“Я спокоен, конечно, что свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы — еще успешнее и неоспоримее, чем живой”.
Из письма к съезду писателей. 1967 г.
Он не был пророком. В своем отечестве его передачу на телевидении закрыли “за низкий рейтинг”, а “Как нам обустроить Россию” хотя и прочитали все, но никто не сделал своей политической программой. Его книги не могли изменить власть. Они делали больше. Они меняли людей. Скольких перепахал “Архипелаг ГУЛАГ”, и сколько, прочитав всего лишь несколько десятков страниц “Ивана Денисовича”, уже не смогли жить по-прежнему.
“Я бесконечно признателен Александру Исаевичу за то, что он сделал для страны, и счастлив, что могу назвать себя его современником” — это лишь один из читательских откликов, которыми сегодня переполнена почта “МК”…
Вдова Александра Исаевича Наталья Дмитриевна рассказала “МК” о последних часах жизни супруга
— Александр Исаевич с самого утра до 20.00 работал над своей книгой в рабочем кабинете. Он чувствовал себя хорошо, ничего не предвещало беды. Сейчас можно сказать, что свой последний день он провел хорошо...
— Он успел сказать что-нибудь, попрощаться?
— Нет. Но все случилось так, как он хотел. Он хотел умереть дома, а не в больнице, и летом, а не зимой. Он умер на руках у меня и сына Степана. До 90 лет он не дожил полгода...
Когда два года назад вышли первые тома собрания сочинений Солженицына, его супруга Наталья Дмитриевна говорила “МК”, что они не верили, будто такое собрание выйдет еще при жизни. Два года назад мы говорили о “Красном колесе”, о жизни и о смерти.
Наталья Солженицына — “МК” (2006 год):
— Он много лет боялся, что умрет раньше, чем исполнит то, что он считал нужным исполнить. Он всегда спешил, считал — не успеет. Уже с начала 90-х он был готов умереть в любой день, главное он сделал. Он никогда не думал, что он доживет до такого возраста, он всегда спешил, потому что считал — не успеет…
— Вам не страшно такие слова говорить?
— Совсем не страшно, вы знаете… Александр Исаевич никогда не боялся смерти. Он всегда относился к смерти как к ступеньке в иное существование, всегда спокойно и светло. А я так и с большим любопытством. Мне кажется, после смерти мы будем очень много знать. Для нас смерть — это факт жизни. Мы никогда ее не чурались, она неизбежна. Мы с ним говорили о смерти в совершенно практическом плане еще до того, как нас выслали. Мы жили в России, у нас были дети мал мала меньше, младшему было 5 месяцев, когда они обнаружили “Архипелаг ГУЛАГ”. До того, как он вышел на Западе, три с половиной месяца прошло. Мы понимали, что его в любой день могут убить. Ну то есть — наедет машина… Как у нас умеют. Он мне говорил, что я должна буду сделать в первую очередь, какой порядок печатания, свои пожелания, как растить детей.
ОДИН ДЕНЬ БЕЗ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА
Несколько алых гвоздик на заборе, букетик полевых цветов да пара садовых гладиолусов — так местные жители деревни Троице-Лыково простились со знаменитым соседом.
1-я Лыковская улица. Она же центральная. Дом 2/2. В понедельник, 4 августа, здесь как никогда тихо. Нет любопытных зевак, не видно и представителей власти. Случайные прохожие тоже не останавливаются. Думаю, вряд ли кому-то из них может прийти в голову, что за этим старым обветшалым забором жил и умер великий русский писатель Александр Солженицын...
— Александр Исаевич перебрался в нашу деревню в середине 90-х годов, — рассказывает соседка Солженицына, Анна Алексеевна. — До него этот участок занимал первый заместитель Косыгина… В Троице-Лыкове каждый знал тропинку к дому писателя, вот только вхож в его дом был далеко не каждый. Раньше Александр Исаевич частенько прогуливался по деревне, мы видели, как он по утрам совершал пробежку вдоль Москвы-реки, несколько раз посещал местную церковь. Причем никакой охраны рядом с ним никогда не было! Поначалу он часто общался с соседями, держался со всеми на равных… Но вот последние лет пять мы его ни разу не видели. Иногда наблюдаем, как к воротам его дома по вечерам подъезжают машины, видимо, супруга, дети возвращались с работы…
По словам собеседницы, когда Солженицыну выделили в этом райском уголке участок порядка пяти гектаров с собственным пляжем, историк сразу же велел убрать ограждения. “Пляжем должны пользоваться все, мне одному он не нужен”, — твердо решил писатель и отказался от личного водоема. Также он не стал перестраивать дом, отказался и от возведения бетонного забора. Он хотел сохранить здесь все, как было прежде…
Лишь по просьбе старожилов Троице-Лыкова Александр Исаевич начал ходатайствовать насчет асфальтового покрытия в деревне. Просьбу публициста удовлетворили.
