— Павел, а Толстой современный писатель?
— Про любого писателя можно сказать, что он актуален. Шекспир актуален, Пушкин актуален. Но Толстой не только писатель. Не многие знают, что Толстой, например, с глубоким презрением относился к «Войне и миру» и «Анне Карениной». Он не мог перечитывать эти вещи и раздражался, если слышал, что их читают вслух. Он считал, что «Войну и мир» написал из тщеславия. Так что для Толстого литература была просто частью его жизни, и, может быть, не самой главной. Он мог высказываться в литературной форме, а мог в форме дневника, а мог молчать и все равно высказываться. Смерть в Астапове — это высказывание, могила в лесу — тоже высказывание. Толстой говорил: «Пройдет сто лет, и многое из того, что я сейчас говорю, будет ясно как божий день». И ведь действительно становится ясно!
— Почему вам захотелось заниматься именно Толстым?
— Толстым я не собирался заниматься постоянно, но мне хотелось написать книгу об уходе Толстого. Тем более что близился 2010 год, столетие ухода. Я очень часто бываю в Ясной Поляне, в этом удивительном месте, где все сохранилось так, как было при Толстом. И конечно, эта могила в лесу... Она притягивает к себе внимание всего мира. Все люди, которые там оказываются, приходят в недоумение. Могила вроде бы очень скромная, но от нее остается ощущение какого-то поступка. Гений зарыт на краю оврага, в лесу, в довольно мрачном, кстати говоря, месте. Уход Толстого — это миф, культурологический, религиозный, социальный — какой угодно! Но я всегда знал, что уход Толстого — это какая-то очень человеческая история. Об этом я и написал книгу «Бегство из рая». Я не ожидал, что личность Толстого людей интересует не меньше, чем «Война и мир» и «Анна Каренина».
— Толстой из дома ушел в 82 года, то есть даже по нынешним временам это очень пожилой человек. Отчего вдруг человек в преклонном возрасте бежит от привычного окружения? Это поиск нового или просто бегство оттуда, где больше невозможно существовать?
— В Толстого, как в реку, нельзя войти дважды. Что бы ты у него ни перечитывал, каким бы моментом его биографии ни занимался, каждый раз ты обнаруживаешь абсолютно новые аспекты. Когда я задумывал первую книгу, у меня было какое-то представление об этом уходе, когда я стал более углубленно этим заниматься, у меня все поменялось, а когда я стал писать, то у меня менялось все на ходу. Вы правильно сказали: это было именно бегство, а не уход. Об уходе Толстой мечтал двадцать пять лет. Толстой не выдержал жизни в доме. Обстановка в доме стала невыносимая из-за проблемы завещания Толстого. Толстой всю свою собственность разделил между женой и детьми в 1892 году. Он свою функцию мужчины выполнил. Но в конце жизни вопрос шел о его литературном наследии. Понимаете, Толстой к концу жизни пришел к очень простой и глубокой философии. Он говорил, что главная цель человеческой жизни — радость, но радоваться человек не может, потому что у него неправильно устроен ум. Сам он этой радости не достиг. В этом смысле бегство из дома было в некотором роде предательством своей жизненной философии. Но и представить, чтобы Толстой умер в хорошей постели, окруженный детьми, женой любящей, — тоже как-то нельзя. Это человек, который всю жизнь искал истину. В этом смысле его бегство — последний рывок, последний поиск истинной жизни. Жизнь Толстого — это произведение искусства, это роман. Роман с финалом, которого никто не ожидал.
— Почему же все-таки «Бегство из рая»? В чем рай? И разве уходят из рая?
