- Так в чем феномен Плетнева? Вы его сто лет знаете, еще в общежитии жили...
- Жили не только в общежитии. Нас поселили в одной комнате еще в интернате ЦМШ. Вот он появляется — Плетневу 13 лет, очень худенький подросток со светлыми волосами и внимательными глазами. Улыбки внешней, вроде, нет, но в глазах читается усмешка, когда видел что-то неумное вокруг. Пришел он, надо сказать, уже зрелым музыкантом: даже в 13 лет было ясное представление что хочет...
- А чем лично вам импонировал?
- Музыкальным обаянием, наверное. Причем не в лирическо-романтическом смысле, — обаяние было связано с его способностью схватывать всё моментально и глобально. Он никогда много не занимался, не взирая на то, что у него был фантастический игровой аппарат. А если и занимался, то парадоксальным образом: вместо того, чтобы учить заданное, Плетнев брал тетрадку этюдов Мошковского, Черни, ставил, и чесал с листа от первой до последней страницы в страшных темпах.
- Этюды Черни воспринимаются обычно как малоинтересный дидактический материал...
- Да, но играл их с таким озорством и легкостью, что слушать можно было бесконечно. Мало того — хулиганил, но хулиганил содержательно, переделывая произведение, что-то добавляя и вплетая в него по ходу... Его занятия становились интеллектуальным пиршеством. С юных лет был всемогущим, никогда не уставал играть ни физически, ни морально, сидя за инструментом часами. Ненасытен. И никогда, повторяю, это сидение не было «работой», «ученичеством». Мы, мальчишки на свои гроши в магазине покупали знаменитые тогда карманные партитуры Peters — чего там только не было, Плетнев играл всё! Вот сидит — вроде и разговаривает с тобой, отвечает на вопросы, и вдруг взгляд скользнет сквозь, посмотришь на его руку — а она потихонечку шевелится: то есть общаясь с тобой, он в голове параллельно учил какую-нибудь сонату Бетховена...
- Он часто воспринимался как пианист крайне сдержанный в эмоциях...
- Да, сложилось это мнение не очень умных и наблюдательных людей, что Плетнев «суховато и схематично играет, структура у него, мол, на первом месте». Это абсолютно не так! Если бы хоть разочек вы бы посидели с ним рядом — так, чтобы было слышно его дыхание и видна мимика, — сразу бы поняли, насколько он глубоко и эмоционально воспринимает музыку. Вот он что-то играет и слышно как скрипит зубами от внутреннего напряжения.
- При том, что лицо непроницаемо?
- Плетнев никогда не строил гримас. С детства относился с совершеннейшим презрением ко всем внешним эффектам, интересуясь только содержанием. Это остается и по сей день. Увы, он давно не играл на рояле, но внешняя сдержанность проявляется и в дирижерских жестах: Плетнев всегда достаточен, никогда не принимает эффектных дурацких поз, не кривляется как многие, сохраняя почти неподвижное положение тела и рук.
- Как считаете, почему он питает такое пристрастие к Чайковскому?
- Тот близок и созвучен натуре самого Плетнева. И композиторское видение музыки Михаила Васильевича формировалось под воздействием Чайковского. На второе место я бы поставил Бетховена; Чайковский и Бетховен для Плетнева — идеальные фигуры в музыке. Кстати, у Миши много написанных произведений (великолепные фортепианные вариации, симфония «Классическая», альтовый концерт), но он безалаберно относится к себе как к композитору, хотя любой другой на его месте стал бы использовать оркестр в качестве трибуны, организуя каждый вечер премьеры... Плетнев скромен. И навязывать себя никому не собирается.
- Почему так рано оставил фортепиано?
- Во-первых, Плетнев достиг в пианистическом искусстве невероятного уровня: трудно в нынешнем мире его игру сопоставить еще с кем-то. Есть выдающиеся пианисты, но он — со своим творческим почерком — стоит особняком. В записи узнаю его за несколько секунд. Его стиль базируется на глубочайшем проникновением в текст: глядит «за», «под», «сквозь» ноты. Играет, иной раз, пустячок, но вкладывает столько, что диву даешься — как композитор мог бы всё это заложить? Идет композиторское вживание, будто сам и сочинил.
- А дома для себя он садится за фортепиано, или это обет?
- Нет, несколько раз я слышал как он играет. И играет замечательно, хотя не занимается. Надеюсь, что это прекращение занятий пианизмом временное. Искренне верю в это и всей душой. Если он вернется и сыграет — это будет на каком-то даже для него новом уровне. Ведь все эти годы продолжалась одна и та же вещь: вот играет замечательно, после чего возникает сомнение — «господи, да как же можно сыграть лучше?». Наступает следующий концерт — опять творческий рост. То есть никогда себя не копировал. Импровизировал прямо на сцене, а это самое ценное в искусстве. Поэтому отказ вызван не столько внутренним кризисом, сколько тем, что он переиграл практически всё — у него ошеломляющее количество записей. В какой-то момент могло прийти понимание, что сказать нового пока не может, что и стало мгновенным сигналом к... перерыву. Эта планка для других недостижима.
