История русского хапства

Людмила Сараскина: “Достоевский разоблачил наших олигархов”

Литературоведы — странный народ. Казалось бы: сухари, закопаются в своих книжках… Но бывает иначе — когда концентрация на литературе дает удивительный внутренний свет и юмор, и мудрость.

А случай Людмилы Сараскиной — совсем особый: из многотомной братской могилы литературоведческих изысканий вырвалась ее книга “Солженицын”, получив однажды самую престижную премию страны “Большая книга”.

Да и жизнь ее отнюдь не заключена в четырех стенах институтов и библиотек. За кадром Людмила Ивановна рассказывает мне о себе, о супруге, о сыне и внучках. (“Надо всегда разделять их интересы! Поэтому я и “Гарри Поттера” изучила для внучек, и Фредди Меркьюри для сына…”) А в кадре — конечно, ее “Достоевский”, новая книга в серии “ЖЗЛ”. Как сложится судьба этой книги?

Людмила Сараскина: “Достоевский разоблачил наших олигархов”

— Людмила Ивановна, это вторая написанная вами масштабная биография. Хорошо ли она продается? Как считаете, каковы шансы на какую-нибудь крупную премию?

— Не могу даже и думать об этом. Боюсь увидеть человека, который покупает мою книгу, поэтому не захожу в книжные магазины. Я бы хотела, чтобы история с «Достоевским» оставалась приватной. С книгой о Солженицыне получился некоторый шум, потому что это была его первая, к тому же прижизненная биография на русском языке: я 13 лет общалась с Александром Исаевичем, ездила к нему домой с диктофоном, собирала материалы... При этом он все время повторял, что биографии не хочет. Так что я работала впрок, для неизвестного будущего, которое, впрочем, наступило раньше, чем можно было предположить. Но Достоевский — это мое всегдашнее. Это счастье — написать наконец то, о чем ты думал много лет. Профессия историка литературы такова, что ты кладешь свою единственную жизнь к ногам другого человека. Моя жизнь мне не менее интересна, но... она отдана Федору Михайловичу.

Как не свихнуться от Достоевского?

— Но ведь Достоевский — это такой нерв. Какой человек с мало-мальски чувствующей душой может хотя бы читать его без трясущихся рук? А уж методично изучать его, вникнуть в его жизнь и творчество... Вы же живой человек, как вы с ума не сошли?

— Бывало и больно, и тяжело! Ни о каком холодном расчете не могло быть и речи. Понимаете, я не курю, не выношу никакого алкоголя, не пью даже кофе, вегетарианствую — у меня нет обычных способов взбадривания и расслабления. Но я старалась не работать позже двух часов ночи. Иначе не уснуть. Надо заставить себя выключить компьютер, привести нервы в порядок. Это не дается просто. Мне порой казалось, что я заболеваю. Но счастье, что есть ночной кинематограф! Он меня спасал. Однако нельзя заранее выбирать фильм! Нужна неожиданность: включаешь телевизор — и ты захвачена.

— То есть у вас уже есть рецепты — как писать о Достоевском и не свихнуться?

— Да! Такую книгу можно писать только залпом, надо погрузиться на самое дно этой судьбы, поймать нерв, испытать драйв. Потом, у меня есть семейные радости и есть подружка — миниатюрная серая кошечка. Живет за крышкой моего ноутбука, как за печкой. Мордочку высунет, вытянет лапки, выразительно посмотрит на меня... и возвращает к реальности.

Толстой vs Достоевский?

— Есть мнение: Достоевский сегодня неактуален. Не его время: никому сегодня этот надрыв не нужен. То ли дело Толстой! Мысль семейная, мысль военная...

— Не соглашусь. Они были современниками (Достоевский старше Толстого на 7 лет и умер раньше него на 30 лет) и были совместимы в русской жизни XIX века. Точно так же они совместимы и востребованы сегодня. Каждый из них по-своему отражает различные экстремальности русской жизни. Но зря вы думаете, что Толстой сейчас ко двору. Напротив! Государство боится Толстого. Так писать против института государства! В трактате «Путь жизни» Толстой писал, например, что христианин не должен принимать участия в делах государства, что церковная вера — рабство. Такие выступления против церкви, как у Толстого, были разве что у Вольтера. И хотя формального отлучения Толстого не было, оно нависало над ним мрачной тенью. Посмотрите дневники Иоанна Кронштадтского, который у нас признан святым: он молился, чтобы смерть прибрала Толстого. Называл великого писателя сатаной, геенной огненной... Я все думаю: христианство ли это — молиться о смерти другого?

