6-я детская психиатрическая больница для ребят все равно, что для взрослых — Центр им. Сербского.
По обширному заледеневшему двору разбросаны старые трехэтажные корпуса. Обдуманного, не раздражающего глаз колера: серовато-зеленоватого.
Обычные больничные коридоры, но каждое крыло отделения начинается специальным тамбуром, а все без исключения двери запираются специфическим квадратным ключом. Он есть у каждого человека в белом халате. Входя в ординаторскую, врач запирает за собой дверь. Это привычка, которая доведена до автоматизма. Почти все окна забраны разномастными решетками.
Это вынужденная мера. Ведь среди пациентов встречаются весьма агрессивные. Дикое словосочетание “дети-убийцы” — но и такие здесь есть.
Но впечатление такое, будто больничные обитатели отгородились от мира, который находится снаружи.
На стене висит памятка для родителей: ни в коем случае не приносить из дома острые и режущие предметы, отмычки, сигареты, зажигалки и проч.
Пациентов в 6-й детской психиатрической больнице и обследуют, и лечат. Они лежат долго — по нескольку месяцев, полгода, кое-кто и по нескольку лет. Поэтому учатся тут же, в классах, устроенных прямо в отделениях. За простенькими столами маются несколько пацанов: идет урок физики. Лица всякие —
от откровенно дебильных до умненьких и очень симпатичных. Этажом ниже — урок у девочек. Одна, бедовая, разметала волосы по столу — то ли спит, то ли притворяется.
Для школьных занятий из дома надо принести: сумку, учебники, дневник, тетради, ручку, стержни. Для внеклассных — альбом для рисования, книги и настольные игры, нитки, любые пуговицы и бельевую резинку...
По лестнице спускается красивая девушка. Но “спускается” — не то слово. Минута — шажок, еще минута — другой. Руки вцепились в крохотного игрушечного Деда Мороза — таких им вчера дарили на елке. Алая игрушка полыхает, как сигнал бедствия. Девушку отпустили на каникулы. Здравствуй, Дедушка Мороз!
— Ну, иди уж, иди... — вздыхает за спиной мать с сумками.
На зимние каникулы-коротышки (всего до 3 января) домой отправили не всех желающих, а тех, у кого наблюдается положительная динамика. И только тех, кого хотят видеть дома.
— Вы заберете наконец свою дочь?! Она вы-пи-са-на! Да! Сегодня! — врач, кипя от возмущения, швыряет телефонную трубку.
Дочь сбегала из дома и грубила. Одинокая мама сдала ее в психушку. Медики выяснили: девочка абсолютно здорова. Но выписать в никуда не могут — нужно, чтоб ее забрала мать. А та активно пытается увильнуть: каждый день звонит и втолковывает врачам, что у них ошибочка вышла — дочка представляет угрозу для общества.
Общительный Гоша
— Твое право — давать интервью или отказаться, но я бы не советовал. Если будет неприятно, в любой момент можешь встать и уйти, — втолковывает заведующий отделением Анатолий Мазур малорослому чернявому пареньку с детским лицом. Но Гоша, 16-летняя “звезда” отделения, рвется поговорить. Нас оставляют вдвоем в пустом кабинете психолога. Предупредительный Гоша закрывает фрамугу, чтоб меня не продуло. Он тих и воспитан. Его лечат уже третий год от патологического влечения к убийству.
— В детстве у нас жили попугаи. Первого я дверью защемил, второго утопил в ведре.
— Почему? Они тебя раздражали?
— Нет, мне хотелось посмотреть, как они будут мучиться (у Гоши светится лицо). А потом я убил мальчика. Нас с мамой пригласила на дачу ее подруга, там был умственно отсталый Юра, младше меня. На речке я стал издеваться над ним. Когда он был в воде, я встал ногами ему на спину и утопил. А сам вернулся на дачу и спрашиваю: “Юра не приходил?” Вместе с остальными стал его искать...
Гоша раскраснелся — он доволен собой. Как истинный коллекционер, если гость неожиданно проявит вежливый интерес к его сокровищам.
