“Серебристый голос”

На фоне террора и триумфов

На Никитском бульваре среди особняков, украсивших Москву после 1812 года, выделяется шестиэтажный жилой дом под номером 8. На его месте стоял до пожара дворец Варвары Голицыной, восстановленный в стиле ампир с непременной колоннадой. Вряд ли его увидела умершая в 1815 году княгиня, воспетая Гавриилом Державиным, который с радостью преодолевал сто пятьдесят верст из Тамбова в ее имение, чтобы полюбоваться “Пленирой”, племянницей князя Григория Потемкина. К ее портрету он приписал такие слова:  

Благоприятный нрав, черты твои прекрасны,
Обворожают всех в единый миг тобой.
Без рассуждения сердца тебе подвластны,
И с рассуждением всем плен приятен твой.


В браке красавица была счастлива, родила десять сыновей. В начале пути по бульвару я цитировал оду Державина, посвященную княгине, ждавшей с войны мужа — генерала, осаждавшего Очаков. Все дети, за исключением одного, выросли и преуспевали на военном и гражданском поприще. Не исключено, что возрожденной усадьбой владел старший сын княгини тайный советник Григорий Голицын, воевавший в разных странах, живший в разных городах и умерший в Москве. Его родственник, известный писатель граф Соллогуб, считал, что этот Голицын “был едва ли не один из замечательнейших самодуров своего времени”. Князь стремился подражать “королю-солнцу”, Людовику XIV. Оставаясь верным любимой и уважаемой жене, завел двух мнимых любовниц, в имении учредил подобие двора с “камер-юнкерами”, “фрейлинами”, “гофмаршалами”. Устраивал торжественные выходы, балы. “На эти-то причуды да на стаи гончих и удалых троек ушло не только голицынское состояние, но и приданое моей тетки, очень значительное”, — констатировал Соллогуб.
Над двухэтажным зданием во второй половине ХIХ века нарастили этаж, фасад лишился колоннады, и особняк на одну семью превратился в доходный дом. В нем, став примой Большого театра, до судьбоносной встречи с Николаем Головановым в 1915 году, жила Антонина Нежданова, очаровавшая московских меломанов “серебристым голосом”. Дочь учителей из села у Черного моря умиляла прихожан пением в сельской церкви. Уроки вокала, когда голос окреп, брала у сестры великих братьев Рубинштейн — Софьи. Восемь лет после гимназии учительствовала, чтобы помочь семье, потерявшей отца. Жить и не петь на сцене не смогла. В Петербурге ее не приняли в консерваторию, сочтя голос недостаточным для карьеры оперного певца. В Москве прослушал профессор Умберто Мазетти и принял в класс “избранных”, где привил “итальянскую культуру владения голосом”. Услышав студентку в ученических концертах, известный музыкальный критик Кашкин уверовал, что певицу ждет “громкая известность”. Первой из вокалисток Неждановой вручили золотую медаль Московской консерватории.  

В опере “Жизнь за царя” Нежданова поразила в 1902 году. Публику пленила не только голосом, лирико-колоратурным сопрано, но и магией перевоплощения. В ней видели Розину, Лакме, Царицу ночи, Татьяну, Шемаханскую царицу… Коронной ролью сама считала Марфу, “царскую невесту”. Нежданову единственную приглашали петь с Синодальным хором, где по церковной традиции женщинам места не оставалось. Через пять лет после дебюта услышал ее Париж в “Гранд-опера”. В “Риголетто” выступала с великими итальянскими тенорами, пресса писала, что “успех госпожи Неждановой сравнялся с успехом ее знаменитых партнеров Карузо и Руффо”.  

