"- Это - не для печати, для тебя... Те, кто был старше... Они сидели в поезде задумчивые... Печальные. Я помню, как один майор заговорил со мной ночью, когда все спали, о Сталине. Он крепко выпил и осмелел, он признался, что его отец уже десять лет в лагере, без права переписки. Жив он или нет - неизвестно. Этот майор произнес страшные слова: "Я хочу защищать Родину, но я не хочу защищать этого предателя революции - Сталина". Я никогда не слышала таких слов... Я испугалась... ".
Это я не о Сталине, подождите, сейчас объясню.
Сегодняшний День Победы запомнился особенно. Оказывается, теперь есть какая-то градация символов победы, мол, георгиевская лента это добро, а красные маки безусловное зло. Не знаю кому и как, но для меня символом победы останется красный флаг на рейхстаге и медали да ордена моих бабушек и деда, а уже потом маки, ленты и все остальное приобретенное-изобретенное.
Да, чуть не забыл, день запомнился еще боями в Мариуполе и тем, что мой друг-украинец, когда мы друг друга поздравляли ,сказал: "Представляешь, Костик, теперь у нас выражение есть "брат у ворот".
Книгу еще открыл для себя в этот день, называется "У войны не женское лицо" Светланы Алексиевич.
В эти минуты ее и читаю. Давайте вместе.
" - Ты нигде не проговорись... Скажу тебе по секрету... Я дружила с Оксаной, она была с Украины. Впервые от нее услышала о страшном голоде на Украине. Голодоморе. В их селе умерла половина людей. Умерли все ее меньшие братья и папа с мамой, а она спаслась тем, что ночью воровала на колхозной конюшне конский навоз и ела. Никто не мог его есть, а она ела: "Теплый не лезет в рот, а холодный можно. Лучше замерзший, он сеном пахнет". Я говорила: "Оксана, товарищ Сталин сражается... Он уничтожает вредителей, но их много". - "Нет, - отвечала она, - ты глупая. Мой папа был учитель истории, он мне говорил: "Когда-нибудь товарищ Сталин ответит за свои преступления..."
Я хотела пойти к комиссару... Все рассказать... А вдруг Оксана - враг? Шпионка? Через два дня в бою она погибла... У нее не осталось никого из родных, некому было послать похоронку...
"Кто-то нас выдал... Немцы узнали, где стоянка партизанского отряда. Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон. Прятались мы в диких чащах, нас спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина. И технику, и людей она затягивала намертво. По несколько дней, неделями мы стояли по горло в воде. С нами была радистка, она недавно родила. Ребенок голодный... Просит грудь... Но мама сама голодная, молока нет, и ребенок плачет. Каратели рядом... С собаками... Собаки услышат, все погибнем. Вся группа - человек тридцать... Вам понятно?
Принимаем решение...Никто не решается передать приказ командира, но мать сама догадывается. Опускает сверток с ребенком в воду и долго там держит... Ребенок больше не кричит... Ни звука... А мы не можем поднять глаза. Ни на мать, ни друг на друга..."
«Когда мы брали пленных, приводили в отряд… Их не расстреливали, слишком легкая смерть для них, мы их закалывали, как свиней, шомполами, резали по кусочкам. Я ходила на это смотреть… Ждала! Долго ждала того момента, когда от боли у них начнут лопаться глаза… Зрачки… Что вы об этом знаете?! Они мою маму с сестричками сожгли на костре посреди деревни…».
«Нас окружили… С нами политрук Лунин… Он зачитал приказ, что советские солдаты не сдаются в плен. У нас, как сказал товарищ Сталин, пленных нет, а есть предатели. Ребята достали пистолеты… Политрук приказал: «Не надо. Живите, хлопцы, вы – молодые». А сам застрелился… А когда мы вернулись… Мы уже наступали… Помню маленького мальчика. Он выбежал к нам откуда-то из-под земли, из погреба, и кричал: «Убейте мою сестру… Убейте! Она немца любила…» У него были круглые от страха глаза. За ним бежала его мать… Бежала и крестилась…».
«Шли сорок километров… Девичий автобат. Жара. Тридцать градусов. У многих девочек… Это… Женское… Течет по ногам… Нам же ничего не выдавали, никаких средств. Дошли до воды. Речку увидели…. И эти девочки – туда. А немцы с той стороны стали стрелять. Пристрелялись хорошо…. А нам надо помыться, потому что перед мужчинами стыдно… Мы из воды не вылазим, и одна девушка погибла…»
"... Я написала бы о том, как пришла к бывшей партизанке... Грузная, но еще красивая женщина - и она мне рассказывала, как их группа (она старшая и двое подростков) вышли в разведку и случайно захватили в плен четверых немцев. Долго с ними кружили по лесу. Но к вечеру третьего дня их окружили. Ясно, что с пленными они уже не прорвутся, не уйдут, и тут решение - их надо убить. Подростки убить не смогут: уже три дня они ходят по лесу вместе, а если три дня ты рядом с человеком, даже чужим, все равно к нему привыкаешь, он приближается - уже знаешь, как он ест, как он спит, какие у него глаза, руки. Нет, подростки не смогут. Это ей понятно. Значит, убить должна она. И вот она вспоминала, как их убивала. Пришлось обманывать и тех, и других. С одним немцем пошла якобы за водой и выстрелила сзади. В затылок. Другого за хворостом повела... Меня потрясло, как спокойно она об этом рассказывала."