В минувшем году 100-летие кончины Толстого отмечали везде — в Перу, в Венесуэле, в Бразилии... Кроме России. У нас — серьезно, на государственном уровне — не было ничего: Толстого фактически отлучили от государства. Нынешним летом я была в Ясной Поляне на конференции. По телевизору показывают фильм, автор которого, Эдуард Сагалаев, приезжает в Оптину Пустынь, у молодого монаха спрашивает о Толстом. И монах говорит: да вовеки будет гореть в аду этот сатанист. Так легко сказал! Молодожены из Тулы в день бракосочетания часто приезжают поклониться могиле Толстого как святыне. Могила без креста! Могила человека, который всю жизнь самостоятельно искал дорогу к Богу, неистовствовал, упрямился, мучился... Разве это недостойно уважения?

— А Достоевский? Сегодня его ценят больше как психолога.

— Те, кто считает, что он только психолог, мне кажется, глубоко неправы. Некоторым из наших идеологов и политиков Достоевский сильно вредит. Анатолию Чубайсу, «перечитавшему» несколько лет назад Достоевского, тут же захотелось разорвать его на мелкие кусочки. Согласитесь, из-за одной психологии не нужно рвать кого-то на мелкие кусочки. Причем виртуально: ты ведь уже не дотянешься ни до его могилы, ни до его мировой славы. А хочется! Почему? Достоевский разоблачил весь этот наглый хапок наших олигархов. Вот роман «Подросток», где Аркадий Долгоруков хочет быть богатым, как Ротшильд. Мечта 20-летнего мальчишки, который не видел в детстве лишнего куска хлеба. Современники Достоевского поражались: где он видел такую молодежь, что за безумный бред — хотеть быть таким же богатым, как Ротшильд, и править миром. Сегодня это общее место.

— Да что там Ротшильд, разве это деньги...

— Да, сегодня «как Ротшильд» — это даже как-то мало! Майер Ротшильд с конца XVIII века копил свое богатство, его сыновья основали европейское банковское дело; их банки и их династия процветают и сегодня. У нас же подобное богатство появляется за два года, за пять лет... Как это возможно, спрашивают сегодняшние подростки, дайте рецепт, обеспечьте технологию! А Достоевский первым «все понял и на всем поставил крест» (это из Ахматовой). Посмотрите в «Преступлении и наказании» не только на Раскольникова, но и на Лужина! Первый «новый русский» в нашей литературе.

— Еще Чичиков.

— Да, но с авантюрным уклоном. Мы не привыкли видеть в бизнесменах честных людей: ну жулье, и жулье без тормозов и совести. Сегодня это становится нормой жизни — какого богача ты можешь упрекнуть в том, что он наворовал? Воровать — нормально, спрашивать — неприлично. Достоевский весь этот механизм показал детально. Поэтому наши олигархи хотят его разорвать на кусочки.

Так что и Толстой, и Достоевский, каждый со своей стороны, оказываются зеркалом нашей сегодняшней жизни! Когда берешь бинокль под названием «Достоевский» — батюшки-светы, вот же они, бесы. Вот Верховенский, который говорит: не надо образования, всякого гения потушим во младенчестве, хватит науки. Разве не это мы сегодня слышим? Мы пустим разврат неслыханный... Нужно, чтобы человек превратился в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь! Разве мы не это видим с экранов телевизоров?

Сочувствие к «овце»

— А давайте спустимся с государственного уровня к маленькой частной жизни. Зачем людям, уставшим после работы, читать Достоевского — мрачного, тоскливого, всегда с плохим финалом?

— Несколько лет назад, когда по ТВ шел «Идиот» В.Бортко, в автобусах, в метро люди — впервые в жизни — читали этот роман. И спрашивали друг у друга: а что дальше, чем кончится? Какое сердечное сочувствие к этой «овце», князю Мышкину, испытали люди! Евгений Миронов признавался, что раньше думал, будто героями русской литературы могут быть только сильные люди, демонические мачо, печоринцы. Он не подозревал, что героем, которому пишут и признаются в любви девушки, может быть Мышкин. А ему мешками приносили письма от старшеклассниц, которые наконец увидели, каким чистым, благородным, самоотверженным может быть человек. Это вдруг привлекло. Мы привыкли, что любят только сильных и богатых. Общество забыло, что можно любить человека хрупкого и ранимого. Но немедленно вспомнило! Сериал был показан спустя 130 лет после выхода романа, который впервые за свою историю стал национальным бестселлером. С прилавков смели все издания. Вдруг люди захотели понять, что это за явление такое — добрый, смешной, лишенный самолюбия... Князь Христос — так князя Мышкина называл в черновиках Достоевский. Христос воскрес, ибо Бог. Но как человек, в своей человеческой ипостаси, он был распят. Люди, лишенные эгоизма, не жильцы в этом мире. Такова судьба Мышкина...