— Конечно, не видать нам всех благ, если бы не знаменитый сосед, — вступает в разговор бывший тракторист Валерий. — У нас ведь тут даже телефонов нет. Так с помощью Солженицына по всей округе установили пять бесплатных телефонных будок. А недавно Александр Исаевич взялся хлопотать, чтобы в деревню провели газ, мы ведь до сих пор довольствуемся печным отоплением…
Несмотря на то что писатель никогда не водил тесной дружбы с соседями, он всегда готов был прийти на помощь любому жителю деревни.
— Полтора года назад у семьи Борисовых сгорел дом, — вспоминают старожилы Троице-Лыкова. — Сами хозяева спаслись чудом. Сгорело все нажитое годами имущество. Деньги погорельцам собирали всей деревней. К Солженицыным Борисовы постеснялись обратиться. Но, как только Александр Исаевич узнал про беду совершенно незнакомых ему людей, то лично выделил им тысячу долларов.
Баба Катя, хозяйка сгоревшего дома, одна из первых в деревне узнала о смерти Александра Солженицына. Это ее скромные гвоздички с раннего утра лежат у калитки дома писателя.
…Возле калитки останавливается пожилая чета.
— Мы живем в Кунцеве, но частенько гуляем в этих местах. Воздух здесь чистый, — неожиданно начал разговор мужчина. — Где-то полтора месяца назад мы с супругой также проходили мимо этих ворот. Вдруг рядом остановилась машина. Вышла женщина. Почему-то мы сразу поняли, что это супруга Солженицына. “Как здоровье Исаевича?” — поинтересовались мы. Она улыбнулась: “Спасибо, что беспокоитесь. Все хорошо, вот только из-за травмы позвоночника передвигаться супругу непросто. А в остальном муж не унывает — встает рано, работает… Так что все у нас хорошо. Мы очень счастливые люди! Правда, хлопот сейчас прибавилось — пора к юбилею Александра Исаевича готовиться…”.
из последнего интервью
— Очень интересный вопрос: насколько Россия сейчас близка к той России, о которой я мечтал... Весьма и весьма далека. И по государственному устройству, и по общественному состоянию, и по экономическому состоянию весьма далека от того, о чем я мечтал. А нынешний строй заметно отличается от того, который был. Совершенно зря его смешивают — это совсем не то. Это нечто другое, заметно другое. Конечно, к сожалению, со своими недостатками и со своими обязанностями к развитию.
— Какие главные обязанности к развитию у России, по-вашему, есть сейчас?
— Главное в международном отношении достигнуто — возвращено влияние России и место России в мире. Но на внутреннем плане мы далеки по нравственному состоянию от того, как хотелось бы, как нам органически нужно. Органического родства с тем, что нужно, еще нет. Это трудное духовное развитие, которого одними государственными приемами, стандартными приемами парламентаризма не выполнишь — перешагнуть их нельзя. Это очень сложный духовный процесс.
— Вы по-прежнему считаете, что сбережение народа — это единственно приемлемая сегодня национальная идея?
— Не единственная, но доступная. Когда стали носиться с этой национальной идеей, тошно стало. Ну куда лезете?! Что вы лезете?! Вы до нее не доросли. Я вечно говорю: кроме сбережения много надо, например душевное развитие. Но сбережение — это как первый шаг.
Эти слова писатель сказал Людмиле Сараскиной, когда она начала писать книгу о его историко-литературном творчестве, ставшую, может быть, лучшей книгой о нем. Сегодня Людмила Сараскина специально для “МК” вспоминает:
— Это был 95-й год. Раздался звонок, я даже помню — 3 января. “Это Людмила Ивановна?” — спросил мужской голос. “Да”. — “Это Солженицын”. — “Ой!” — сказала я. А он: “Мы вернулись. Мы читали ваши работы в Вермонте. Я хотел бы с вами познакомиться. Вы знаете литературный мир Москвы, а мы — совсем нет. Может быть, встретимся?” И тут же, как с места в карьер, начали говорить с Александром Исаевичем о чеченской войне — какое это безумие. И я поняла, что это тот человек, с которым нет и не может быть барьеров в обсуждении той или иной темы.