"Выходили из окружения... Куда ни кинемся - везде немцы. Решаем: утром будем прорываться с боем. Все равно погибнем, так лучше погибнем достойно. В бою. У нас было три девушки. Они приходили ночью к каждому, кто мог... Не все, конечно, были способны. Нервы, сами понимаете. Такое дело... Каждый готовился умереть...
Вырвались утром единицы... Мало... Ну, человек семь, а было пятьдесят. Посекли немцы пулеметами... Я вспоминаю тех девчонок с благодарностью. Ни одной утром не нашел среди живых... Никогда не встретил..."
Из разговора с цензором:
"Кто пойдет после таких книг воевать? Вы унижаете женщину примитивным натурализмом. Женщину-героиню. Развенчиваете. Делаете ее обыкновенной женщиной. Самкой. А они у нас - святые.
"Наш героизм стерильный, он не хочет считаться ни с физиологией, ни с биологией. Ему не веришь. А испытывался не только дух, но и тело. Материальная оболочка.
" Откуда у вас эти мысли? Чужие мысли. Не советские. Вы смеетесь над теми, кто в братских могилах. Ремарка начитались... У нас ремаркизм не пройдет. Советская женщина " не животное...
"Утром каратели подожгли нашу деревню... Спаслись только те люди, которые убежали в лес. Убежали без ничего, с пустыми руками, даже хлеба с собой не взяли. Ни яиц, ни сала. Ночью тетя Настя, наша соседка, била свою девочку, потому что та все время плакала. С тетей Настей было пятеро ее детей. Юлечка, моя подружка, сама слабенькая. Она всегда болела... И четыре мальчика, все маленькие, и все тоже просили есть. И тетя Настя сошла с ума: "У-у-у... У-у-у..." А ночью я услышала... Юлечка просила: "Мамочка, ты меня не топи. Я не буду... Я больше есточки просить у тебя не буду. Не буду...".
Утром Юлечки я уже не увидела... Никто ее не нашел...
Тетя Настя... Когда мы вернулись в деревню на угольки... Деревня сгорела... Тетя Настя повесилась на черной яблоне в своем саду. А дети стояли возле нее и просили есть..."
Из разговора с цензором:
" Это " ложь! Это клевета на нашего солдата, освободившего пол-Европы. На наших партизан. На наш народ-герой. Нам не нужна ваша маленькая история, нам нужна большая история. История Победы. Вы никого не любите! Вы не любите наши великие идеи. Идеи Маркса и Ленина."
"После войны...
После войны человеческая жизни ничего не стоила. Дам один пример... Еду после работы в автобусе, вдруг начались крики: "Держите вора! Держите вора! Моя сумочка..." Автобус остановился... Сразу - толкучка. Молодой офицер выводит на улицу мальчишку, кладет его руку себе на колено и - бах! ломает ее пополам. Вскакивает назад... И мы едем... Никто не заступился за мальчишку, не позвал милиционера. Не вызвали врача. А у офицера вся грудь в боевых наградах... Я стала выходить на своей остановке, он соскочил и подал мне руку: "Проходите, девушка..." Такой галантный...
"Мы уходим...
А кто там следом? Я - учитель истории... На моей памяти учебник истории переписывали три раза. Я учила по трем разным учебникам...
Что после нас останется? Спросите нас, пока мы живы. Не придумывайте потом нас. Спросите...
Знаете, как трудно убить человека. Я работала в подполье. Через полгода получила задание - устроиться официанткой в офицерскую столовую... Молодая, красивая... Меня взяли. Я должна была насыпать яд в котел супа и в тот же день уйти к партизанам. А уже я к ним привыкла, они враги, но каждый день ты их видишь, они тебе говорят: "Данке шон... Данке шон..." Это - трудно... Убить трудно...
Я всю жизнь преподавала историю, но я знала, что ни об одном историческом событии мы не знаем всего, до конца. Всех пережитых чувств. Всей правды..."
"... И был знаменитый сталинский приказ за номером двести двадцать семь - "Ни шагу назад!" Повернешь назад " расстрел! Расстрел - на месте. Или - под трибунал и в специально созданные штрафные батальоны. Тех, кто туда попадал, называли смертниками. А вышедших из окружения и бежавших из плена - в фильтрационные лагеря. Сзади за нами шли заградотряды... Свои стреляли в своих...
Эти картины в моей памяти...
Обычная поляна... Мокро, грязно после дождя. Стоит на коленях молодой солдат. В очках, они без конца у него падают почему-то, он их поднимает. После дождя... Интеллигентный ленинградский мальчик. Трехлинейку у него уже забрали. Нас всех выстроили. Везде лужи... Мы... Слышим, как он просит... Он клянется... Умоляет, чтобы его не расстреливали, дома у него одна мама. Начинает плакать. И тут же его - прямо в лоб. Из пистолета. Показательный расстрел - с любым так будет, если дрогнет. Пусть даже на одну минуту! На одну...
Этот приказ сразу сделал из меня взрослую. Об этом нельзя было... Долго не вспоминали... Да, мы победили, но какой ценой! Какой страшной ценой?! "
Мне дальше говорить неудобно. Хотя это вопросы, а не ответы, мол маки - это для наркотиков, а гвоздики - от бесов.
