— Аня, со сцены во время представления жюри ты сказала примерно следующее: «Я собираюсь по-женски молчать, пока мужчины будут говорить умные вещи». Что это было — хитрость, лукавство? Или ты правда думаешь, что, когда мужчина говорит, женщине надо молчать?
— Это была шутка, которая не имела никакого отношения к роли женщины в социуме. Скорее — к моей эрудиции в области кинематографа. Просто когда рядом с тобой в жюри такие люди, как Мохсен Махмальбаф, Лав Диас, Саша Родионов, ну и, конечно, Даня Козловский, — нелепо делать вид, что я могу как-то посоревноваться с ними в своих знаниях. Мне гораздо интереснее было послушать других, особенно Мохсена. Он настоящий человек кино. Когда он говорит о каком-то фильме, то начинает его разбирать так, что я понимаю: я смотрю кино абсолютно на зрительском уровне. Ничего не понимаю в его законах, жанрах. Смотрю сердцем. В смысле «нравится — не нравится».
— Что же тебе нравится и не нравится?
— Сложнее всего мне дается артхаус. У меня ощущение от большинства подобных фильмов, что их авторам на самом деле нечего сказать. Но они все равно решают снять кино. С длинными планами, потому что так принято. И актер или актриса обязательно будут смотреть вдаль и молча что-то понимать. Это известная штука, нам еще в Школе-студии МХАТ говорили: играйте так, будто у вас есть секрет, тайна, будто вы знаете что-то такое, чего не знают зрители. Но одно дело, когда вы разбираете спектакль, прорабатываете роль и в каждое подобное молчание действительно вкладываете какой-то смысл. А зачастую в том, что я вижу в кино, смысла никакого. Сплошное надувательство. Как будто меня все время обманывают, говорят: сейчас мы тебе эту фигню выдадим за гениальную историю. И обязательно в зале найдется пара чудаков, которые будут сидеть и восторгаться: «У-у! Ну, это сильно». Что сильно?
А еще я, как абсолютно банальный человек, люблю, чтобы все заканчивалось хорошо. Или как минимум открытым финалом. Но это же артхаус, мы должны плохо закончить! Потому что, видите ли, в жизни бы тоже все плохо закончилось. Так вот, я уверена, что в жизни все по-разному может случиться. И реальность на то и удивительна и многогранна, что в ней возможно даже то, что на самом деле невозможно. Мне говорят, что хэппи-энд — это клише. А мне кажется, что в современном авторском кино давно уже клише — отсутствие хэппи-энда. О чем бы ни был фильм, хорошо бы кому-нибудь умереть. Желательно, чтобы это был главный герой. Меня это ужасно раздражает! Раздражает этот снобистский взгляд: вот мои 70 минут статичных съемок — это искусство, а все ваши «Марвелы» — это поп-корн, жвачка и «Пепси». По-моему, «Марвел» куда больше привнес в этот мир культурных кодов, причем далеко не всегда простых и очевидных, чем добрая половина «чудесного» авторского кино.
— Слышал бы тебя сейчас Ларс фон Триер!
— Но он меня не слышит, и более того — я тебе скажу, что вряд ли когда-нибудь услышит. Хотя как раз его фильмы мне нравятся.
«Ты попробуй найди мужика, который мужик!»
— Давай вернемся к роли женщины в истории. Тебе когда-нибудь приходилось отвоевывать свои права у мужчин?
— Я вообще не сталкивалась с таким отношением: «Ты сейчас посиди, девочка, а мы все решим». Ни в жизни, ни по работе. Ясное дело, я не испытываю иллюзий на тему того, кто дергает за ниточки. Понятно, что это не я. Я, конечно, вершу там что-то в пределах метра, пока ребята в это время решают в пределах километра. Но если ты говоришь о каком-то притеснении, то я его не испытывала никогда. Правда, мне везло: и на людей вокруг, и на режиссеров, и на партнеров. А что касается межчеловеческих отношений, то я давно убедилась, что чем меньше муха, тем громче звон. Мне доводилось работать с, не побоюсь этого слова, великими актерами. Были ли это молодые и очень крутые ребята, либо уже пожилые мастера. Так более предупредительных людей, более разговаривающих, находящихся в диалоге — вежливом, тактичном, аккуратном, — я не встречала! А есть другие, которые имеют свое мнение по любому поводу, даже когда их не спрашивают. Им весело с самими собой. Дай Бог.