А через неделю я пришла к нему в квартиру на Тверской (Тверская, 12, строение 8), в тот самый дом, где его арестовали. И тогда я впервые увидела его. Мы проговорили два с половиной часа. В основном говорили о войне, и, по-моему, больше говорила я.
— Какое он на вас произвел впечатление в тот момент?
— Многие считали и говорили, что Солженицын недоступен. Что он фанат — себя, своей работы. Но это оказалось не так. Меня потрясла степень его открытости. И еще то, что он, проведя 20 лет вне России, всегда говорил “мы”, “у нас”. Он не считал себя эмигрантом, не признавал этого слова в отношении себя. Его выгнали из страны, выдворили, но он не любил вспоминать это.
В 1996 году Александр Исаевич предложил мне сотрудничать по премии, которую задумал. И мы писали устав, приглашали жюри. Причем именно он составил список людей, которые вошли в жюри. Но, заметьте, он лично никого из них не знал — он только читал их работы, уважал и сам лично позвонил, чтобы пригласить к сотрудничеству Валентина Непомнящего, Павла Басинского, Бориса Любимова… У меня сохранились все протоколы, и я могу клятвенно заверить, что это была в высшей степени демократическая премия, демократические обсуждения. А Александр Исаевич был самый упорный и дотошный читатель: в протоколах хранятся все его разборы.
— С чего началась ваша книга о нем? Насколько я знаю, Александр Исаевич был категорически против прижизненной биографии.
— Да, он так и говорил: “Я не хочу прижизненной биографии”. В 2000 году я все-таки задумала книгу — не биографическую, а об его историко-литературном творчестве. И вот с чем я столкнулась — с огромным количеством клеветы и лжи буквально по всем этапам его жизни. Какой период ни возьми — столько грязи! Я была настолько потрясена, что сказала об этом Александру Исаевичу, а он мне: “На меня врут, как на мертвого”.
— Страшно слышать такое, но конкретно, пожалуйста.
— Писали, что не воевал. Не было лагерей. Не болел раком, а придумал это все, чтобы украсить свою биографию. Чтобы опровергнуть эту ложь, я посылала запросы в военные архивы и получила военную характеристику с описанием его звукобатареи (это артиллерия) и подтверждение, за что и когда получил ордена Отечественной войны, Красной Звезды. У меня есть документы от врачей из Ташкента, его рентгенограммы…
Я приезжала к нему в Троице-Лыково с диктофоном к 10 утра и уезжала в 8 вечера. Так мы и работали. Конечно, был перерыв на обед. Кстати, когда первый раз его жена Наталья Дмитриевна пригласила меня к столу, Александр Исаевич спросил: “Неужели вы целый час будете есть?” В этом он был весь — терпеть не мог попусту терять время.
— Великий человек всегда кажется святым. И кажется, что в быту он такой же. А каким вы запомнили Солженицына?
— Простым. Совсем не праздным, не куртуазным, не светским. Этого он терпеть не мог. Я даже знаю, что если бы при работе над книгой я спросила его: “Расскажите про свое детство”, — то точно не получила бы никакого ответа. Я должна была все знать про детство и только уточнять детали. Если бы я этого не поняла, не пристроилась бы к его образу жизни, у меня бы ничего не получилось. Своей первой жене он когда-то сказал: “Я — это моя работа”. И это была правда.
Как стало известно “МК”, Александр Исаевич почувствовал недомогание поздно вечером в воскресенье. Супруга писателя Наталья Дмитриевна немедленно вызвала “скорую помощь” в частное владение на 1-й Лыковской улице. Прибывшие медики в 23.50 констатировали смерть от острой сердечно-сосудистой недостаточности.
Прощание с Александром Солженицыным пройдет сегодня в ритуальном зале здания Российской академии наук по адресу: Ленинский проспект, д. 32А. Церемония начнется в 11.00 и продлится до 19.00.
Похоронят писателя в среду на территории Донского монастыря. Отпевание состоится в этот же день в Большом соборе Донского монастыря. Почему именно там? На территории Донского монастыря еще в 2005 году планировалось создать Мемориал национального согласия и примирения. После церемонии перезахоронения Антона Деникина и Ивана Ильина 3 октября 2005 года Патриарх Московский и всея Руси Алексий II заявил, что возвращение на родину праха выдающихся соотечественников символизирует примирение красных и белых. “Надеюсь, что Донской монастырь станет местом возвращения россиян, которые в силу трагических обстоятельств были вынуждены покинуть свою родину”, — сказал патриарх.
