— Какой у вас необычный жест...
— Когда ты внутри музыки — тебе некогда думать о том, как выглядишь. Хотя иногда встаю дома перед зеркалом и «чищу перышки» — есть такая дирижерская практика. Как существуют слова-паразиты, так бывают и жесты-паразиты, которые нужно убирать, смотреть, чтобы «доли» были на месте... Но все это, уверяю, не главное: аппарат у всех разный.
— А вам какой стиль ближе?
— Мне очень нравилось то, что делал Евгений Колобов (основатель «Новой оперы», скоропостижно скончавшийся в
— Но часто за щедрым жестом прячется какая-то картинная галиматья, смотреть противно...
— Что ж, это твой выбор: либо хочешь себя любимого показать, либо донести смысл произведения. Это и есть присутствие вкуса. Мера. Что в голове в этот момент — желание привлечь к себе внимание зала или тотальный уход в музыку.
— А своим жестом вы никого не копировали?
— Я рада бы, но не получается; мне вообще трудно повторить за кем-то что-то. Ну да, на первых порах, хочешь не хочешь, копируешь педагога. И это нормально. Спустя несколько лет мой педагог сказал: «Ты пошла своим путем, нащупала его». И я была рада этому. Нужно стремиться дотянуться до гениальных интерпретаций — это да, а не идти путем пустого визуального повторения.
— Кстати, вы с палочкой или без?
— Когда как. Зависит от музыки. Есть произведения, которые хочется подержать внутри ладони. Глядите, что Валерий Гергиев делает со Стравинским и Скрябиным, как бы держа рукою воздух: для музыки XX века такое приемлемо. А вот опусы Моцарта, Бетховена и правильнее, и комфортнее дирижировать палочкой. Святая музыка, и прикасаться к ней нужно трепетно, с благоговением... нельзя трогать руками. Тут и приходит на помощь палочка. Которая для меня вещь сокровенная — не люблю, давать ее в руки кому-то. Мало того, все старые палочки храню: рука не поднимается их выбросить.
— Недавно вспоминали Дударову — ей бы исполнилось 95 лет. Но она совсем иная, нежели вы...
— Конечно. И я видела ее за пультом: Вероника Борисовна была хозяйкой оркестра. Мне же в этой роли пока не приходилось выступать.
— А вы хотели бы возглавить какой-нибудь оркестр в провинции?
— Да, с удовольствием, почему бы нет. В провинциальных оркестрах много хороших музыкантов, они отзывчивые и благодарные. Поэтому раскрыть потенциал оркестра, поднять его планку — одна из задач дирижера.
— Да, но часто без гроша там сидят. Один мой друг, возглавив республиканский оркестр, первым делом выбил грант, повысил зарплаты, чтобы «женщины наконец смогли пойти в парикмахерскую, почувствовать себя людьми...» Вот чем приходится заниматься.
— Скажу прямо: я за своих музыкантов пошла бы и в огонь, и в воду — во мне масса пробивных способностей. Музыканты в массе своей никогда не были избалованы, они знали, когда шли в профессию, что есть нечто большее в жизни, чем материальная сторона. Для них моральная удовлетворенность от работы гораздо важнее. И здесь вопрос везения. Бывают люди, которые, отсидев
— Ну хорошо, а мужской шовинизм на себе испытали? «Что нам тут сейчас она покажет?..»
— Помню все свои выходы к разным оркестрам. Да, удивление действительно есть. Но в течение трех минут все вопросы сами собой отпадают. Потому что жест — мужской. И только когда я поворачиваюсь в зал, публика замечает, что за пультом — женщина.
— А как было в Ла Скала?
— О, да — это оркестр с характером! Он-то уж точно может поставить под сомнение любого дирижера, невзирая ни на какие регалии. Конечно волновалась. Но вдруг в какой-то момент увидела восторженные, возбужденные глаза: я увлекла их, ура! Такие моменты дают тебе силы и уверенность, что ты на правильном пути. Так что со всеми рассуждениями — «это неэстетично», «противоестественно» — я не согласна. Просто не отвлекаю музыкантов присутствием женского в себе.
— Значит, вам комфортно в профессии?
— Да, я счастливый человек. Все приходят в дирижерство из разных музыкальных специальностей. Я в своем прошлом — народница, баянистка. Долго училась, но, выходя на сцену, многое теряла: не могла побороть страх. Признак того, что это не твое. А вот когда стала выходить к оркестру — почувствовала себя в своей тарелке: ни капли волнения! Вообще, мы, народники, — люди счастливые. Обучение построено так, что в музучилище мы уже садимся в оркестр. И я помню, как в
— Оркестр должен вас бояться? Все же на животных инстинктах...
— Главное, считаю, — убедить. Оркестру же сразу все понятно. А вопросами опоздания на репетиции должен заниматься директор; если музыканты тебя уважают, они себе этого не позволят. А бояться... у меня такие случаи были: приходили музыканты и говорили — «я вас боюсь». Что до стиля работы — меня мой педагог учил «говорить руками». Ты должен быть понятен.
— Говорят, артисты после спектакля не спят. А вы?
— То же самое. Так и есть. Сильное перевозбуждение: все начинаешь прокручивать заново... В день спектакля практически не ем. Когда работает голова, все остальные системы перестают. А когда есть возможность выдохнуть — потрясающее ощущение пустоты внутри: ты все отдал и такой пустой-пустой... Очень приятно.
— Но и на весе это отражается?
— Конечно. Каждый раз, возвращаясь после первого акта балета в гримерку (а за первый акт масса чего интересного происходит), я обнаруживаю, что щечки впали. К этому привыкла. А в Ла Скала у меня было семь «Дон Кихотов» — неделю шли. «Дон Кихот» для дирижера — спектакль аховый. Первый акт идет 50 минут, и ты имеешь возможность выдохнуть, только когда в конце акта балерина идет на поклон... Поэтому из Ла Скала я вернулась с весом в 49 кг.
— В нашей классической практике уже укореняется максима «не предашь — не проживешь»...
— Никогда. Я человек бескомпромиссный. Совесть моя чиста — и от этого я очень свободно себя чувствую. Не обязана ничем никому, кроме Господа Бога. Благодарна людям — да, но это уже другое... Я в состоянии понять, чем мне могут грозить компромиссы. Предательство — не для меня. Сама открыта и такую же искренность жду от других. Да и как может быть по-другому?
— Тем более в работе с детьми — ведь вы сейчас стоите за пультом театра Терезы Дуровой...
— Как я рада, что туда попала! Случилось так, что Тереза Ганнибаловна решила перевести свои спектакли с фонограммы на живой звук. Мне позвонили: «Не можем собрать спектакль — помоги!» Пришла — и за две репетиции с музыкантами всё собрали... Это так здорово — когда полный зал детей за спиной, энергетика потрясающая! Но, по большому счету, детский спектакль или не детский — не имеет значения. Как нет музыки простой или сложной. Есть, например, глупое предубеждение, что балетная музыка проста. Она не проста, ее не нужно намеренно упрощенно играть, подчеркивая ее танцевальность.
— А почему тогда дирижеры не любят играть балеты?
— Потому что тут важно не просто знать музыку, но и балетную партитуру. Визуальный ряд. Когда ты это знаешь — никогда не «посадишь» людям ноги. И, конечно же, важно виденье перспективы, крупные построения, — тогда музыка засверкает всеми гранями.