Анатолий Мазур считает этот рассказ фантазией. В любом случае, это фантазия на крайне приятную для Гоши тему. В январе подростку предстоит выписка, но родная мать, похоже, побаивается забирать домой такого сына.
— Он психически болен, у него расстройства влечения. Но мы добились главного: Гоша четко понял, что за любое преступление, совершенное им, он будет наказан. Его научили думать о последствиях.
— А вдруг сорвется?.. — спрашиваю врача.
— Не исключено.
— И что тогда?
— Тогда будет второй Чикатило.
Опасные дети
В больнице 11 отделений, но наиболее сложные больные лежат в 3-м и 4-м: одно для девочек, второе — для мальчиков. Некоторые из пациентов считаются социально опасными. Дикое для ушей обывателя словосочетание “дети-убийцы” тут никого не коробит и не приводит в ужас.
В отделении вспоминают 13-летнего москвича, полковничьего сына, которому было крайне интересно, что произойдет с грудным ребенком, если тот попадет под грузовик. Когда мальчик замечал на тротуаре младенца в коляске, а рядом — отвлекшуюся мать, он тут же хватался за коляску и толкал ее на дорогу. К счастью, всякий раз младенцев удавалось перехватить. После третьего случая отец-полковник умер от инфаркта...
Вылечить от болезненного влечения нельзя, но надо постараться его трансформировать — направить в другую сторону. Любитель грудничков провел в больнице полтора года, сейчас вырос и служит... в пожарной части. Огонь, риск, адреналин!.. Теперь он чудаковат, но безобиден. Трансформацию можно признать удавшейся.
За спиной другого 14-летнего шизофреника было не то три, не то четыре жутких эпизода: он ловил 6—7-летних детишек, насиловал, потом привязывал и избивал водопроводной трубой. И получал от этого колоссальное удовольствие. Его отец, кстати, тем временем трудился... прокурором.
Красотка Лиза
Из-под черных, почти сросшихся бровей странно мерцают туманные глаза. Ей 14, можно сказать, почти новенькая — попала сюда накануне 1 сентября. Любит читать “Cool”, “Отдохни!” и, разумеется, “Лизу”, мечтает учиться в колледже. Но одному Богу известно, сколько месяцев, а то и лет ей придется провести за зарешеченными окнами детской больницы.
— Ребята играли во дворе, а я сидела дома у окна, разглядывала их и боялась к ним выйти. И решила убить себя... Но подумала: вот я умру, а они меня не пожалеют, будут веселиться. Надо заодно своего сверстника убить — чтоб обо мне помнили. Выбрала Егора из соседнего класса — он симпатичный...
Лиза надумала: выследить сверстника до дома, войти с ним в лифт, заблокировать кнопки, остановить кабину между этажами. Всласть поговорить по душам — долго, час или полтора, — а затем зарезать. Взяла из дома кухонный нож и подстерегла парня в подъезде. На счастье, Егор шел не один, поэтому девочка растерялась и ударила ножом по шее не так твердо, как намеревалась. Потом пошла в школу и рассказала обо всем завучу. На следующий день ее и привезли в 6-ю больницу.
Лизина болезнь — маниакально-депрессивный психоз. Душевные заболевания, считают медики, часто “дебютируют” именно во время подростковых кризов. И у Лизы странности начались с 8-го класса: впала в депрессию, стала плохо учиться... Возможно, годам к 19—20, когда гормональная перестройка Лизиного организма закончится, она перестанет быть опасной. Конечно, об уголовной ответственности не могло быть и речи. Но родители, поняв, что с таким диагнозом Лизе ничего не грозит, потребовали отпустить дочь домой. Пришлось решать дело в суде. Суд вынес решение о принудительном лечении.
Эмоции у нее плоские, как серые тени, мечущиеся по экранному холсту в летней киношке.
— Жалеешь о том, что сделала?
— Да. Могла бы дома быть, в школу ходила бы. У меня здесь цвет лица испортился. И брови заросли — а были изящные...