За два года до революции на званом ужине в квартире директора Московской консерватории Антонину Васильевну увидел недавний студент Николай Голованов, композитор и дирижер. Ей шел 42-й год. С тех пор эта пара не разлучалась. Между ними разница в летах составляла 22 года. Вместе, пережив эпоху “военного коммунизма”, голод и холод, они гастролировали в Европе, их ждала Америка, мировая слава. Но, разорвав подписанный многообещающий контракт, они вернулись в Большой театр.
На концертах Голованов аккомпанировал Неждановой. Оба выступали в первых концертах, транслировавшихся из Москвы на весь мир самой мощной радиостанцией имени Коминтерна. С тех пор сделана масса записей, сохранивших голос великой актрисы и звучание классической музыки в интерпретации великого дирижера.  

Вместе Нежданова и Голованов жили на Николиной Горе в многокомнатном дачном доме. Вдвоем их видели в легковой машине по пути в санаторий на Кавказе. “Тут выяснилось, что с нами едет Нежданова и ее муж. Ты его знаешь, а также я. Знаешь кто? Кто? Голованов!!! Да, да, тот самый. И во время обеда я сейчас имею счастье созерцать их две широкие спины”, — писала мужу историк Милица Нечкина, увидев то, о чем говорила вся Москва. Брак в советской Москве они не зарегистрировали и поэтому супругами не считались.  

Удивление: “Голованов!!! Да, да, тот самый”, — объясняется тем, что дирижера, публично обвиненного в антисемитизме, “головановщине”, обсуждали не только на месткоме Большого театра, в прессе, но и трижды на Политбюро в Кремле. Голованов, конфликтуя с дирижером Арием Пазовским, говорил, что “русскими операми должен дирижировать русский дирижер”, высказывался и покрепче в адрес “жидов пархатых”. С одной стороны, Сталин назвал “головановщину” явлением “антисоветского порядка”, с другой — потребовал “прекратить травлю и бойкот дирижера”. Из театра пришлось в 1928 году уйти. Вернулся Голованов в Большой десять лет спустя в разгар борьбы с “космополитами” на место уволенного трижды лауреата Сталинской премии Ария Пазовского.  

Побывавший в Москве Бернард Шоу сострил: “Я понял теперь, почему природа дала мне возможность дожить до 77 лет — для того, чтобы я услышал лучшее из творений — Нежданову”. Станиславский высказался, что она поет как птица.  

Перед войной Нежданова и Голованов получили соседние квартиры под номером 9 и 10 в Брюсовом переулке, 7, в монументальном доме, построенном для солистов Большого театра поклонником оперы и балета Сталиным. Премии его имени Нежданова удостоилась один раз. Голованов — четыре раза в конце жизни, когда стал народным артистом СССР и главным дирижером оркестра Большого театра.  

Нежданова скончалась в 77 лет. “Долгие годы дружбы, — писал осиротевший Голованов, — связывали меня с Антониной Васильевной Неждановой, я был около нее почти всю свою творческую жизнь”. Он пережил подругу и умер в год смерти Сталина.  

В квартирах Неждановой и Голованова осталось все, как было при их жизни, это два музея с подлинной мебелью, картинами, фотографиями середины ХХ века. Подобных осколков культуры много досталось нам от советской Москвы, благодаря чему при желании можно увидеть, как жил на Тверской улице пианист, игравший для Льва Толстого, Гольденвейзер. Музей-квартира профессора Тимирязева в Романовом переулке, кабинет изобретателя первого в мире противогаза академика Зелинского в Никитниковом переулке. Сохранились квартиры Немировича-Данченко, Эйзенштейна. Все эти и подобные маленькие музеи “родом из СССР” в центре, где каждый квадратный метр стоит тысячи долларов. Будет ли рыночная Москва с подобной легкостью выводить квадратные метры, обжитые гениями, из муниципальной недвижимости?  

Соседом Неждановой на Никитском бульваре был профессор Московской консерватории Карл Августович Кипп. О нем пишут, что его ученики отличались значительными успехами в пианизме. Историки музыки не забывают имена питомцев Киппа. А самой прославленной ученицей профессора, не окончившей курс в его классе, не порадовавшей слушателей Большого зала консерватории, была Любовь Орлова. В 1919—1922 гг. она, студентка Московской консерватории, хотела быть пианисткой. Стала кинозвездой Советского Союза. Ее музыкальная культура проявилась в классических комедиях, поставленных ее мужем Григорием Александровым, где она пела и плясала. Анюта в “Веселых ребятах” могла и на пианино играть.  