— Значит, тебе и правда повезло. Многие до сих пор делят мир на мужской и женский, и в их понимании первые проводят время на работе, а вторые — дома за плитой.
— Есть разные люди. Есть те, кто любит возиться на кухне, в гостиной. Я — нет. У меня есть человек, который убирает в доме, и это моя самая любимая женщина в мире после мамы и бабушки. Когда захожу домой, прямо чувствую, как люблю ее, и с каждой секундой все сильней. Я этого всего делать не умею, у меня нет корней в этом смысле. Может, что-то изменится с годами, и я захочу огород и собаку. Не знаю.
А по части распределения полов — понятно, что женщины это женщины, а мужчины это мужчины, и нелепо путать роли. Просто все так смешалось, основные позиции утеряны и перемешаны. Говорят: вот, женщины уже и не женщины. Но ты попробуй найди мужика, который мужик! Есть такая когорта ребят: полупарни с полуталантливыми заморочками. Всем своим видом дают понять: «Я очень сложный! Я такой сложный!..» При этом свершений у них особых не наблюдается, и вряд ли появятся. Потому что лень и бесконечный треп обо всем на свете. И вот с таким товарищем у меня как-то случился диалог. Он меня спросил: «Ты почему все время стремишься быть мужиком?» На что у меня был только один ответ: «Из нас двоих кто-то же должен им быть!» Я бы, может, и не хотела, но как по-другому? Это касается всего: финансовой сферы, принятия каких-то решений. А от некоторых людей решений не дождешься — они будут тянуть годами, пока тема не уйдет в небытие. Но это не только мужчин касается, а вообще людей.
— Ты говоришь, что все смешалось и основные позиции утеряны. Как тогда выглядят роли женщины и мужчины в твоем идеальном мире?
— Ой, у меня столько вариантов идеального мира! Люди же просто так не становятся артистами. Нам недостаточно одного варианта. Для меня, помимо того что и вариантов никаких не было — я выросла в театре и не видела другого пути, — это стало определяющим фактором при выборе профессии актрисы. Мне нравится тысяча ролей, тысяча историй, тысяча вариантов прожить жизнь, год, час. Я актриса — поэтому. Мне недостаточно на протяжении ста лет быть собой. Мне хочется быть еще Машей, Иннокентием, Гендальфом, мастером Йодой…
— Собираешься жить до ста лет?
— Да нет, честно говоря. При моем образе жизни до ста вряд ли дотяну.
«Есть неправильное, а правильного нет»
— Тогда же, на сцене, ты сказала, что в фильмах фестиваля хочешь найти ответ на вопрос: «Возможны ли отношения без боли?» Ну так как, возможны?
— Меня в тот момент даже больше интересовало, а насколько вообще человеку необходима боль? Мы же все время говорим: я не хочу страдать, ой, это будет больненько, я хочу, чтобы все было хорошо… И вот я представила: ладно, пусть так, вот с этой минуты и последующие двадцать лет у нас все будет очень и очень хорошо. И что тогда? Человеческий дух — он вообще эволюционирует, если у него все чудесненько, славненько, прямо ух? Вот что мне было интересно: возможно ли так жить? И главное — нужно ли?
— Может, ты мазохист?
— Ну почему же! Необязательно одну только боль испытывать, а мазохисты получают удовольствие именно от этого. Я просто считаю, что человеку необходимо время от времени испытывать весь спектр эмоций. Я даже когда друзей поздравляю, желаю им обычно радостей, уникальных моментов счастья, но при этом и страданий, обид, ошибок. Потому что это и делает твою жизнь насыщенной, осязаемой, полноценной. А если ты ходишь в шорах, то какая это жизнь?!
— У Марьяны из «Оттепели» тоже с болью полный порядок.