— А Егора тебе не жаль? Ему швы накладывали, он чуть не умер, — пытается мне помочь лечащий врач Елена Сапожникова.
— Жаль? Немножко. А что, должно быть много жалости?..
...Старики вздыхают: никогда раньше о таком не слышали. Так что же, дети стали злее? Уровень детской жестокости вырос?
— Мы тут имеем дело с биологией. А она не меняется, — уверены врачи.
Доля душевнобольных детей, совершающих акты агрессии и садизма, — такая же постоянная величина, как вообще процент душевнобольных в любом обществе. Самый известный пример: Гитлер, придя к власти, захотел оздоровить нацию и уничтожил всех “подпорченных” людей, но через 20 лет, в послевоенной Германии, процент этот восстановился полностью.
— Мы, психиатры, обязаны осмотреть ребенка и сказать: здоров он или болен. У больного возникает желание, с которым он не может бороться сам, — и тогда мы пытаемся ему помочь. У здорового же ребенка корни агрессии — далеко за пределами этой больницы. Спрашивайте с родителей, учителей, психологов. А лучше — с политиков...
Благодарим за помощь в подготовке материала пресс-службу Комитета здравоохранения Москвы.
ДОМАШНИЙ МАЛЬЧИК
Коля убил прабабушку,потому что привык слушаться старших
Тихой старушкой была баба Таня. Зато смерть ее прогремела на всю Москву — не каждой прабабке дано умереть от руки правнука, да еще сопляка 12 лет от роду
(мы писали об этом в “МК” от 5.12, “Эвтаназия молотком”). Расследование дела взяла на контроль городская прокуратура. Но понимающие люди качают головами: “Сомнительное дело, скользкое...” В общем, семейное.
Новое жилье
А сколько лет прожила баба Таня — так и не узнали. Давным-давно, девочкой, пришла устраиваться на ткацкую фабрику, а ее, малявку, прогнали. Тогда и приписала себе два-три годка. Получилось, год рождения — 1914-й. И дни рождения ей справляли (пока было, кому справлять) так, от фонаря — то заодно с Новым годом, то на Татьянин день.
Молодость давно забылась, перемерли близкие: муж и даже дети, — и осталась Татьяне Васильевне долгая, мучительная старость: глаза ослепли, косточки стали ломкими, как спички, мозги сразил склероз. В последние свои месяцы старушка лишь тихо лежала в постели и раздражала окружающих скверным запахом: от свища на ноге, от деревянного стула с дыркой у кровати — взамен унитаза, — и бесконечными причитаниями. Баба Таня просила смерти у Бога.
Еще весной она обитала в собственной квартире недалеко от метро “Войковская”, на улице Приорова. Прекрасно там ориентировалась — все-таки 30 лет прожила на одном месте. В хороший день даже спускалась во двор. Умудрялась, почти слепая, отпирать железную дверь подъезда и бодро ковыляла на угол, к хлебному ларьку. Другие продукты ей привозила невестка, вдова покойного сына.
Но перед майскими праздниками родня нашла Татьяну Васильевну лежащей на полу без сознания, с выбитой ключицей и синяком на весь бок. Штору, что ли, неугомонная бабка полезла поправить... И тогда невестка и ее взрослый сын Александр (бабкин внук) перевезли бабу Таню с севера Москвы на юго-запад, в свою панельную “трешку”. Правда, оба работают, а внук, шлифовщик на заводе, — так тот даже в три смены. Но за Татьяной Васильевной было кому приглядеть: непростой уход за лежачей родственницей взяли на себя жена внука домохозяйка Екатерина и правнучек Коля, шестиклассник.
“Убейте меня!”
Татьяну Васильевну определили в лучшую комнату — в гостиную с телевизором, где спали Александр и его жена. Понятно, что возиться с полуживой и практически чужой старухой — приятного мало. Кто из обычных людей, попади он в подобную ситуацию, не копил бы усталость и недовольство?
