Взяться за шедевр отца итальянского неореализма — шаг отчаянный. Пригласить на его театральное воплощение кинорежиссера без театрального опыта — почти безумие. Тем интереснее смотреть на результат: как новичок-горнолыжник пройдет «черную» трассу и не свернет ли шею. В роли неофита оказался Алексей Мизгирев. Правда, «инструкторами» у него выступили художник Вера Мартынова и сам худрук Гоголь-центра Кирилл Серебренников. Они-то и установили меж зрительских трибун спортивный ринг (он же клуб-караоке), где идут жуткие бои без правил, то есть бои приезжих за столичную жизнь. Коренным москвичам не понять, каково это — брать приступом столицу нашей родины, особенно в постсоветской, бандитской ее истории.
Драматург Михаил Дурненков, очевидно, знает и поэтому пересадил итальянский сценарий на российскую почву с особой жесткостью. Он лишил приехавших в столицу братьев матери (оставил ее в далекой деревне), изрядно разукрасил их речь неформальной лексикой и зачем-то нелицеприятно зафиксировал физические параметры Примадонны российского шоу-бизнеса. Лично у меня это вызвало легкое беспокойство за судьбу спектакля: не подаст ли в суд и не потребует ли компенсации за моральное оскорбление Алла Борисовна, нанесенное ей не совсем справедливо, — все-таки нижняя часть тела у нее не такая объемно-широкая, как посчитал драматург. Но речь не о ней — то есть не о части тела и о Пугачевой.
Итак, на ринге братья без имен, но с кликухами — Казан, Тюха, Обмылок и Хоббит. Мизгирев снимает кино: четыре персонажа крупным планом в постоянном экшне — мордобой стоит страшный. Братья профессионально мутузят друг друга и тех, кто подвернется под руку. Выглядит это весьма умело, поскольку артистов натаскивал на бои без правил профессионал Дорофеев. Особой драчливостью и агрессией из прочих выделяется Тюха, от природы лишенный порога чувствительности, а потому особо жестокий. Ростом мал, брит, глаза впалые, с особой мутной поволокой: в них и страх, и порок. Его полный антипод — брат Обмылок, задумчивый меланхолик, похож на «балетного» (в хорошем смысле слова), — пишет письма маме, всех жалеет и мухи не обидит. Между ними оказывается проститутка Надя с гривой рыжих волос. Точно как Настасья Филипповна между Рогожиным и князем Мышкиным у Достоевского в «Идиоте».
Тончайший психологизм героев Достоевского, так вдохновлявший в свое время Висконти и благодаря которому «Рокко и его братья» стали великой классикой, у Мизгирева оказался не сильно востребованным.
У него на сцене кино (спасибо, что нет экрана), похожее на бандитские сериалы, которое примерно час не трогает вообще, не задевает. Почему? Простая и грубая жизнь, не сходящая с телеэкрана: трикотажные бандитские костюмы, быдловские фразы и интонации («ну че, че надо, да пошел/пошла ты» и прочие). Жизнь экранная и жизненная не под увеличительным стеклом — какая есть или как ее себе представляют культурные мальчики, пытающиеся превратить ее в факт искусства.
«Братья» — лишнее доказательство, что язык современной драмы сильно устарел — и дело даже не в мате, над которым в театральном зале сегодня хихикают разве что одни девочки из благополучных семей, которым недодали грязи. А в том, что время ждет и требует другого языка, стиля и слов, оформляющих нашу жизнь, действительность, которая, ну скажите, когда была легкой? А набор слов и ситуаций, ставшие в современном театре общим местом, тронуть, вздернуть нервы не способны. К старым провокациям организм привык, как к старым таблеткам: уже не лечится.
Но, думаю, «Братьев» из Гоголь-центра все-таки ждет успех, потому как молодая ярость и жадность до игры в собственном театре (а не в студии на съемной площадке) делают свое дело. А свежие силы даже несвежий материал способны перевернуть. Конечно, центр притяжения — Никита Кукушкин в роли Тюхи. В его злой энергии видны и боль, и изувеченная им же любовь. Психологический подтекст труднее дается другим, но братья (Риналь Мухаммедов, Иван Фоминов, Роман Шмаков) так стараются, что верится в лучший результат.
И безусловное для меня открытие — Виктория Исакова в роли Нади. Приглашена из Пушкинского, работает как белошвейка: без нажима, грубости, к которой так располагает образ падшей женщины. Вот где Достоевский со всей его милостью к грязи — браво, Исакова! И совсем не «браво» режиссеру, так не тонко, а дешевым и пошлым приемом «убившего» ее в финале: толстый набалдашник черного микрофона засунут в рот бедной Нади, как сами понимаете что. Бр-р-р...
Хочу отметить еще две работы, очень точные по исполнению: Яны Иртеньевой (Нина) и Ирины Выборновой (хозяйка клуба) из прежней труппы Театра Гоголя.
