В интерпретации Мирзоева Борис Годунов — ухоженный, очень модный, очень благородный Максим Суханов, отпустивший бороду. Воротынский с Шуйским — Дмитрий Певцов и Леонид Громов в костюмах и при «Мерседесах». Михаил Козаков играет роль, на которую в реальной жизни в общественном сознании претендует скорее Леонид Парфенов, — отца Пимена, беспристрастно фиксирующего в летописях события великой эпохи. Парфенов у Мирзоева тоже играет, только Щелкалова. Думного дьяка — некий прообраз современной кремлевской пресс-службы. Щелкалов Парфенова, невозмутимо кивая, так убедительно записывает за Годуновым волю государя, что становится за него даже как-то неловко.
Насквозь условное пространство фильма, зажатое в тесные границы оставшихся за кадром театральных подмостков, не в силах раздвинуть даже опытная камера Павла Костомарова. Она отчаянно пытается играть с рельефом и отражениями, но в итоге обреченно замирает на очередном крупном плане очередной говорящей головы. Во всем этом по-настоящему выдающийся только текст Пушкина. Правда, и его Максим Суханов умудряется утопить в своей пьяной бороде.
Став заложником собственного приема, Мирзоев постоянно упирается в ложь. Вместе со смартфонами наделяет современных полицейских средневековой безграмотностью. При том что современный полицейский, может, и не знает в совершенстве свод законов, но уж читать, а особенно считать, научился в совершенстве.
Ложь и в образе Гришки Отрепьева, которого,
Взяв за место действия Москву-2011, Мирзоев так же перевирает действительность, как польская красавица Марина в исполнении Агнии Дитковските — стихи Пушкина, добавляя к ним неожиданно грубую реплику, брошенную бармену: «Водки дай!»
Власть всегда пожирала власть, людей и страну. Но это не значит, что можно сегодня взять текст двухсотлетней давности о событиях четырехсотлетней давности и, поменяв в нем кафтаны, но не изменив ни слова, безболезненно развернуть его действие в декорациях Москвы-Сити.
Пушкин имел полное право фантазировать, ведя повествование от, в общем-то, до сих пор не доказанного факта убийства царевича Дмитрия. Сколько наших предков имело возможность сравнить интонацию и мимику царя с тем, что он говорит?
Цари современные — вот они, как на ладони. Поджидают нас в каждом экране, на площадке для бадминтона, на поле с кукурузой.
Мы о них знаем даже больше, чем хотелось. Казалось бы — чем не благодатная почва для поиска новых деталей и новых выводов. Но нет. Здесь все как бы намеком. Это как бы Борис Годунов, который как бы Путин, а может, как бы Медведев, а может, кто-то, кто скоро как бы заменит их всех. Ни один упрек нынешние художники не могут высказать прямо. Уж полтора века, как нет Крылова, а они до сих пор кормят себя баснями, сочиненными под размер классических поэтов.
Поразительно, но в фильме Мирзоева гораздо больше раболепия перед властью, чем того, быть может, хотел режиссер, — уж слишком страдающим, трагическим, мудрым и прекрасным получается у Суханова Годунов. Слишком блеклы на его фоне партнеры. В случае с Годуновым — да, пожалуй, так и есть. Ведь Годунов сделал именно то, за что так радеют сегодня либералы, — прервал монархический ход истории, забравшись на престол мало того, что без очереди, так еще и наплевав на собственный анализ крови. Понятно, что его методы оставались на уровне XVI века, но сам принцип правления оказался удивительно прогрессивным: править должен тот, кто сильнее и способнее, а не тот, у кого правильная фамилия.
Но если согласиться со знаком равенства, поставленным Мирзоевым между веками XVII и XXI, то придется согласиться и с тем, что нынешний царь тождественен Борису Годунову. Что было бы, во-первых, для нынешнего царя слишком большой честью, а во-вторых — опять-таки ложью.