В семействе Борщовых (фамилия изменена) своего раздражения, видимо, не скрывали. А поскольку добро добром, но и порядок должен быть, быстренько прописали бабку, инвалида 1-й группы, к себе (чем немножечко сэкономили на квартплате) и оформили на Екатерину доверенность на получение пенсии. О квартире же на улице Приорова беспокоиться не стоило — она еще в 1997 году была оформлена в совместную собственность Татьяны Васильевны и ее почившего супруга.
Надо сказать, что хозяйственных Борщовых даже в собственном подъезде знают совсем мало. Еще недавно в квартире, которую они теперь занимают, жил другой их престарелый родственник. Старика определили в пансионат. А Борщовы, выплатив деду скромную компенсацию в 5000 долларов и продав собственное жилье, расширились — переехали на освободившуюся площадь. Но это, конечно, никому не возбраняется. А потом в квартире появилась Татьяна Васильевна.
Тем временем — чудо! — живучая старушка снова начала самостоятельно кушать, подниматься с постели и даже бродить по квартире.
— Ходит и бормочет: “Убейте меня, убейте меня!” — рассказывает Екатерина. — Упала, расшиблась. Руки — в зеленке, ноги — в бинтах: в тот проклятый четверг я как раз купила ей новую мазь...
“Я немножко попрыгал по бабушке”
“Проклятый четверг” пришелся на 28 ноября. День был как день. Екатерина привела сына из школы и ушла на кухню греть обед. Больше в квартире никого, кроме, конечно, больной старухи, не было.
...Коле, правнуку бабы Тани, только исполнилось 12 лет. Его давно злили неудобства, начавшиеся с тех пор, как прабабушка поселилась в гостиной. Раньше придет из школы — и к телевизору. А тут сиди и слушай нытье неряшливой старухи. Конечно, Колька мог принести ей водички, а мог, заскочив в тапочках на кровать, всласть попрыгать на этой кровати — прямо рядом с бабкой. Пробегая мимо, с силой нажать на бабкину ногу, торчащую из-под одеяла — на больное место. Мать ему: “Ты что, сынок?!” А он улыбнется и отойдет.
Об этих странностях в поведении сына рассказала мне сама Екатерина. И тем не менее выходило, что Коля — малый вполне управляемый, адекватный. Домашний. Такой не отважится на пакость, если вовремя получит от родителей строжайший отлуп. К тому же Екатерина имела полную возможность контролировать сына. Она и дома-то сидела из-за него, слабенького от рождения: нейродермит, хроническая бронхиальная астма, требуется регулярный уход. Значит, не было строжайшего запрета обижать прабабку?
Мать в кухне гремела кастрюлями. Домашний мальчик переоделся, помыл руки и пошел в гостиную.
Он влез на кровать и, как обычно, стал прыгать по матрасу. Потом — и по самой прабабушке. Баба Таня свалилась на пол. А Коля отправился в коридор, где хранился отцовский ящик с инструментами. Выбрал в ящике молоток. Вернулся к беспомощной старухе и раз или два ударил ее молотком по голове, по самой макушке.
— Он просто послушался прабабушку, которая все время просила ее убить, — объясняла потом Екатерина. — Он даже не понял, что убил. Потому что крови не было.
И повторяла еще и еще: “Крови не было!”
Это случилось в середине дня. Старуха, как ни странно, оказалась живучей, дышала еще долго. Но ее почему-то так и оставили лежать на полу. И только в начале шестого вечера “скорая помощь”, которую вызвал вернувшийся с работы Колин отец, зафиксировала смерть.
Трое в комнате
Наверное, при виде 88-летней покойницы с разбитым носом и сбившимися бинтами медики несколько смутились. Скорее всего, они не поверили рассказу о том, как Татьяна Васильевна случайно упала с постели. Иначе “труповозка” отвезла бы ее тело в обычный морг, а не в 1-й судебный. А в милицию не полетела бы телефонограмма: на трупе гражданки Борщовой имеются признаки насильственной смерти — множественные повреждения костного скелета, внутренних органов и пр.
— Удары были несильные, словно нанесены женской рукой, — рассказал начальник криминальной милиции ОВД “Теплый Стан” Сибанов.
