Церемонии открытия и закрытия по старинке проходили в здании театра «Россия» (бывшего кинотеатра «Пушкинский»). От нынешних хозяев Московскому фестивалю достались отремонтированный зал и сцена с современным экраном, по бокам которой остались следы декораций мюзикла с актуальным названием «Красавица и чудовище». Сцена новая, а слова (все больше напоминающие лозунги) старые. Те же призывы к сохранению традиционных ценностей и череда портретов достижений прошлого: от Чайковского до Леонова, от студии Горького до Эйзенштейна. В центре композиции — снова Никита Михалков и его байки. На этот раз о Федерико Феллини. Но опять о прошлом. Там, позади, нет никаких проблем. А только величие и успех. Которым так приятно упиваться сегодня — вместо достижений новых свершений.
Перед стартом фестиваля организаторы много говорили о проблемах с деньгами. Но именно эта бедность — смыслов, идей, духа — бросается в глаза прежде всего.
Особенно заметно это было на контрасте с демонстративным ненаграждением главного открытия фестиваля — фильма Александра Миндадзе «Милый Ханс, дорогой Петр». Если бы не его участие в конкурсе, награды жюри выглядели бы объяснимыми и дипломатически точными. Главный приз — «Лузерам» болгара Ивайло Христова. Черно-белому фильму из маленькой (читай — экзотической) кинематографической страны, с универсальным содержанием, крепким исполнением и ироничным названием. Две награды — фильмам родом из страны-хозяйки фестиваля. Спецприз «Арвентуру» Ирины Евтеевой, работающей в авторской технике на стыке кино и живописи. И актерский — Елене Лядовой, раскрывшей свой трагикомичный талант в «Орлеане» Андрея Прошкина. Остальные призы уехали в Данию (лучший режиссер — автор «Роситы» Фредерика Аспек), Казахстан (лучшая мужская роль — Жасулан Пошанов из «Шлагбаума»), США и Южную Корею. И это не считая двух почетных наград: за покорение вершин актерского мастерства для Жаклин Биссет на открытии и за вклад в мировой кинематограф Жан-Жаку Анно на закрытии. (Причем оба успели отработать полученные награды в составе жюри основного конкурса.) Но игнорирование драмы «Милый Ханс, дорогой Петр» превращает эти — вполне справедливые — решения в показательный акт. Если исходить из того, что фестиваль — это территория искусства и свободы, где нет места политике, то единственный напрашивающийся вывод: уровень фильма Миндадзе попросту не соответствовал уровню ММКФ. Или наоборот.
До Миндадзе в новейшей истории фестиваля в его конкурсе участвовало как минимум два по-настоящему неординарных российских фильма. «Шапито-шоу» Сергея Лобана получило спецприз жюри и ворох восторгов кинематографистов и критиков, но так и не смогло стать хитом проката. Как приз за лучшую режиссуру Валерии Гай Германике за «Да и да» не избавил ее фильм от цензурных поправок в прокатной версии.
Очевидно, Московский фестиваль сегодня не в силах отвечать вызовам времени, но пока хотя бы в состоянии их формулировать. То есть при всех своих недостатках он до сих пор остается одним из немногих мест в России, где можно увидеть главные российские и зарубежные (как правило, вне конкурса) фильмы. Подобная избирательная свобода и провоцирует терзания, достойные изучения уже психиатров, а не кинокритиков.
Чтобы понять, чем грозит подобный диссонанс между декларируемым (духовные скрепы) и реальным порядком вещей (тот же «Милый Ханс», в котором идет речь о сотрудничестве с будущим врагом накануне войны), достаточно было посмотреть всего два фильма, которые также вошли в официальную программу 37-го ММКФ.
В одном из них, концептуальной трагикомедии «Такси» («Золотой медведь» Берлинского кинофестиваля) иранского режиссера Джафара Панахи, есть такой эпизод. Маленькая девочка подсаживается в такси, за рулем которого ее дядя — собственно, Панахи. Девочке в школе дали задание снять правдивый учебный фильм. Вот только фильм должен содержать ряд ограничений. Парадокс в том, что количество и характер ограничений таковы, что их соблюдение исключает появление в кадре даже намека на правдивую жизнь. С той же проблемой несколько лет назад вынужден был столкнуться и сам Панахи — после того как суд Ирана на 20 лет запретил ему снимать кино. Режиссер воспринял этот запрет как художественную задачу. И раз официальная иранская жизнь не должна выглядеть как реальная жизнь, то и его фильм (уже третий по счету) не должен выглядеть как фильм.
Наконец, в программе «Свободная мысль» (будто во всех остальных программах мысли несвободны) состоялась московская премьера важнейшего документального фильма Джошуа Оппенхаймера «Взгляд тишины» (гран-при Венецианского кинофестиваля), продолжающего рассказ о массовых политических репрессиях в Индонезии 1965 года.
Как и в предыдущем фильме — сенсационном «Акте убийства», — режиссер показывает тех, кто 50 лет назад отдавал и исполнял смертельные приговоры. И они, как и полвека назад, не только не раскаиваются, а пребывают в полной уверенности, что убивали исключительно в интересах государства. Новый аспект, появившийся во второй части, — точка зрения не палачей, а жертв. «Взгляд тишины» — это их молчание. За которым — покорность, страх, рабство, растянутое на полвека унижение без какой-либо сатисфакции.
Всех их — Панахи, героев Оппенхаймера, Петра и Ханса — объединяет один и тот же эффект отсутствия. Когда весь мир (или его часть) делает вид, что их попросту не было. Тем самым делая их только значительнее.
Это разительно отличает их от ММКФ, который по всем формальным признакам (отборщики, фильмы, зрители, звезды на дорожке) как раз существует. Хотя на самом деле такого фестиваля давно уже нет.