Из подъезда дома 8 на Никитском бульваре в апреле 1905 года вышел с ручной кладью в сопровождении кухарки пожилой генерал с пышными остроконечными усами. Прохожие здоровались с бывшим обер-полицмейстером Москвы. Переулками, хорошо зная дорогу, шел генерал к Тверской улице. Никто не знал, что из своей квартиры движется пешком на службу новоиспеченный наместник императора генерал-губернатор Москвы Александр Александрович Козлов. Он родился в год гибели Пушкина в Нижегородской губернии. Из Пажеского корпуса попал в лейб-гвардии Измайловский полк. Был в Петербурге помощником, то есть заместителем, обер-полицмейстера Трепова, позднее вошедшего в историю приказом, отданным в 1905 году при подавлении Московского восстания: “Патронов не жалеть!”.  

В Москве обер-полицмейстер Козлов отличился при коронации Александра III и получил от царя “высочайшее благоволение” и именную золотую табакерку. Когда ему исполнилось пятьдесят лет, ушел с нелегкой службы “по причине нездоровья”. Ему нашли должность не столь обременительную — “почетного опекуна Московского присутствия Опекунского совета”, учреждения сложного и пространного, включавшего в себя громадный Воспитательный дом на Солянке, массу приютов, больниц, богаделен, школ, мастерских, заводов и фабрик, чья прибыль шла сиротам и беднякам.
За пять лет до того, как главным полицейским города стал Козлов, неожиданно овдовела жена Кирилла Николаевича Мамонтова, оставшись с запутанными финансовыми делами и двумя малолетними дочерьми. Ее муж из богатейшего купеческого рода Мамонтовых свою долю из семейного капитала забрал. Распорядиться деньгами не сумел, промотал наследство. Покончил с собой в Монте-Карло. Туда сбежал, скрывшись от кредиторов с надеждой отдать долги с помощью рулетки. Удача отвернулась, и после крупного проигрыша в казино купец свел счеты с жизнью.  

На вдове купца женился дворянин Козлов. Дочери Мамонтова стали падчерицами генерала. Они росли в его доме, получили лучшее по тем временам образование. Старшая, Маргарита, слыла московской красавицей. На первом балу в Колонном зале Благородного собрания девушку увидел завидный жених Михаил Морозов и влюбился в нее с первого взгляда, как в свое время Пушкин на балу очаровался Натальей Гончаровой. Год спустя состоялась свадьба Маргариты Мамонтовой и Михаила Морозова. Таким образом породнились две династии богатейших московских купцов, и породнился с ними Александр Александрович Козлов, овдовевший в 1897 году.  

К тому времени, когда Николай II решил назначить наместником императора генерала Козлова, его падчерица Маргарита проявила себя меценатом, хозяйкой респектабельного салона, куда считали за честь являться лучшие люди Москвы. Маргарита училась играть на фортепиано у Александра Скрябина, дружила с композитором, помогала ему. В ее доме встречались философы, художники. Михаил Морозов собрал коллекцию замечательных картин, статуй, икон. Валентин Серов написал девять портретов Морозовых, в том числе мужа Маргариты и ее сына Мишу, которого в семье звали Микки. Андрей Белый Маргариту вывел в поэме “Первое свидание”, мемуарах. “Морозова, — по его словам, — обладала огромным умением мирить и приучать друг к другу… непримиримых и неприручимых людей”.  

Подобная проблема встала перед наместником в городе, где либералы добивались Конституции и парламента, а социалисты-революционеры целеустремленно убивали сановников. Возвышая генерала с незапятнанной репутацией, Николай II надеялся, что ему после недавнего “кровавого воскресенья” в Петербурге и убийства в Кремле брата Сергея удастся управлять второй столицей России без потрясений.  