Выходит, старушку с одинаковым успехом могли убить и Коля, и Екатерина. Что греха таить: убийства престарелых родственников в российских семьях — дело не такое уж и редкое. Но всегда убийцы — взрослые люди. А тут?
Сначала милиционеры очень осторожно попросили семейство выдать все молотки и топорики. Отправили их на экспертизу. Затем мать с сыном пригласили в ОВД. Сначала мать твердила упорно: “Ничего не знаю, меня в это время дома не было. Татьяна Васильевна, наверное, сама упала”.
Потом созналась: да, была в квартире в момент убийства.
А школьник Коля сразу сказал: “Это я убил прабабушку”.
Песенка для прокурора
В Черемушкинской прокуратуре дело возбудили по статье “причинение тяжких телесных повреждений”. У мамы и сына появились адвокаты, причем у каждого — свой. И вот что примечательно: мать охотно говорит о Коле, его капризах и детских хворях, о прабабкиных закидонах. Но избегает любого намека на судьбу осиротевшего жилья бабы Тани: “Знаете, на чужой роток не накинешь платок! Это — мужнины дела”.
Екатерина очень недовольна тем, как допрашивали Колю:
— В прокуратуре добивались, чтобы ребенок сказал: “Это мама сделала”. Ну, он и сказал. Ему же за это дали жвачку, конфеты!
Но прошло несколько дней, и шестиклассник снова взял вину на себя. Говорят, 12-летний убийца настолько освоился с ситуацией, что... песенку спел прокурорам. Не ощущает ни жалости, ни раскаяния.
Может, психически болен? Но отправить сына на психиатрическую экспертизу — даже просто на консультацию к специалисту — родители отказались наотрез. Боятся, что мальчик проболтается, о чем не следует?
Да нет же, уверяет Екатерина. Из-за допросов сын перенес шок, замкнулся, на нервной почве расчесывает себе руки и ноги... В школу пока не ходит, живет у бабушки.
— Я, честно, даже боюсь туда ехать. Как с ним говорить, чтобы хуже не сделать? Ведь в квартире в тот день мы вдвоем были...
Я упрашивала мать показать парня хотя бы психологу. Ведь если убийство на его совести, то мальчишке срочно нужна помощь! Ведь в будущем нестерпимое чувство вины может сломать всю его жизнь. Мама записала продиктованные телефоны, вежливо поблагодарила. А на следующее утро так же вежливо сообщила: спасибо, не надо.
Екатерине, если ее сочтут убийцей, светит не меньше 7 полновесных лет колонии. Коле же в силу малолетства никакое наказание не грозит.
“Круг замкнулся на семье”
Мы постарались разобраться в истории Коли Борщова вместе с методистом городского Центра защиты детей от насилия (“ОЗОН”) Евгением Цымбалом.
— Уголовная ответственность за совершение тяжких преступлений наступает с 14 лет. Даже если патолого-анатомическая экспертиза (а на ее проведение нужно немало времени) подтвердит, что старушка умерла именно так, как рассказывает мальчик, а значит, убийца — он, судить 12-летнего нельзя. Такие дела обычно неохотно расследуют и быстро прекращают.
Ни один ребенок до 14 лет, совершивший тяжкое общественно опасное деяние, не проходит судебно-психиатрическую экспертизу. Ведь кому ее назначают? Потерпевшему, свидетелю или обвиняемому. Коля не может быть обвиняемым в силу возраста. Он проходит по делу только как свидетель. А единственные вопросы, которые ставят перед экспертами по поводу свидетеля: способен ли он правильно воспринимать обстоятельства дела и давать показания. То есть официально нельзя ни проверить, что там у него с психикой, ни положить его на лечение.
Даже в спецшколу Борщов вряд ли попадет. Потому что он — московский мальчик. А в Москве, волей Департамента образования, спецшкол нет. Ни одной.