— Ясная Поляна для Толстого была и раем, и адом. Он говорил, что не представляет себе жизни без Ясной Поляны, и невероятно любил это место. Три раза Толстой из Москвы пешком уходил туда. Пешком! Представляете себе? Двести с лишним километров. А с другой стороны, в конце жизни он писал: «Я как в аду киплю в этом доме». Поэтому название такое парадоксальное — бежал ли он из рая или бежал из ада? Вот его первая повесть «Детство» — это попытка описания райского состояния души. Все любят тебя, ты любишь всех. Это для Толстого и есть условия райской жизни. Толстой на протяжении всей жизни искал этот рай. В Ясной Поляне он сажает яблоневый сад, леса, на земле пытается создать рай. Это не получается, и он начинает искать этот рай в себе. Но это тоже не получается. Это и стремление к раю, и бегство из рая.
— Семью Толстого снимали на камеру, первый русский оператор у них в доме присутствовал почти постоянно, это же практически современное реалити-шоу. Мне кажется, это тоже было невыносимо. Я вообще не понимаю, если честно, почему камера оказалась в доме именно у Толстого.
— Было такое шоу «За стеклом», когда люди живут, а на них все смотрят, как они едят, спят и все остальное делают. Вот Толстой жил за стеклом. Степень его популярности зашкаливала все мыслимые пределы. Что бы ни происходило в Ясной Поляне — об этом писали все. О его конфликте с женой знали все абсолютно. И в том, что его снимали, не было ничего особенного. Александр Дранков, отец русского кинематографа, стал снимать Толстого на камеру. Толстой был звездой, у которой не было охраны. Вот представьте себе, к Алле Пугачевой или к Президенту России мог бы прийти домой кто угодно. В Ясную Поляну мог зайти кто угодно. Дачники, сумасшедшие, террористы, пьяницы…
Французский кинематограф начался с поезда братьев Люмьер, а наш — с идущего на нас Толстого, и это почему-то производит ошеломляющее впечатление.
— А мне кажется, та доскональность, с которой вы исследуете последний период жизни писателя, она вас тоже делает похожим на оператора. Ощущение от книги, что идешь по пятам за Толстым, за его супругой, бродишь по Ясной Поляне. Такая идея и была? Своеобразная хроника?
— Мне говорили, что моя книга кинематографична, она нравится многим режиссерам. Конечно, нужно снимать сериал про Толстого, то, что называется байопиком и пользуется популярностью во всем мире. Жизнь Толстого — настолько благодатный материал для многосерийного фильма. Там все интересно: и Кавказ, и Севастополь, и семейная история, и его путешествия в Оптину Пустынь, и смерть в Астапове... У меня нет кинематографического образования, но в какой-то степени ритм, в котором был снят документальный фильм Дранкова, как-то влиял на меня.
— Толстой сегодня, пожалуй, почти мифический персонаж, загадочность образу придает еще и история с зеленой палочкой, нетрадиционным погребением. Насколько реальная фигура Толстого отличатся от мифической?
— Про позднего Толстого известно все. Это как раз тот случай, когда каких-то тайн, каких-то открытий не будет. Вопрос только в том, как это понимать и как это обилие мемуаров, писем, дневников трактовать. Но кроме той жизни, которую он прожил у всех на виду, он прожил еще и какую-то другую жизнь. И вот это понимание, что он проживает какую-то другую жизнь — в голове, в душе, — вот это и рождает ощущение Толстого как загадки. Например, из всех братьев Толстых Левочка был самый вроде бы пустой, он всем пытался подражать. Но он сам себя воспитал. Он был произведением, которое сам создал.
— Его жизнь — это протест против общества, или просто он жил по принципу «живи как должно — и будь что будет»?
— У него в дневнике севастопольского периода есть такая запись: «Я думаю, что я не такой, как все». Толстого спрашивали, почему он перестал охотиться. И Толстой говорил: «Вы поймите, что такое вальдшнеп весной? Это жених, который летит к своей невесте, он ослеплен любовью, он вас не видит, а вы, разумный человек, пользуясь этим моментом, убиваете его, а потом еще и съедаете». У него было абсолютно другое восприятие мира.