Козлов в 68 лет уступил желанию императора с условием, что если за три месяца убедится в неспособности выполнять возложенную на него должность, то царь даст ему отставку. Поэтому оплатил оставленную за собой квартиру в доме за три месяца вперед и переселился в резиденцию московских генерал-губернаторов.  

Правой рукой Козлова — градоначальником, ведавшим полицией и жандармами, стал его друг, граф генерал-майор Петр Шувалов. Оба они знали город по былой службе в Москве, оба пришлись по душе влиятельным москвичам, уставшим за много лет правления от непопулярного сына Александра III, отправленного в отставку с поста генерал-губернатора Москвы. Его прозвали “князем Ходынским” за то, что после трагедии на Ходынском поле, унесшей жизни 1389 человек, великий князь задал бал по случаю восшествия на престол Николая II в те самые часы, когда в храмах отпевали раздавленных. Козлов весной 1905 года быстро вошел в роль, разрешил Земский съезд, собрание городских голов, съехавшихся в Москву со всей России, чем вызвал неудовольствие Николая II, начертавшего резолюцию: “Где мои верноподданные слуги?”. Генерала видели на коне с нагайкой в руке, въехавшим в толпу разгоряченных курсисток с возгласом: “Ерша вам родить против шерсти, чего бунтуете?”. Это ругательство, ходившее в среде, далекой от барышень, вызвало у них бурный смех, и забастовка сорвалась.  

В июне в Одессе восстал броненосец “Потемкин”, а в Москве в дом градоначальника на Тверском бульваре в комнату, где шел прием населения, вошел под видом просителя террорист и выстрелами в упор убил графа Шувалова. Спустя месяц, как пишет биограф генерал-губернатора Козлова, он “простился со всеми чиновниками генерал-губернаторского управления, поблагодарил их за службу и, взяв в руки два чемодана и кухарку, пошел пешком на старую квартиру к Никитским воротам”.  

Из России получивший бессрочный отпуск генерал уехал за границу. Там его видели до мировой войны в Германии и во Франции. Считалось, что “дальнейшая судьба Александр Александровича Козлова неизвестна”. Теперь на сайте правительства Москвы сказано, что умер бывший генерал-губернатор в Дрездене в 1924 году. Таким образом, избежал участи сослуживца московского губернатора генерала Джунковского, расстрелянного в старости большевиками.  

Падчерицу генерала Маргариту Морозову пролетарская власть лишила имущества и дома, ей пришлось перебраться в подвал, потом годами скитаться по углам. Две ее дочери спаслись за границей. Сын Юрий, офицер, пропал без вести. Сын Микки, Михаил Михайлович Морозов, состоялся в СССР как литературовед и театровед, знаток Шекспира. Мать его пережила. В “оттепель” умерла пенсионеркой, проживая в комнате коммунальной квартиры с сестрой. Картинную галерею, коллекцию живописи, статуй и икон передала в дар Третьяковской галерее.  

В дом восемь после “десяти дней, которые потрясли мир” переехала контора известного в России издательства “М. и С. Сабашниковых”. (Оно, в частности, перед самой революцией издало непревзойденный путеводитель “По Москве”). Это случилось в 1918 году, после того как в дни боев красных и белых разрушился на Тверском бульваре дом, где великий издатель Михаил Сабашников жил с семьей и выпускал книги. Квартира сгорела. Рукописи удалось вынести из огня.  

После трагедии помог получить ссуду Луначарский, нарком просвещения советского правительства, пожелавшего: “Бодро работайте в прежнем духе”. Когда большевики закрывали частные издательства, Ленин сделал исключение для немногих: “Такому культурному издательству, как издательство Сабашниковых, мы должны оказать всяческое содействие”.  

Хватило “содействия” до 1930 года.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру