Госпожа Бесстрашие
— Юлианна, у вас страх перед сценой остался?
— Страх — нет. А его никогда не было. Уже с детства перед концертом возникало ощущение внутренней радости, как если бы я ждала Нового года с подарками и Дедом Морозом. Собственно, поэтому и решила стать пианисткой. И до сих пор выхожу к инструменту без страха и паники, но с волнением, которое суть внутренний подъем, вдохновение.
— Но были случаи, когда вы играли в крайне плохом настроении?
— Настроение может быть испорчено, но концерт — такая материя, которая не имеет никаких точек соприкосновения с личными переживаниями внемузыкальными. Это трудно. И не всегда получается. Но это мое кредо.
— К вопросу о кредо: каков вообще пианизм в XXI веке?
— Ну, во-первых, сейчас неактуально говорить о национальности в музыке, о национальных исполнительских школах — столько разных влияний, столько возможностей, когда все ездят, берут друг у друга мастер-классы... Я сама до сих пор езжу в Италию, на озеро Комо, где существует фортепианная академия, куда берут
— Кстати, вас часто называют мастером крупной формы, согласны?
— Я люблю, разумеется, крупную форму, но взять того же Шопена: миниатюры, мазурки, ноктюрны являются жемчужинами вообще всего его творчества, в его «малом» обозначена Вселенная, и играть это не меньшее удовольствие для меня. Поэтому вынуждена не согласиться с такой однобокостью.
— К тому же Шопен, если говорить по существу, уже выбрал вас.
— Хотела бы на это надеяться. Этот композитор всегда будет стоять для меня особняком. Трудно выразить его музыку словами, тем более что она далась мне не сразу. Надо было долго вживаться. И конкурс как раз помог тем, что он был монокомпозиторским, игралась только его музыка, и ты желал понять: что занимало Шопена, когда он это писал? Во Франции, в Польше, на Майорке я ходила по шопеновским местам, думала, что он также стоял здесь, видел этот мостик, монастырь... Это дает удивительное вдохновение.
— Как противоположность вам на конкурсе говорили об экспрессивном болгарском пианисте Божанове...
— У Божанова совершенно особенный дар: мне нравится его внутренняя свобода. Он играет так, как чувствует. Не думая, «как правильно», кто там чего скажет... И за это я его очень уважаю.
— Ну и в чем тут противоположность?
— У меня тоже эта внутренняя свобода есть, потому и говорю об этом.
Пошлой славы не надо!
— Только и слышишь: «звезда Шопена», «звезда Шопена» — карьера пошла в гору после этого конкурса?
— Бесспорно, возникли новые контакты, предложения, много играла за последний год и сольных концертов, и с такими оркестрами, как Нью-Йоркский филармонический, токийский NHK, оркестр чешской филармонии, но не могу сказать, что победа изменила жизнь кардинально. Сама я не изменилась. И это хорошо.
— То есть за славой не гонитесь?
— Нет. Главное, удалось расширить репертуар, потому что хочется играть много разного и в разных стилях, а не концентрироваться на чем-то одном (так, в Москве помимо Шопена прозвучат Бах, Равель и Прокофьев). Что до славы, то в тот момент, когда пианист выходит на сцену и играет, он несет ответственность перед музыкой, и тут его медали, премии и всяческие заслуги не имеют ни малейшего значения. Вообще не важно, кто ты такой.
— А вас не коробят все эти «комплиментарные» клише — «демонические фраки» (Юлианна играет во фраке) и подобное?
— Вопросы про фрак всегда вызывают у меня недоумение: у мужчин же не спрашивают, почему они играют в смокинге, правда ведь? К чему вообще комментировать внешние атрибуты? А что касается нечистой силы... Не берусь сказать. У каждого свой путь в искусстве. Многие композиторы всю жизнь сомневались, искали: откуда, с какой стороны возникает музыка? На примере Листа это очень показательно: почти всю жизнь прожил как светский человек, играл очень много, хорошо жил, знал, как жить, и хотел жить. А потом наступил перелом. Откуда он взялся? Истоки найти невозможно. И не нужно. Сейчас у меня в квартире висит его фотография
— А часто ли вам приходится идти на компромисс в угоду коммерции?
— Я изо всех сил стараюсь контролировать и программы, которые играю, и количество концертов, чтобы через себя не переступать. Скажем, играть концерты каждый день — решение для меня неверное. Концерт — это нечто из ряда вон выходящее, он ни в коем случае не может становиться «буднями». То же касается и репертуара: один стиль подпитывает другой, и нельзя концентрироваться на чем-то одном, закрывая глаза на все, что было до и после. Все имеет связь: например, знание музыки Равеля и Дебюсси определенно влияет на какие-то краски в Шопене.