— Да. Но сериал прошел — и как не было.

— Хуже. В этом году с Достоевским произошла ужасная история. Я имею в виду фильм В.Хотиненко. Авторы не верили, что биография Достоевского может быть привлекательной, если следовать правде, и насытили ее злостным вымыслом. Боялись, что правда будет блеклой, не даст рейтинга. И сделали писателя чуть ли не педофилом, смакующим разврат. Это культурное преступление, как я считаю. Находятся учителя, которые хвалят фильм, пишут: пускай, зато ученикам будет интересно. Привлечь любыми средствами? Если тебе хочется показать педофила, возьми реального, их каждый день по телевизору показывают, толкуют о лобби педофилов в Госдуме... Нет, берут Достоевского. Преступление Ставрогина храбро адресуют ему. Писатель — опасная профессия: выводя персонажа отрицательного, с дурными поступками, он рискует, что рано или поздно все это припишут ему самому.

— По опросу «МК», 27% читателей «не любят Достоевского, слишком тяжелый писатель».

— Ну что тут скажешь?! Для меня это светлый писатель. В его произведениях свет — это он сам. Если читатели ищут хеппи-энда — да, этого у Достоевского не найдешь. В «Братьях Карамазовых» нет хеппи-энда. А есть урок: как распалась и погибла семья при полном бесчувствии братьев к отцу и друг к другу, так погибнет и страна. Ведь, чтобы было братство, нужны братья! И братское отношение. Как минимум — в семье, как максимум — в человечестве.

— Вы приводите цитату из черновиков к роману: «Бог дал нам родных, чтобы учиться на них любви».

— Да, это из заповедей Зосимы, он этого жаждал! Поэтому он призывает Алешу выйти из монастыря, быть около обоих братьев, рядом с отцом. И если бы он был неотлучно при них, выполнил бы свой долг, не было бы убийства! Но он был слишком занят собой... Эгоизм правит человеком на разных уровнях. Достоевский говорит нам: надо выполнять свой долг, а потом уже богословствовать — так ведь и Бога найдешь... А мундирное православие без дела — это нуль... Достоевский — не писатель хеппи-эндов, а писатель предвидений и предупреждений.

«Образованы, очеловечены и счастливы»?

— Если Достоевский — светлый писатель, то тем более мне странно было: вы ни слова не написали про «Белые ночи». А ведь светлее повести — разве что «Гранатовый браслет» Куприна...

— Видите ли, в самом начале от Достоевского ожидали, что он будет вторым или новым Гоголем. А он не хотел быть вторым, никто из нас не хочет быть вторым. Нет писателя без амбиций, без честолюбия. У Достоевского всегда были колоссальные амбиции, желание сказать свое слово в литературе. Поэтому все молодые годы, до ареста в 1849-м, он искал свой путь. Сентиментальная повесть «Белые ночи» — это поиски себя. Линия «Белых ночей» не стала доминантной. Она потом выросла в «Униженные и оскорбленные». Останься Достоевский на уровне «Белых ночей», он никогда не стал бы Достоевским. «Белые ночи» — поиски типа. Там нет еще осознания того, что жизнь вообще трагична — хотя бы потому, что человек умирает. Но при этом — какой свет! Он говорит: хочу верить, что когда-нибудь все мои соотечественники — смотрите, какие слова — будут «образованы, очеловечены и счастливы». Это ведь его гражданский символ веры. Такая триада. «Образованы» — на первом месте! А ведь это не достигнуто до сих пор! С образованием у нас все хуже и хуже, с очеловеченностью — хуже и хуже, а уж про счастье...

— Сам-то Ф.М. счастлив бывал? Такая сложная личность...

— Конечно! Много раз! И особенно в детстве. Он из тех русских писателей, которых родители ни разу не ударили.

— Кто не знает, думает, что, наоборот, его били.

