Семья директора музея-усадьбы в
...Мы идем по усадьбе, и моя собеседница вспоминает, как все выглядело здесь в те далекие годы, когда она совсем маленькой бегала по аллеям чеховского парка.
— Усадьба тогда удивительным образом сохраняла свои, чеховские черты. Кругом было много липовых аллей. Они расходились от главного входа, сложным многоугольником окружали усадьбу. Липы — здесь, здесь и там — тоже. Вообще, было много зелени, кустарников, деревьев. Все утопало в буйном, каком-то особенно радостном, пышном цветении.
Солнечная атмосфера царила. Сам Антон Павлович, вся его семья приложили к этому свои руки. Душевно было. Левитановская горка, мамврийский дуб (на самом деле — старый вяз) со скворечником, на котором красовалась надпись «Питейный дом», берлинские тополя, пруд...
Забор по периметру усадьбы был в середине прошлого века до сантиметра вымерен и аккуратно скопирован мужиками — современниками Чехова. Был он сплошной, деревянный. Как при писателе. Закрывал музейную территорию от деревни, с ним было уютнее, чем с теперешним металлургическим новоделом — железками-прутьями. И возвели новую металлическую ограду так, что усадьба, став прозрачным аквариумом, «уменьшилась» на пять-шесть метров со всех сторон. Спрашивала тогда областного архитектора Гаеву: «Почему сделали так, Ольга Васильевна?» Ответила: " Защищаемся от террористов..."
Отец делал все, чтобы сохранить природу, внешние оригинальные черты усадьбы. Чтобы каждый входящий знал: именно так жил Антон Павлович, именно здесь писал «Чайку», «Палату № 6», «Черного монаха», «Ионыча», «Человека в футляре» — сорок повестей и рассказов... Юрий Константинович считал для себя это принципиальным. Тогда, при штате в двадцать человек, в саду и парке работала добрая половина сотрудников.
При отце с утра до вечера сажали, сеяли, пропалывали. Он был всегда рядом, всегда — везде. Если садовники засиживались на отдыхе — начинал свистеть, и они знали: директор идет, чтобы поторопить. Беспокойство того стоило: кругом цветы, цветы, цветы... Как любил писатель, как было при нем. Белые розы, бархатистые гладиолусы, тигровые лилии, вдоль дорожек горели маки, настурции, львиный зев, чернели кисти душистой венгерской сирени. По саду разливались ароматы счастья. Все было особым. И луна в том числе. В Мелихове она бывает красной, как в «Чайке»...
Семья племянника Антона Павловича подолгу жила в усадьбе. Летними вечерами часами играла на рояле Валентина Яковлевна Чехова. Отец подыгрывал, высвистывая партию скрипки. У него был великолепный слух.
Дух чеховский витал, его бесконечная доброта.
Экскурсантов встречали приветливо, как старых знакомых, как друзей. Племянник писателя Сергей Михайлович Чехов говорил отцу: «Самое страшное, Юра, если усадьба, музей превратится в чиновничью контору».
Юрий Константинович принадлежал к тому поколению музейщиков, бывших фронтовиков — как, например, Семен Гейченко в Пушкиногорье, которым не надо было объяснять, что главное — это сохранить душу исторического места. Авдеев защищал усадьбу как свой остров, как свою веру.
Помню, сколько стоило сил отцу, чтобы убедить, доказать, добиться: необходимо снести скотные дворы, силосную башню, которые построили прямо на территории усадьбы. Ему отвечали: «А молочко-то небось тоже пьете?» Навозом по весне заливало всю округу, мемориальные пруды. Какой пейзаж, какой Чехов...
Скотные дворы наконец сломали. Разрушили танками, я это хорошо помню. Помню, как рыдал при этом жутко расстроенный председатель колхоза.
Не было месяца, чтобы в музей не приезжали комиссии, ревизоры. Кто-то откровенно хотел занять место Авдеева. В вопросах, взглядах так и читалось: «Я буду лучше — зачем здесь он?» Однажды всегда вежливый и тактичный Юрий Константинович не выдержал: «Вон отсюда!» И все-таки больше встречалось людей, с которыми отец умел найти язык, сделать своими друзьями, единомышленниками, союзниками.
