Не только из половых, но и из органов
Без мифотворчества людям скучно. Без сказок жизнь уныла. Писатели ведают об этом как никто другой. Они ведь и в повседневности имеют дело с неизнашиваемой, бессмертной материей слова, из которой творится Вечность. Поэтому не упускают случая отточить язык, обкатать сюжет, используют (зачастую не отдавая себе в этом отчет) любую возможность вплести в вытканное их усилиями и продолжающее обогащаться и совершенствоваться полотно — дополнительный яркий стежок или штришок. Не беда, если узор пышет злобой или носит характер откровенного недоброжелательства. Ведь не будь эмоционально запоминающегося оттенка, нотки наглости или язвительности, не получилось бы и незабываемого, бросающегося в глаза пятнышка, заметного вкрапления в бесстрастную картину, а в том и смысл, в том особая сладость — поразить соперника и публику, нанести другу ли, врагу ли укол отравленной шпагой, мстительно, ядовито укусить...
О писателе, певце антифашистской темы, сложили:
Если б не было гестапо,
Что бы ели я и папа?
О работнике «Литгазеты», служившем до прихода в журналистику официантом при УПДК (т.е. дипкорпусе) и обслуживавшем посольские приемы, отозвались: «Мало того, что из половых, так еще и из органов».
Разве Маршак — плохой переводчик? Но про него запустили пародирующую его перевод из Роберта Бернса насмешку:
При всем при том, при всем при том
При всем при том при этом
Маршак остался Маршаком,
А Роберт Бернс — поэтом.
Всегда крепко доставалось приверженцам русофильства:
Пикуль вешаться готов!
Что за наказание!
Говорят, Иван Шевцов
Сделал обрезание!
Несведущим поясню: после того, как Иван Шевцов в одном из своих романов устами героя заявил: стихи в журнале «Юность» разбивают шестиконечными звездочками, и патетически воскликнул: «Каждому светят свои звезды!», на редакцию молодежного издания обрушились гонения. Одна за одной приходили проверочные комиссии. Разбивку велели делать «пятиконечными», патриотическими. Шестиконечные, «сионистские», на типографском языке называвшиеся «снежинками», отменили.
На дверях туалета ЦДЛ то и дело возобновлялась надпись: «Станислав Воняев сильно накунял!»
Евгения Евтушенко в устном панегирике панибратски хлопали по плечу:
Я — Евгений, ты — Евгений.
Я — не гений, ты — не гений.
Я — говно и ты — говно.
Ты — недавно, я — давно. (Или наоборот — «Я — недавно...»)
А строки Евгения Винокурова (Винокурицы, как его за глаза именовали): «Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться», обидно и пошло исказили, переиначив: «Чтоб было на кого потом мочиться...».
Иногда, в порыве выглядеть объективными, поднимались до высот самообличения:
Мы опять на всю Европу
Показали простоту:
Десять лет лизали жопу,
Оказалося — не ту! (Речь шла о лишенном своих постов Хрущеве и орде его восхвалителей.)
Прелюбодейства
Рассказывают: по распоряжению Сталина пытались найти Александра Фадеева. Создатель «Молодой гвардии» и «Разгрома» будто сквозь землю провалился. Доложили Иосифу Виссарионовичу: «Уж мы где только не искали! И у жены, и у трех любовниц!»
Вождь строго спросил: «Почему остановились только на трех?»
Не стоит ломиться в незапертые альковы и повторять: любовь была, есть и останется силой, с которой человеку не сладить.
Свободно и раскрепощенно жили в писательском содружестве многие — если были не на виду, если не мозолили разложенчеством глаза начальству, если не бравировали разнузданностью и не выставляли прелюбодейство напоказ. Того, кто не блудил вызывающе, не трогали. Иногда даже поощряли. Потому что лучше занять мозги населения пересудами о любовных перипетиях «элиты», чем ждать, пока массы ударятся в поиск смысла жизни.
Полиглот Арнольд Амикашенов крутил романы с официантками и официантами ресторана ЦДЛ. Драматург Никита Селадонов нанимал великовозрастных проституток, наряжал в пионерскую форму, а когда по окончании оргии те требовали расплатиться, кричал:
— Врете, сволочи, пионерки денег не берут!
Член редколлегии альманаха «Вечная молодость» Виталий Аплодисментов существовал параллельно в двух семьях. Детский поэт Родион Скиф женился на испанке Жаннет, чтобы иметь возможность разъезжать по Европе, и продолжал встречаться с полонившей его душу (и тело) сексапильной актрисой Тузенбаховой, они совокуплялись на съемных квартирах, которые Скиф оборудовал привозимыми из странствий пикантными новинками секс-шопов. На одной из таких квартир я побывал, ее сдавал Скифу мой приятель, подкаблучник, верный муж и прекрасный семьянин, он едва не лишился чувств, когда в отсутствие жильцов наведался в скифово гнездышко: там были плетки, наручники и даже подвешенная к потолку огромная корзина с проделанным в дне отверстием. Скифу пришлось съехать, при этом перечисленных орудий достижения оргазма он с собой не забрал (их хватало в избытке и в других его конспиративных прибежищах), а целомудренный семьянин, краснея и бледнея, потащил мерзостные предметы на помойку, опасаясь, как бы его не заподозрили, что избавляется от собственных постельных принадлежностей.