— Никогда! Это при всей бедности (ведь они жили в казенной квартире, если отец семейства уходит со службы — все, квартиры нет). В Даровом стоит их «барский» дом — да сейчас богатеи даже сараев таких не строят. Крохотный одноэтажный домик. Бедность! А он был очень счастлив в детстве. Любил мать, старшего брата Мишу, младших сестер... Отец, при всей бедности, отдал сыновей в лучшее учебное заведение. Он считал — мы бедны, значит, будем брать образованием.

— Вы рассказываете в книге, какая тотальная коррупция оказалась в этом «лучшем учебном заведении».

— Конечно, и это было жестокое разочарование! Оказалось, там все по блату. Позже Ф.М. пережил счастливейший литературный дебют, когда его первый роман прочли Некрасов и Белинский, когда он стал их любимцем... А потом снова обрыв, обида — он переходил на другую сторону тротуара, завидев своих бывших благодетелей. Но ведь счастье было! Мгновения счастья помогали пережить все, не утопиться в Неве, не повеситься...

Передоз «Настасьи Филипповны» в крови

— Попыток суицида ведь у него не было?

— Нет, хотя он много думал об этом. Ведь посмотрите: из кружка Белинского выгнали, братья Бекетовы уехали, а ему хотелось общения, близких друзей. В кружок Петрашевского он стал ходить, потому что больше было некуда. Были минуты душевной близости с Николаем Спешневым, я думаю. Но все имело свои обратные стороны. Как и стиль романов Достоевского: свадьба оборачивается похоронами, бал — пожаром. Эта двойственность мира его сопровождала всегда. Но были светлые моменты. «Я несчастный сумасшедший», — говорил он, когда отчаянно и самозабвенно влюбился в свою первую жену. Любовь как смертельная болезнь. Так было и с Аполлинарией Сусловой. Со второй женой испытал супружеское и отцовское счастье — и жестокое горе, когда умерли двое из его четырех детей... Можно, можно называть его светлым писателем. Ведь такой роман о любви, как «Бесы», кто бы еще смог написать? Грандиозная история любви — безнадежной, бесконечной, безумной, лишенной всякого намека на счастье. Лиза — как она с ума сходит по Ставрогину. Даша — как она его жертвенно любит, с какой радостью все прощает. Есть только одна такая героиня в русской литературе — Вера в «Герое нашего времени». Знает, что счастье невозможно, но все равно любит. Такое отсутствие женского эгоизма, такая самоотдача! И при этом ее отвергают. Даша не нужна Ставрогину, раздражает его, а она это знает и все равно готова бежать за ним. Поразительно: Достоевский полагал, что бывают такие женщины. Без щучьего эгоизма, без агрессии собственницы. Такой женской любви нет в литературе. У Толстого Анна Каренина только учуяла, что запахло изменой, с ума стала сходить, на опиум подсела. А Даша все приняла тихо и смиренно. Ведь по черновикам ясно, что была любовная связь, была неудачная беременность. Но никогда ни упрека, ни намека...

— Прекрасные вещи вы говорите. А я все думаю: в реальности кому это нужно? Ведь не бывает же таких людей.

— Вы правы. Вот Настасья Филипповна. Я считаю, есть некое вещество, некая субстанция под названием «Настасья Филипповна». В небольшом количестве она есть в любой женщине. Все зависит от концентрации.

— Что за вещество? Что в него входит?

— Чувство колоссального самолюбия. Если оно затронуто — истерика. Огромный эгоизм. Готовность мстить за неудавшуюся любовь, измучить всякого, кто приблизился. За что? За то, что приблизился! Не дай бог еще и отдалась — да за это она растерзает, убьет. Он посмел ко мне... В романе «Идиот» эта субстанция прописана в максимальной дозе. Такого нет в жизни. Достоевского интересует предельное состояние того или иного качества в человеке. Он проверяет: до какой черты дойдет женщина, если она оскорблена, уязвлена, ненавидит, хочет мстить... Также и с мужскими персонажами. До какого финала дойдет Кириллов, съеденный идеей: Бога нет, тогда я Бог, я сам решаю, когда и как закончить свою жизнь! И чтобы доказать это, убивает себя. В этом его своеволие. Где вы таких самоубийц видели? Их не бывает. Достоевский — писатель метафизического эксперимента.

Я занимаюсь им со студенческих лет. Каждый раз думаю про какую-то тему: ну, это уже все, проехали, неактуально, исчерпалось. А никогда не исчерпывается! Приходит новое десятилетие... Казалось, что-то засохло и исчезло, ан нет: оно расплодилось и торжествует.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру