— В конкурсе на реставрацию «Ударника» участвует шесть иностранных архитектурных бюро. Почему именно эти команды?
— На самом деле участников гораздо больше. Конкурс проводится в два этапа. На первом — из портфолио различных архитектурных бюро, в том числе и российских, мы отобрали первую шестерку. А на втором — международное жюри выберет сильнейшего. Мы сотрудничаем с консультантами, которые работают с крупнейшими музеями мира, в том числе и с ГМИИ им. А.С. Пушкина. И их опыт превосходит опыт самых известных архитектурных бюро. Далеко не каждому архитектору удается, хотя бы один раз в жизни, построить музей. А консультанты работают с десятками музейных проектов, у них намного шире картина, глубже понимание мировых музейных трендов. Так что мы действуем исходя из здравого смысла, собственного опыта и знаний профессионалов.
— Почему же наши архитекторы отсеялись?
— У нас был ряд критериев. Назову два основных. Во-первых, у компании должен быть опыт перепрофилирования исторических зданий. Во-вторых, опыт строительства музеев. В России таких компаний практически нет. А те архитекторы, которые вошли в финальную шестерку, обладают завидным опытом. Японец Арата Исодзаки — автор фантастического, на мой взгляд, проекта музея в Пекине. Это главный музей современного искусства в Китае. Штефан Браунфельс из Германии — автор Пинакотеки в Мюнхене, знакового музея и сооружения. Британское бюро Джона МакАслана специализируется на реставрации и реконструкции исторических знаний. Оно, например, работало с веерным депо в Лондоне (1846), ставшим культурным центром «Раундхаус». Robbrecht en Daem architecten — бельгийская команда, которая много работает с площадками искусства. У голландца Эрика ван Эгераата колоссальный опыт в перепрофилировании исторических зданий, и он уже около десяти лет работает в России. Эмре Аролат из Турции строит музеи, арт-центры, занимается перепрофилированием зданий. Словом, список достойный. Шестерка очень плотная, и конкуренция будет жесточайшая.
— Вы встретились с архитекторами. Они приехали в Москву, почувствовали «Ударник». Каковы итоги встречи?
— Есть профессиональные, а есть личные, можно сказать, эмоциональные наблюдения. Архитекторы встретились со специалистами по охране памятников, получили материалы по истории здания, по предыдущим реставрациям и обширную техническую документацию. Каждая команда пообщалась со мной. Для них важно было понять мое видение будущего музея. Что касается эмоций, то меня приятно поразила нацеленность большинства архитекторов сэкономить деньги заказчика. Так, они советовали мне отказаться от каких-то дорогих решений и предлагали эффективные, но более экономные варианты. Мы оплатили приезд двух человек от каждого бюро, а они приехали большими группами. Это говорит о неподдельном интересе к нашей истории. Конечно, наученные горьким опытом Нормана Фостера, все понимают, что есть страновая специфика и что нужно опираться на местных коллег, которые смогут помочь пройти по узкой тропинке между бюрократией и анархией. Впрочем, большинство бюро уже сотрудничают с российскими коллегами. Так что не исключено, что российские компании будут задействованы в проекте.
— А сколько вы готовы вложить в реставрацию «Ударника»? Каков ваш потолок?
— Не думал об этом. Заплачу сколько смогу. Этот проект для меня — дело жизни. Я готов отдать на него все свободные средства.
— Закрытие журнала «Артхроника», который вы выпускали несколько лет, — это шаг, чтобы сэкономить деньги на дело жизни?
— Нет… Просто нельзя объять необъятное. Сейчас я решил сосредоточить усилия на новой издательской программе. Это серия фундаментальных монографий о современных художниках, а также книги по теории и истории современного русского искусства. В этой области существует колоссальный пробел. О многих крупнейших русских художниках, признанных профессиональным сообществом и представленных в лучших музеях, написано крайне мало фундаментальных книг. И этот пробел надо как можно быстрее восполнить. Мы уже сделали первую монографию о Борисе Орлове. Там представлен максимум его наследия. Кроме статьи Евгения Барабанова, биографии, есть автобиография и фотоархив художника. Вторая часть программы — издания по истории и теории русского искусства. Первая изданная нами книга Екатерины Бобринской «Чужие» вошла в программу Лейпцигской ярмарки, была отмечена Московской книжной ярмаркой и вошла в шорт-лист премии «Инновация». Все изданные книги будут переведены на английский язык. Знаю, что крупнейшие зарубежные институты ждут эти книги… Сложно потянуть и журнал, и издательскую программу. И дело не только в деньгах, а в организации процесса, а она требует божественного ресурса — времени.
— А вообще, каков музей «Ударник» вашей мечты?
— Это музей современного искусства, где при этом комфортно себя чувствуют поэзия, архитектура, кино. Место, где сама атмосфера стимулирует к творчеству. Где каждый, вне зависимости от профессии, может почувствовать себя немножко творцом. Поэтому мы используем парадоксальный, но верно отражающий нашу цель лозунг: «Ударник» — место, где создается искусство». Архитекторы интересовались, будут ли проводиться в музее перформансы и акции. Конечно, это же не Музей мадам Тюссо! Это будет живой музей. Здесь можно будет за символическую плату арендовать комнату, оснащенную всем необходимым, и начать работать над любым арт-проектом. Еще одно качество музея-мечты — гибкость и универсализм. При всем уважении к классическим музеям, положенные в их основу концепции из другой эпохи. У нашего времени другая, реактивная динамика. У художников появился принципиально новый инструментарий — видео, аудио, кино, компьютер. Это ставит новые задачи перед пространством и технической начинкой помещений. Универсализм для музея — это также возможность гибко менять выставки, трансформировать пространство под задачи проекта.
— То есть нужна сцена-трансформер или что-то в этом роде?
— Возможно. Посмотрим, что предложат архитекторы. По крайне мере, от идеи сделать выезжающие из пола кресла они меня отговорили: практика других музейных площадок показывает, что это неэффективное решение.
— Мы говорим о реставрации «Ударника», охраняемого объекта культурного наследия. Что нельзя и что можно делать в этом здании?
— Главное, сохранить несущие стены, колонны. Все фундаментальные конструкции под охраной. А стены, например, можно покрасить в любой цвет. Сохранились оригинальные плафоны и более поздние, эпохи сталинского ампира. Так вот, иофановские плафоны трогать нельзя, а более поздние, «сталинские» ампирные люстры разрешается демонтировать, но и после этого они останутся под охраной.
—Интерьеры «Ударника» сильно изменились с момента его постройки. Реставрация подразумевает возврат к проекту Иофана 1931 года?
— Да, многое в «Ударнике» было видоизменено. Не будем себя обманывать: «Ударник», который мы знаем, и проект Иофана — это не совсем одно и то же. Но хочу подчеркнуть, что нет задачи вернуть «Ударник» 1931 года, отвергая результаты предыдущих реставраций. Наша цель: скрупулезно соблюдая требования архитектурных экспертов, отреставрировать здание и приспособить его для нужд музея. Мы уже процентов на пятьдесят открыли скрытые под слоями многочисленных ремонтов элементы конструктивизма. Убрали все, что там сделали при казино. Как только пространство открылось, сразу появился свет, линии, колонны. Его еще предстоит очистить от других наслоений. Что касается воссоздания в первозданном виде, то мы собираемся восстанавливать только то, что будет служить музейным функциям. Если решим, что купол должен быть стеклянным, то вернемся к проекту Иофана. У него купол был двухслойным: металлический раздвигался, а сверху, над ним, был стеклянный. Киноэкран в «Ударнике» тоже раздвигался, и зрители через стеклянную стену могли видеть Кремль, Болотную площадь, канал. Заданный Иофаном футуристический импульс нам сейчас очень помогает. Вот пример: по идее Иофана кино нужно было показывать в одном зале, в двух других — буфет и танцплощадка. Перед тем как посмотреть фильму, публика должна была культурно провести время — выпить бокал «Советского» шампанского, послушать музыку (в «Ударнике» пели Любовь Орлова, Клавдия Шульженко, Утесов и др.) или даже потанцевать. Потоки публики, выходящие с сеанса, и ожидающие его не должны были пересекаться. Поэтому в «Ударнике» блестяще спроектирована циркуляция потоков посетителей. Для будущего музея это крайне важно, так как дает возможность в случае необходимости проводить три разных больших и полностью независимых друг от друга мероприятия. Так что через десятилетия футуризм получил практическое звучание.
— А каков график реставрации: когда планируете начать работы, закончить их и открыть музей?
— В конце мая мы получим концепции проектов. 28–29 мая жюри соберется в Москве. В первый день архитекторы представят работы: полчаса на презентацию, час на дискуссию. А на следующий — жюри выберет лучшие проекты: первое, второе и третье места. Но победа в конкурсе не гарантирует получения контракта на реставрацию Ударника.
— И как будет выбран тот мастер, который получит заказ?
— Первое место может занять проект, который поразит умы профессионалов, но с бюджетом, как у Олимпиады в Сочи. Поэтому, будет еще третий этап — так называемый competitive dialog, прямые переговоры нашего фонда с архитекторами. По их результатам будет подписан контракт. Одним из главных критериев третьего этапа будут техническая осуществимость проекта и его стоимость. В первой декаде июня все будет окончательно решено, и архитектор начнет работу над проектом. Подготовка и согласование займут около года. Все участники конкурса — звезды архитекторы, они ценят свое время и не будут делать проект, который не пройдет согласование. Сама же реставрация займет от двух до трех лет. Все будет зависеть от сложности проекта. Если рассчитывать по максимуму, то к 2018 году музей должен быть открыт.