На территории Донской обители Москвы захоронены писатель Иван Шмелев и белый генерал Владимир Каппель. Следующим может стать, например, генерал Петр Врангель. Сейчас его останки покоятся в русской церкви Святой Троицы в Белграде. Наместник Донского монастыря архимандрит Агафодор (Маркевич) всегда был большим поклонником таланта Солженицына, который сделал немало для реабилитации лидеров Белого движения. Быть может, поэтому он ходатайствовал перед патриархом Алексием о захоронении писателя в некрополе Донского монастыря, неподалеку от могил описанных им героев Белого движения.
“Это место упокоения было выбрано самим Александром Исаевичем еще при жизни. Пять лет назад в ответ на его обращение Святейший Патриарх Алексий благословил закрепление участка на кладбище Донского монастыря для погребения Александра Солженицына”, — сообщил секретарь Отдела внешних церковных связей Московского патриархата протоиерей Николай Балашов. Кстати, вход в некрополь Донского монастыря для простых смертных ограничен — там можно бывать строго по определенным дням. Когда-то это было излюбленное место прогулок москвичей.
ГОМЕР НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Утреннее известие о кончине Александра Исаевича прожгло сознание подобно вспышке молнии и раскату грома. Обрушилась крепь, на которой еще держалась наша надежда: его присутствие в мире было целительно — рядом живет человек, никогда не сдавший своих позиций в поле открытого боя. Судьба наградила его и мукой, и счастьем, хранила его земное пребывание, чтобы он мог сказать миру свою правду о России.
Трагичный “Один день Ивана Денисовича”, добросердный и печальный “Матренин двор”, могучий “Раковый корпус”, горький и неистовый “Архипелаг ГУЛАГ”, 10-томное “Красное колесо” — эти произведения определили мировую известность лауреата Нобелевской премии Солженицына. К счастью, он увидел первые тома своего тридцатитомника, был обрадован новым двухтомным переизданием “Архипелага”. Спасибо судьбе, что позволила патриарху русской литературы держать в руках 1000-страничный том “Александр Солженицын” Людмилы Сараскиной в серии “Жизнь замечательных людей”, прочесть его и убедиться: лжецы и клеветники в ней разоблачены фактами и документами.
Великое счастье А.И. — его жена Наталья Дмитриевна, мать троих сыновей, хранительница семейного очага, женщина огромной смелости и отваги. В условиях тотальной слежки и смертельной опасности она с Александром Исаевичем бросила вызов всей охранной советской системе. И они победили.
В 1999 году действительному члену РАН Солженицыну торжественно вручалась Большая золотая медаль имени Ломоносова “за выдающийся вклад в развитие русской литературы, русского языка и русской истории”. В своей ответной речи он говорил об обнищании российской науки — о ней государство в ту пору словно забыло. Свое выступление в РАН писатель назвал “Наука в пиратском государстве”. Он не принял олигархическую власть, действующую под вывеской демократического устройства страны, “когда заботы власти — лишь о самой власти, а не о стране и населяющем ее народе, когда национальное богатство ушло на обогащение правящей олигархии и неперечислимых кадров власти верховной, законодательной, исполнительной и судебной”.
Сегодня и вовеки светятся и будут светиться искренние слова Анны Ахматовой: “Све-то-но-сец!.. Мы и забыли, что такие люди бывают… Поразительный человек… Огромный человек…” Иосиф Бродский говорил: “Мне кажется, в Солженицыне Россия обрела своего Гомера. Он сумел открыть столько правды, сумел сдвинуть мир с прежней точки… Но за ним ведь стоят миллионы загубленных. И сила человека, который остался жив, соответственно возрастает. Это уже не только он — это они”. Замечательный философ Михаил Бахтин говорил о феномене Солженицына: “Я представляю его величиной формата Достоевского”. Лидия Корнеевна Чуковская вспоминала время, когда Солженицын скрывался на их даче: “Он покорял окружающих, но не угнетал их… Пока он беззвучно жил за моей тонкой стеной, я чувствовала себя, и свой дом, и свой образ жизни под защитой сверхмощного танка”. Людмила Сараскина метафорически точно подметила ассоциации, возникающие при имени великого человека: “Солженицын… Имя-крик, имя-скрежет, имя-протест, ожог сознания. Скальпель офтальмолога, снимающий катаракту с глаз, раскрывающий угол зрения. Артиллерист, вызывающий огонь на себя. Один в поле воин. Русская душа, которая вышла живой и неизгаженной из мрачного, безнадежного времени. Гениальный русский крестьянин из села Сабля, где течет Живая Вода. Последний из могикан… Нет уже почвы, на которой восходили бы такие люди”.
