— Научный подход предполагает как минимум две точки зрения. Иначе то, чем вы занимаетесь, больше похоже на культ, — говорит в «Мастере» один почтенный джентльмен в гостиной Лоры Дерн, где только что свой сеанс проводил Филипп Сеймур Хоффман.
Пытливый вопрос провоцирует скандал, ругань и запущенный в джентльмена помидор. Ульрих Зайдль и его «Рай. Вера», ставя во главу повествования примерно те же вопросы, обходится без громких фраз и повышенных тонов. Его муж и жена тоже не могут допустить два разных взгляда на семейную жизнь. Один, правоверный мусульманин, в поисках женского тепла спустя два года вернулся домой на инвалидной коляске. Вторая, истовая католичка, блюдет нравственность, в знак смирения стегая себя плетью перед распятием и разнося по домам распустившихся соседей статуэтки Девы Марии. По отдельности каждый из них защищает свои ценности, а вместе они представляют многообразную палитру современных человеческих взаимоотношений. Атеист посмотрит фильм глазами парализованного мужа (в отличие от супруги к своей вере он явно относится спокойнее, чем к женскому телу). Ужасаясь жестокости жены, запирающей его дома без движения, отобрав инвалидную коляску. Верующий — как историю мученицы, подвергаемой испытаниям одним за другим.
По Зайдлю, веру от культа отличает всего лишь количество людей, в нее обращенных. Вера в Бога или культ личности? Философское течение или секта? Семья или тюрьма? Существование любой, даже самой спорной системы координат лучше, чем хаос? А что, если именно этот порядок, нерушимый свод правил, выбивающий почву из-под ног всем несогласным, и есть подлинное безумие? Как бы там ни было, а человечество, даже высадившись на Марс, не очень далеко ушло от своих предков. Те же обряды инициации, те же ритуальные суды, те же шаманы, торгующие тайным знанием — прощением и исцелением. Вера, переходящая в культ, и культ, вырастающий в веру, — между этими двумя противоположными течениями и находится современный герой, который, вздумав хоть на секунду переместиться из одного потока в другой, оказывается в центре оглушительного водоворота.
Вот и персонаж Хоакина Феникса в «Мастере», Фрэдди Квэлл (в оригинале Quell, в переводе с английского — «подавлять»), как Афродита, вышел из пены морской. Ветеран Второй мировой на службе в ВМФ. То ли контуженный, то ли родившийся странноватым, мечтает о том, как однажды вернется к любимой девушке, а пока работает где повезет и изобретает один убийственный алкогольный коктейль за другим. Так, вдребезги пьяным, он попадает на корабль, где командует Ланкастер Додд. «Писатель, философ, капитан, а прежде всего человек — такой же, как и ты». Один — безбожник, потерянный для себя и для общества, к тому же потенциальный псих. Другой — респектабельный джентльмен, примерный семьянин и философ, чья книга «Причина» стремительно набирает популярность. Для Додда Фрэдди — идеальный исследовательский материал. Для Фрэдди Ланкастер, которого все вокруг называют Мастером, — пожалуй, последний шанс найти себя. Правда, еще вопрос, кто же здесь на самом деле Мастер. Рядом с Ланкастером всегда его жена (Эми Адамс). Она диктует Додду книги и легко манипулирует им, в прямом смысле держа за яйца. Спьяну шагнув на чужой корабль, Фрэдди попадает из жары сразу в пекло. Происходящее вокруг довольно быстро начинает напоминать кадры из «С широко закрытыми глазами» (намеренная цитата из Кубрика, любимого режиссера Андерсона, у которого тот позаимствовал не только несколько сцен, но и
Это и в описании кажется идеальным материалом для такого знатока человеческих демонов, как П. Т. Андерсон, а первый час еще и выглядит так, как ни один фильм до этого. «Мастер» похож даже не на «Нефть», в которой экономику поменяли на религию. Хоакин Феникс напоминает постаревшего Марка Уолберга в «Ночах в стиле буги», страдающего глубокими психическими и сексуальными расстройствами, а Филипп Сеймур Хоффман — обрюзгшего Тома Круза из «Магнолии», уменьшившего в проповедях накал страстей, но значительно проработавшего их убедительность. После сеанса психоанализа (определенно одна из самых жутких сцен допроса в истории кино), основательно вытряхнув друг другу душу, сила притяжения между мастером и учеником достигает таких пределов, что провоцирует ядерный взрыв. Повествование сбивается со сложного, но четкого ритма, Андерсон рассеивает нечеловеческое напряжение многочисленными флешбэками и целым рядом долгих проездов камеры. Полностью передав свой прежний цинизм героям, открывает шлюзы для непозволительной автору его уровня сентиментальности. (Он изменился даже внешне: с момента премьеры «Нефти» в Берлине заметно поседел и отпустил бороду.) Финал все ближе, а никто так и не разбил никому кеглей голову (только исторический писсуар в здании настоящей тюрьмы), не положил на всех
В отличие от коллег Терренс Малик, кажется, уже достиг такого уровня просветления, что сам невольно напоминает черепашку, вмонтированную, как и еще целый ряд кадров, в новый фильм из «Древа жизни». Он уже не исследует новые земли, скорее бороздит один и тот же риф, в котором ему все до боли знакомо и при этом все так же прекрасно.
Только приглядевшись, можно заметить, что Брэда Питта заменил Бен Аффлек, а Джессику Честейн — Ольга Куриленко. Тем более что камере, как и в «Древе жизни», гораздо интереснее разглядывать солнце, бьющееся в окна сквозь кроны деревьев, чем людей. Новый фильм Малика меньше, если не сказать интимнее. В нем нет таких масштабов и обобщений, нет той сумасшедшей компьютерной графики и оживших динозавров. Только пара возлюбленных — русская эмигрантка, живущая в Париже (судя по истоптанным розовым балеткам и манере одеваться — бывшая балерина), и молчаливый американский трудяга. Между ними — ее дочь от первого брака, Татьяна, разговаривающая только на французском, и бесконечная пропасть из двух разных — даже не культур, а состояний. В поисках друг друга они пытаются найти себя. Отсюда первый разрыв и новый виток отношений. Конечно, обреченный.
Ходящий между ними и прочими несчастными весь фильм Хавьер Бардем в обличье священника — не попытка все свести к божественному явлению, а еще одна заблудшая душа. Вера, как и любовь, просто еще один способ прикоснуться к чуду. Подняться вверх по ступеням. К восхищению.