Как-то появились кагэбисты с совершенно неожиданным, но настойчивым предложением. Будем, мол, привозить на несколько дней в Мелихово нужных гостей. «Наш человек в штате музея — Вячеслав Казакевич — станет ими заниматься, развлекать. А мы в это время проведем обыски в московских квартирах диссидентов». Речь шла именно о них. Помню, каким хмурым, сосредоточенным стало лицо отца. У него на все было свое мнение. Тупая покорность не для него. Тайком читал книги запрещенного Солженицына. Портрет Александра Исаевича лежал у него в письменном столе. Покушение на устои!
Авдеев нашел нужные слова — отказал бесцеремонным чекистам. Охота на инакомыслящих в усадьбе Чехова не состоялась.
Казакевича же, который работал в музее научным сотрудником, отец под благовидным предлогом уволил чуть ли не через день после визита гэбистов. Спросил напоследок: «Слава, а зачем тебе это было нужно?» — «А мне все равно, за какие деньги пить...» Знаю, что потом карьера тайного агента сложилась прекрасно. Он получил квартиру в столице, важный пост, кажется, в Союзе писателей или по комсомольской линии, выступал по телевизору, учил жить молодых поэтов. Сейчас живет в Японии, чему-то учит японцев.
Отцу принципиальность и несговорчивость припомнили. Юрия Константиновича не один раз приглашали в Германию, в Баденвейлер, где умер Чехов. Звала в гости, в Берлин, и племянница супруги писателя — загадочная Ольга Чехова, актриса, разведчица. После смерти знаменитой тетки она вообще ни с кем в России больше не общалась — только с моим отцом. Который про эти вызовы даже не знал. За него отвечали чекисты: мол, директор Мелихова тяжело болен...
Чеховский район в 60–70-е годы прошлого века был закрытым для иностранцев. А приехать в гости к писателю хотелось многим. Помню, как погожим летним вечером гуляли с родителями по саду и вдруг увидели бегущего к нам навстречу взъерошенного молодого человека. Он протягивал руки и кричал что-то непонятное. За ним гнались трое штатских. Схватили и засунули в черную «Волгу».
Много позже я прочитала мемуары финского писателя Юхани Пелтонена «Наконец в Мелихове». Юхани вспоминал, как с третьей попытки прорвался в Мелихово и глотнул чеховского воздуха. И чего это ему стоило.
■ ■ ■
Грачи поселились в Мелихове при Антоне Павловиче. Так вспоминали местные жители. После смерти Авдеева исчезли навсегда. Наш друг, писатель Юрий Сбитнев, объяснил феномен так: «Грачи там, где правда».
Работала в саду не покладая рук тетя Поля — Пелагея Евдокимовна Мамаева. Она, потеряв мужа на войне, переехала в Мелихово из села Монастырщина, что стояло на знаменитом Куликовом поле. У нее не было агрономического образования — да совсем никакого. Писать не умела. Но было какое-то особое природное чутье на то, как и что сажать и сеять. У тети Поли все росло, все поспевало. Она выращивала сотни сортов цветов. В цветах она нашла свое призвание и смысл жизни. Делилась с соседями семенами и побегами. Вскоре все Мелихово распускалось цветами от Антона Павловича.
— ...А вот этот берлинский тополь, — показывает моя собеседница, — посадила я, лет пятьдесят назад. Смотрите, какой вымахал, — гигант! Теперь тополя, посаженные Чеховыми, — вздыхает Ольга, — болеют. Один только что спилили. Видимо, нарушили экосистему, в которой они жили сотню лет. Рядом с деревьями проложили ужасные бетонные дорожки. Какая уж тут чеховская эпоха! Вокруг усадьбы прокопали дренажные канавы так, что уровень воды настолько снизился, что пруд перед домом пересыхает, и деревья, помнившие Антона Павловича, стали сохнуть...
Сожалеет Ольга и о том, что перед чеховским домом — бетон, как на армейском плацу. Перед верандой — не клумба, а скамейки. Здесь по весне играют спектакли, а скамейки так и остаются. Зрители топчут маргаритки, которые росли здесь лет сто пятьдесят. Рядом со знаменитым деревянным флигелем, где Чехов написал «Чайку», появилась гостиница, ходят чужие люди, которым ничего не стоит намусорить, бросить окурок на землю.