Солженицын — это еще и великая щедрость, и жертвенность. Все международные гонорары за “Архипелаг ГУЛАГ” он передал фонду, который помогает бывшим узникам ГУЛАГа, ежегодно обеспечивает провинциальные библиотеки дорогостоящими комплектами книг. На эти деньги присуждается литературная премия Александра Солженицына общей стоимостью 25 тысяч долларов ежегодно. Из этих гонораров писатель не взял ни копейки для себя.
Последнее телеобщение Солженицына с Россией оставляет ощущение полного слияния патриарха с природой: в заросшем подмосковном дворике, на деревенской скамейке говорит праведник не по возрасту страстно о том, в чем искренне убежден. А.И. исповедовал христианские заповеди, жил не по лжи. И душа его уходила в вечность на исходе воскресенья — так было угодно Богу.
Да святится имя твое, Александр Исаевич.
Солженицын провозгласил своей жизнью апостольское значение литературы. Смерть никак не монтируется с его именем. Он в свое время поборол рак, считавшийся неизлечимой болезнью. Я виделся с ним дважды до исторической высылки. А впервые это было на спектакле Таганки “Антимиры”. Любимов тактично оставил нас вдвоем. Александр Исаевич поразил меня несхожестью с образом Ивана Денисовича. Он был широкоплеч, огромен, как скандинав, и поразил меня образованностью в поэзии.
Второй раз мне довелось видеть его в Переделкине. Я только что купил новую “Волгу”, и Зоя практиковалась за шофера. Он был у Корнея Чуковского. Попросил довезти до Москвы. Шел страшный дождь, и машина забуксовала в кювете. Александр Исаевич, не думая ни секунды, подставил свое плечо и вытащил машину из кювета. Причем он был облит грязью, Корней Иванович подал ему полотенце и долго обтирал его. Совершенно не обсохнув, он сел в машину, и полчаса, пока мы ехали, говорили о литературе и жизни.
Он понимал свое предназначение. И постоянно обращался к водителю: “Прошу вас, не так быстро”. Это было незабываемо. У меня остались стихи об этом. Напечатать их было невозможно. Но я исхитрился и просунул их в подборку. Сейчас они звучат совершенно естественно. Но тогда это был шок.
В дождь как из Ветхого Завета
Мы с удивительным детиной
Плечом толкали из кювета
Забуксовавшую машину.
В нем русское благообразие
Шло к византийской ипостаси,
Его машина била грязью
За то, что он ее вытаскивал.
Из-под подфарника пунцового
Брандспойтово летела жижа,
Но и колеса пробуксовывали,
Казалось, что не хватит жизни.
Всего не помню.
Был незряч я.
От этой грязи молодецкой
Хозяин дачи близлежащей
Нам чинно вынес полотенце.
Спаситель обтирался, терся,
Отшучивался балагуря.
И белокурая шоферша
Была лиха и белокура.
Нас высадили у заставы
На перекрестке шумных улиц.
Я влево уходил, он вправо.
Дороги наши разминулись.
Повторяю, что это было ни в какие ворота. Цензура не поняла и пропустила. Второй случай был с “Новым миром”, когда цензура приняла “Похороны Гоголя” за проводы Солженицына. Из-за того что в стихотворении упоминалась Рязань. Номер “Нового мира” был задержан, и стихотворение запрещено. Я говорю об этом сейчас, чтобы вы знали, какое страшное время было. Солженицын был единственным, который стоял насмерть перед цензурой и всей советской властью. Он был символом совести времени, и сейчас, провожая его, мы провожаем человека, который бросил вызов времени. Его “ГУЛАГ” останется бессмертным.
Единственный апостол совести XX века, прощайте, Александр Исаевич. Вечная память вам.
Инна ЧУРИКОВА: “Боюсь, мы даже не понимаем, насколько мы обеднели”
— Помню, мы с моим мужем Глебом Панфиловым пришли к Александру Исаевичу домой обсудить будущий фильм “В круге первом”. Меня потрясло, какой Солженицын молодой, живой, энергичный, какая у него горячая рука. Конечно, я ничего не говорила — только слушала. И это было безумно интересно: своей глубиной, определенностью, смелостью. Ведь Александр Исаевич всегда говорил то, что думал, ни под кого не подлаживаясь. В его “Круге первом” что потрясает? Что люди в таких нечеловеческих условиях мыслили непрерывно, беседовали о серьезных, сущностных вещах. И теперь, когда мы непонятно чем живем, осваиваем этот дурацкий капитализм, от нас ушел человек, который беседовал с нами о том, о чем никто больше говорить не может или не хочет. Боюсь, мы даже не понимаем, насколько мы обеднели.