- Разумеется. Другие по сто раз будут продолжать играть репертуар и ухом не поведут — новое они говорят или нет.
- Он сам рассказывал, что нет ничего для него тяжелее как сыграть одну и ту же программу 10-20 раз (как это было, скажем, на гастролях в Японии): к концу себя чувствовал абсолютно измочаленным.
- Знаю, что вы присутствовали на его дирижерском дебюте в 1978-м...
- Я исполнял его произведение — фантазию на казахские народные темы для скрипки с оркестром. С чем мы и объехали три города — Минск там, Ярославль... За пультом он выглядел моложаво. Как мальчишка. Еще не было, конечно, такого мастерства, но в глазах светилась абсолютная уверенность и знание того, что хочет. И он справлялся. Музыканты же сразу чувствуют всё. Это вещь труднообъяснимая: если хоть один оркестрант выше дирижера по своему интеллектуальному уровню — это скажется на контакте. Плетнев же от первой до последней ноты всё знает, его интерпретация изначально готова. Но!! В ней есть гибкость: он дает музицировать другим, не являясь дубовым диктатором — «играй так, а не как иначе!». Всегда играем разнообразно и... сиюминутно — по наитию, по вдохновению. За что Плетнева все и ценят.
- Он малословен...
- Так это качество хорошего дирижера: меньше говорить и больше показывать руками. Его жест становится предельно простым. Да, он хочет сделать музыку ясной. Вообще это свойство его характера, нервной системы, если угодно: не так важно, чтобы произведение было сделано (отточено до мельчайших деталей на репетициях), сколь важно, чтобы возникало ощущение сделанности. Своим божественным спокойствием он вселяет уверенность во всех остальных. При нем никто не дергается. Нет нервозности. Не давит. И за 20 лет лишь только пару раз повысил голос, выйдя из себя.
- Надеюсь он не будет порывать с дирижерством в ближайшее время?
- И я на это надеюсь: никаких предпосылок к этому нет. Симфонической музыки — море, и ему всегда будет что сказать в своем искусстве. Кстати, он еще в ЦМШ организовал свой маленький оркестр из студентов, — Миша доставал партитуры, сам расписывал партии...
- Вообще ходят легенды о его феноменальной памяти...
- Абсолютно нормальная для него вещь — дирижировать наизусть Девятую симфонию Бетховена... Да всё почти дирижирует без партитур. 30-40 лет прошло, но вдруг скажет — «а помнишь в детстве играли?», садится и воспроизводит опус в точности. Поразительно. Был анекдотический случай много лет назад. Он пошел в Дом звукозаписи по своим делам. И вдруг от знакомого редактора слышит, что предстоит концерт в Клину на день рождения Чайковского, приглашены журналисты, иностранные гости, но исполнитель вдруг отказался играть, отчего редактор стоял просто обескураженным. «А что надо было играть?» — Спросил Плетнев. «Неоконченную юношескую сонату Чайковского». — «А что за соната? Я не слышал». Редактор протянул Мише экземпляр. Плетнев взглянул на ноты: «Ну-у, это можно сыграть». Редактор ушам не поверил: «Как, уже завтра?». — «Почему нет?». Договорились!
- Михаил Васильевич, верно, учил всю ночь напролет?
- Сейчас скажу: захожу к нему часа в два дня накануне концерта — играет эту самую сонату. А Плетневу концовка не нравится (ее завершил другой композитор), играет финал иначе. Воспроизвел мне 2-3 своих варианта. Потом мы взяли ракетки и два часа играли в бадминтон, после чего я ушел заниматься, а он еще остался играть в футбол. Вечером попили чайку, поваляли дурака, что-то постороннее он играл — Вагнера, кажется. Легли поздно. В 10 утра Миша должен был спуститься к машине — ехать в Клин. Но проспал. Проснулся от того, что раздался стук в дверь: неумытый, неодетый открывает — редактор стоит. Срочно собрался, на голодный желудок поехал. И на пол-пути вспомнил, что впопыхах забыл ноты! Возвращаться невозможно. Что делать? В результате Плетнев сыграл сонату наизусть, да еще и со своими коррективами. И никто не заподозрил, что он лишь день был знаком с этим произведением и то при помощи бадминтона.
- 55 лет — это возраст? Что меняется?
- Тут всё просто: в чем-то он и до сих пор остается ребенком. А в чем-то изначально был не по годам мудр. Одно лишь ясно: музыкантов подобного масштаба сегодня просто нет.