Круг замыкается на семье. А семья — это закрытая планета. Думаю, проблемы у Борщовых начались не с появления прабабушки, а много раньше. Кстати, у мальчика ведь хроническая бронхиальная астма. Это — психосоматическое заболевание, признак неблагополучия, постоянных стрессов. Дома некомфортно, ругают, подавляют, не любят. Но ребенок не может никуда уйти: обречен расти в этой семье, общаться с этими родителями. Ни в одном психически здоровом человеке изначально не заложена агрессивность. Она — только способ решения конфликта. Она дает возможность снять эмоциональное напряжение, которое копится, пока не дойдет до крайней точки.
Сам ли ребенок убил прабабушку, подсказали ли родители или мама сваливает на него свою вину, все равно он — жертва. Он родился чистым листом бумаги, на котором родители записывают, что хотят. Если в 12 лет он не может найти иного выхода из ситуации, чем убийство, — он жертва родителей.
И, между прочим, жертва государства, которое не может гарантировать ему нормальные условия развития. Вот сейчас он явно нуждается в срочной помощи психолога, а может, психиатра, но папа с мамой по каким-то своим причинам ее не оказывают. Во Франции, в США службы защиты прав детей (аналог наших органов опеки) сразу забрали бы парня от родителей. Иногда они даже “пересаливают”, вмешиваясь в дела семейные, но в подобном случае это лучше, чем “недосолить”.
ПОЧЕМУ ДЕТИ СТАЛИ ТАКИМИ ЖЕСТОКИМИ?
Психологи прогнозируют рост насилия
Нынешнее поколение российских детей родилось в конце 80-х. Что они видели в последние 15 лет? Распад империи, две чеченские войны... Психологи утверждают, что социально-политическая обстановка в стране весьма неблагоприятно сказывается на детской психике.
В России всегда было много прошедших через тюрьмы. Но теперь легальный бизнес так тесно переплелся с преступностью, что общественное сознание, как губка, пропиталось криминальной субкультурой.
В прошлом году в органы милиции за совершение правонарушений было доставлено 240780 несовершеннолетних, которым требовалась помощь со стороны государства (то есть сирот при живых родителях). Кризис семьи...
Теперешние дети чужую боль не чувствуют вообще. Не потому, что они плохие, а потому, что умение сопереживать тоже нужно развивать. Чем? Не телевизионными же передачами типа “Окон”, где взрослые прилюдно вытаскивают на поверхность грязные бытовые подробности. Не видеофильмами с потоками крови... Ведь у неопытного, неразвитого духовно ребенка возникает впечатление, будто это и есть норма жизни. Понижается порог терпимости, утрачивается стыд. А главное, что удерживает от преступления, — не страх наказания, а именно стыд.
Что нас ждет? Несомненно, рост насильственных преступлений. По данным МВД, в 2001 году (по сравнению с 2000-м) количество убийств и тяжких телесных повреждений, совершенных несовершеннолетними, выросло более чем на 20%. А сегодняшняя детская преступность — зеркальное отражение взрослой, которая ожидает нас через несколько лет, когда дети вырастут. В одной школе в Южном Бутове одноклассники целые сутки “опускали” парня в туалете. В другой — мальчик, которого без конца травили, не выходил из дома без велосипедной цепи. Об этом знала вся школа, но все молчали, пока тот не покалечил нескольких обидчиков.
Хотим ли мы вскоре оказаться лицом к лицу с людьми, у которых снижен порог терпимости? Почему же сейчас в спецшколах места находятся лишь для каждого десятого неблагополучного подростка? Но загружены эти учреждения всего на 80%. Это из-за сверхсложной процедуры оформления туда. Да и надлежащей помощи ребенок там скорее всего не получит: во многих из них нет даже психологов. Например, в Архангельской области в 2001 году из спецшкол пытались убежать две трети воспитанников.
Во всей России действует пока только один социально-реабилитационный центр, который оказывает детям комплексную помощь: медицинскую, юридическую, психологическую. Это московский “ОЗОН”, созданный, кстати, в основном на средства Евросовета. Иностранцы же оплачивают организацию еще двух аналогичных центров: в Челябинске и Тольятти. Скоро и они заработают. И это на всю страну!