— Насколько в Германии художник зависим от власти? И должен ли он эту власть поддерживать?..
— Про Германию мне судить трудно, поскольку я с этим здесь и не сталкивалась. В целом же, думаю, каждый человек вправе иметь свою позицию, кого ему поддерживать. А должны ли эти миры — политики и искусства — соприкасаться... История говорит нам, что когда-то музыканты вообще стремились к тому, чтобы играть при королевском дворе.
— Как вы относитесь к игре на корпоративах? Вопрос актуальный скорее для российских пианистов.
— За много лет я — так сложилось — почти не принимала участия в корпоративах крупных компаний (последний раз играла на благотворительном концерте химической компании BASF для института Шопена: собирались деньги на новый рояль). И я лично ничего зазорного тут не вижу: очень многие мои коллеги это делают, это часто вопрос престижа в том числе... Главное, чтобы это не сказывалось на качестве игры.
— Ну благотворительность вообще отдельная тема...
— Среди европейских музыкантов это очень принято, и я рада, что тоже внесла свою маленькую лепту — издала в Японии мой диск, средства от продаж которого идут на помощь жертвам Фукусимы...
Концерты во сне и наяву
— А музыка вам снится?
— Еще как! Причем во сне ты как раз обнаруживаешь решение многих музыкальных проблем, тебя волнующих. Ложишься спать — нет концерта. Просыпаешься — все ответы получены. Самое интересное, что во сне музыка ровно такая же, как и в реальности, в той же самой тональности звучит, без изменений. Она там идеальная...
— А вот, например, Катя Мечетина как-то сказала, что за рулем она слушает какую угодно музыку, но не классическую, ибо классическая увлекает и сбивает...
— И я с большим удовольствием могу послушать и рок- и поп-музыку. Хотя меньше, чем в студенческие годы. К тому же, когда получается, хожу и на концерты моих коллег...
— Это редкость, потому что часто говорят: не пойду, чтоб не попасть под обаяние его трактовки.
— А мне, напротив, интересно, как другие слышат одни и те же вещи. Меня может это убедить. Или не убедить. И не только игра — подчас ценно даже само общение с тем или иным хорошим музыкантом, один разговор — уже обогащение.
— Всегда ли музыка — удовольствие?
— В целом да. Когда играешь, она не может не быть удовольствием. Иначе, зачем тогда играть?
— А как же «тяжкий крест»?
— Нет, иначе тогда сразу же будет слышно внутреннюю зажатость и неудобство в исполнении. Музыка должна нести радость.
— Интересно, что, начав играть с 5 лет, в вас эта радость не была поломана...
— Родители — непрофессиональные музыканты, но они горячо любят музыку. У папы большая коллекция пластинок, он их всегда ставил... Для меня музыка — это то, что «из дома».
— Да, но занятия, муштра приводят к противоположным результатам.
— Родители, конечно, напоминали мне, что надо заниматься, но у них и цели не было из меня «кого-то сделать». Все решило самое первое публичное выступление в 6 лет: я играла две пьесы Чайковского в Доме художника, как сейчас помню. Прекрасное было ощущение общения с публикой во время исполнения, которое и тогда не с чем было сравнить, и сейчас сравнить не с чем.
— Быт хоть как-то вас трогает?
— Интересуюсь очень многим в жизни, хотя на постоянное хобби времени нет: хожу в кино, читаю, отслеживаю какие-то веяния в моде, бытовые вещи мне не чужды...
— Ну ужин можете мужу приготовить?
— Как это «не могу»? Конечно, могу. И делаю с удовольствием, потому что наступает полное отключение от музыки, что иногда очень важно и нужно. Сначала отключаешься на какой-то период, а потом мыслями и пальцами возвращаешься, но со свежими бесподобными ощущениями.
— Возвращаясь к московскому концерту: вы говорили о его мелодической концепции, а играете ли музыку современных авторов, где мелодией и не пахнет?
— Разная есть музыка. Конечно, современной музыкой нужно заниматься и нужно ее играть. Современники Бетховена тоже ведь не сразу понимали его произведения. Я, например, в этом сезоне буду играть непростые фортепианные пьесы немецкого композитора Вольфганга Рима. Так получается, что современную музыку ты частично придумываешь сам, потому что не к чему апеллировать — нет записей, стандартов исполнения. И это очень интересно!