Кишмиш Бешбармаков, приехав к Антиоху Брехловскому, когда того не было дома, ползал на коленях перед его женой и умолял ее отдаться, заверяя: в его родном ауле разрешены гаремы, а многоженство считается доблестью. Вернувшийся Брехловский обнаружил протертые на коленях брюки джигита висящими на люстре, а жену — взобравшейся на стол, где она, будто от наводнения, спасалась от домогательств горячего горца. Брехловский отходил Кишмиша томом Большой советской энциклопедии, а потом сел переводить (по горячим следам) его написанное в порыве вспыхнувшей похоти стихотворение, главную идею которого Кишмиш сформулировал одной фразой: «Берегите жен от друзей». В печати оно появилось без мешавших ритмическому строю лишних слов «жен от».
Если прибавлю: прославленный бард Тублеронов тайно встречался с супругой своего лучшего друга Жоры Владикавказова (лучше бы мне этого не знать, Жора был трогательным, не умевшим притворяться, отрешенным от земных дрязг человеком, обманывать такого — великий грех), то картина зависимости мужчин и женщин от играющих ими страстей будет завершена.
По-настоящему смешным — на драматическом фоне перечисленных мною эпикурейств — можно назвать единственный эпизод: комедиограф, красавец гренадерского роста, зная, что муж его пассии должен уехать на охоту, поспешил купить огромный букет и наведаться к даме сердца. Под ее квартирой (она жила на втором этаже) находилось меховое ателье. Гренадер позвонил в дверь. Открыл муж. Что предпринять в такой ситуации? Сатирик сделал лицо каменным, зрачки — фиксированно неподвижными, пробежал по лицу вопросительно застывшего мужчины подушечками пальцев и уточнил:
— Соломон Абрамович? Я за шапкой. Готов мой заказ? Цветы — вам.
И отдал букет.
Муж добродушно рассмеялся:
— Вам этажом ниже, уважаемый.
И хотел проводить мнимого слепца до ателье, но тот, поблагодарив, поспешил смыться.
* * *
Нет, вот еще один забавный случай: Лариса И., бывшая жена международного гроссмейстера, чемпиона мира по шахматам, уехавшего за границу и оставшегося жить в Париже, покинутая и вторым мужем, назовем его Авдеем Артемовым, прибыла к самой красивой женщине Союза писателей Любе Любавиной для встречи с ясновидящей, которая занималась поиском и возвратом в лоно семьи сбежавших мужей. Лариса хотела приворожить и заполучить назад своего второго супруга. Было известно, к кому он сдернул и где обитает: его новая пассия, балерина, проживала в доме артистов Большого театра, в центре Москвы. Гадалке выдали необходимую информацию о ней и об Авдее — с указанием точного адреса. Но вышла неувязка. Выяснилось: колдунья работает только на дальних расстояниях. То есть ищет и возвращает не где-то поблизости отирающихся гуляк, а тех, кто драпанул на Камчатку, Дальний Восток или Крайний Север. Пока Лариса внушала Любе, что в принципе возвращать Авдея необязательно, гораздо важнее воздействовать на него в том смысле, чтобы он оставил за ней переделкинскую дачу («Хотя бы этот пустяк хваленая гадалка может обеспечить?»), у Любы в голове созрел другой план. «На больших расстояниях? — уточнила она. — Может, вернуть шахматиста из Парижа?» Лариса задумалась. Против этого она тоже не возражала. Какая в конце концов разница? Ясновидящей был сделан соответствующий заказ, она провела десять дорогостоящих сеансов телепатической связи. Гроссмейстер, увы, не вернулся. Зато через год возвратился Авдей. За этот год Люба познакомила Ларису еще с парочкой претендентов в мужья. Так что время ожидания — то ли шахматиста, то ли Авдея — пролетело для Ларисы незаметно.
И все же коммунистическая доктрина требовала от облеченных доверием помощников партии в деле воспитания трудящихся хотя бы внешнего соблюдения морали. Проштрафившихся иногда наказывали. Могли выкинуть из номенклатуры. Вычеркнуть из списка будущих лауреатов. Поэта Геннадия Щуплевича из газеты «Ваш внутренний мир», который звонил мне и просил 500 баксов на лапу за то, что назовет мою книгу в рейтинге «самой читаемой» (а когда я отказался платить, поместил ее в раздел «самая плохая книга года»), выгнали из редакции, когда выплыло: он (в отсутствие жены) залучил домой начинающего виршеплета и, уединившись с ним в спальне, впал в экстаз. Вернувшаяся супруга различила хныканье юного стихотворца: «Мне больно!» и рокочущий бархатный шепот своего благоверного (а на самом деле и не благо, и не верного): «Хочешь печататься — терпи!», о чем тотчас донесла начальству мужа. Щуплевич был из «Внутреннего мира» уволен. Хорошо хоть поэма терпеливого паренька о великом князе Константине Романове, носившая название «Анналы» и начинавшаяся проникновенными строками «Что у тебя впереди, то у меня позади», успела возглавить очередной рейтинг лучших любовных песнопений недели...