...Некоторые современные медики считают, что не нужно было Антону Павловичу уезжать в Ялту. Останься в Мелихове — прожил бы дольше. Так любил он эти места, так они запали ему в душу. Думаю, что эти врачи правы.
■ ■ ■
Авдеев мечтал стать художником или артистом. Мать отца, Мария Ивановна Авдеева, работала костюмером в уездном театре в Серпухове. И сын все свободное время проводил за кулисами. В конце концов мать не выдержала: «Юра, посмотри на себя в зеркало, ну какой ты артист?!» И Юра отправился в художественную школу, потом — в художественное училище в Орле. Одно время занимался у Александра Бузовкина, ученика Константина Коровина. Ему прочили большое будущее. Но началась война... Рисовал, писал этюды и на фронте. Под Ригой после третьего, особенно тяжелого ранения потерял зрение. Операция, еще одна и еще... Начал потихонечку различать буквы, читать. Но с годами становилось только хуже. Писал картины уже каким-то чудом, «лепил» их цветом. Краски он еще различал. И, может быть, более тонко, чем другие художники.
Юрий Константинович, понимая, что безнадежно слепнет, выучил наизусть все произведения Чехова и даже его переписку. А как душевно писал отец! Такие теплые письма сочинял маме — совсем как Чехов своей Лике Мизиновой. А мне — всегда очень смешные.
Мама, Любовь Яковлевна Лазаренко, как и Лика, была учительницей. Авдеев познакомился с ней, когда она летом 1952 года привезла своих учеников из Балашихи в Мелихово, на экскурсию. Он еще ее спросил: «Ты в музей, девочка?»
Потом приехала будущая теща. Увидела разруху, зятя в кирзовых сапогах, вышагивающего по грязи. Заохала, запричитала: «Дочка, ты говорила, что твой жених — директор музея, а тут... Зачем тебе он нужен, у тебя образование, ты городская девушка, преподавательница...» Но мама в результате осталась в Мелихове, со слепым мужем и его слепой собакой Мишкой. Больше тридцати лет была главным хранителем музея, основным собирателем его экспозиции. И довольно долго — единственным научным сотрудником.
Мама умерла первой, в
Отца похоронили рядом с мамой, на мелиховском сельском кладбище, возле церкви Рождества Христова, где пел во время торжественных пасхальных служб и сам Чехов.
— После революции, — продолжает Ольга свой рассказ, — местные комсомольцы разрушили колокольню, которую построил Антон Павлович по просьбе деревенских мужиков, сбросили зеркальные кресты — тоже от Чехова. А потом устроили возле храма большой костер и жгли в нем иконы. Коренная жительница Мелихова Мария Ивановна Короткова рассказывала мне, как они с девчонками бросались к огню, выхватывали образа, а парни гонялись за ними. Те, кто жег святыни, отгоняли девушек, вспоминала женщина, все погибли в войну, ни один не вернулся...
■ ■ ■
Отец вступил в коммунистическую партию на фронте, в
...Со станции в Мелихове — километров двенадцать — Авдеев пришел пешком: попуток не было. Музей — это только крошечный флигель, в котором висели написанный маслом портрет Сталина и несколько фотокопий. Колодец за полкилометра, магазина не было (он появился, когда музей стал подниматься). Первая сырая, промозглая осень. Холодный дом. Мокрые валенки. Юрий Константинович обратился к начальнику областного управления культуры с просьбой помочь в воссоздании дома Чехова. Тот ответил категорически: «Мы не будем восстанавливать барский дом». Но надежды Авдеев, инвалид первой группы, не терял. Дело двигалось.
В
■ ■ ■
...Мне было лет четырнадцать, когда я пошла из любопытства первый раз в церковь. Недалеко отсюда — в Новоселках. Через день отца вызвали в горком партии: «Вы коммунист, а ваша дочь такое позволяет...» Мне он ничего не сказал.
Сам Авдеев принимал участие в восстановлении мелиховской церкви. Вопреки всем существовавшим тогда правилам повесил иконы в комнате глубоко религиозного отца писателя — Павла Егоровича. Это был очередной рискованный шаг. Папа его тоже сделал...