— Если говорить о Марьяне, то в тот момент, когда я ее играла, я уже Марьяной не являлась очень давно. У нее есть одна черта, которая объединяет всех без исключения молодых женщин на Земле. Они все в какой-то момент, будучи ромашкой абсолютной, влюбляются в мужчину, отношения с которым невозможны. По разным причинам и с разными мужчинами. У Марьяны это Витя Хрусталев — человек, который никогда не будет ее до конца. Она будет его — во всех смыслах, — а он нет. И это трагедия. Но эта трагедия превращает девочку в женщину на духовном уровне — когда ты вынуждена справляться с несправедливостью любви. А любовь вообще несправедлива, да и жизнь. Но вот Марьяна встречает этого человека — а она не видела таких мужиков никогда. Он другой, просто по подходу к жизни. И она не знает, как себя с ним вести. Барахтается как котенок, которого бросили в воду. Все, что она делает, неправильно в корне, но только понять это, когда тебе 17, невозможно. Что не надо названивать, не надо приходить к нему домой. Невозможно понять, что как это так: ты есть, а тебя не надо. Это самое ужасное. Я никогда не могла смириться с этим моментом — я есть, а меня не надо. Во всем: в дружбе, в работе, в личной жизни. Я сразу закрываю дверь, моментально. Потому что это унизительно. А Витя тыкает Марьяну в это унижение без конца. Другое дело, как она с этим справляется, куда она идет. Потому что Марьяна — это в будущем Инга. Как Инга в прошлом — Марьяна. Просто Марьяне мало лет, она еще не успела наточить зубы и отрастить броню.
— Ты говоришь, что к моменту съемок уже давно не была Марьяной. Насколько давно?
— Уже лет десять.
— Не рановато?
— Почему рано? Мне сейчас 28.
— А когда снималась?
— 24.
— То есть первые муки ненужности мужчине ты испытала в 14 лет?
— Наверное, все-таки в 15.
— Я и говорю: рано.
— Послушай, мы взрослеем быстрее, потом вы нас перегоняете в какой-то момент. Или не перегоняете.
— Или так и догоняем всю жизнь. Хорошо, тогда следующий вопрос: раз Марьяна все делает неправильно, как тогда правильно?
— Никак. Есть неправильное, а правильного — нет.
«В моей жизни все должно органично появляться и уходить»
— Твоя жизнь сильно поменялась после «Оттепели»?
— Да, но большое видится на расстоянии, поэтому я только сейчас это поняла. Есть такая фраза: «Проснуться знаменитой». Она мне не нравится, потому что мне неинтересно, чтобы меня каждая собака знала. Но есть ряд людей, которых я очень уважаю, чьим творчеством восхищаюсь. И это невероятные эмоции, когда к тебе подходит такой человек и говорит: «Послушайте!..» В этом смысле моя жизнь после «Оттепели» очень изменилась. Когда вдруг в кругу тех людей, которые меня саму очень интересуют, я появилась как повод для разговора. Даже неважно какого — позитивного, негативного. Это все равно круто.
— В тебе все-таки есть тщеславие?
— Во мне, конечно, есть тщеславие, и было бы нелепо это отрицать. Более того, мне кажется, это очень актерская черта.
— Одно из необходимых качеств, условие профпригодности?
— Даже не тщеславие, а амбициозность. Я вообще люблю людей с амбициями, потому что только они и двигают планету. Из-за того что им все время недостаточно, постоянно происходит что-то новое. Так что да, я надеюсь, у меня есть амбиции.
— Тогда скажи, когда в твоей жизни появится следующий проект, который мог бы отвечать твоим амбициям?
— Такого масштаба, как «Оттепель»? Никто не знает.
— Но ты его ищешь?
— Это он меня должен найти. В моей жизни все очень органично должно появляться и уходить. Мне говорят: чего ты не едешь в Америку? А чего я туда поеду? Мне нужно, чтобы меня пригласили. Я сама не пойду скакать по «Старбаксам» со сценарием за пазухой. Я не привыкла так жить. Я очень люблю комфорт внутренний. Люблю, когда мне хорошо. Подвала «Табакерки» вот так хватает, чтобы самосовершенствоваться! Мне для этого необязательно ехать в Лос-Анджелес.
— Но здесь же нет «Марвела», только артхаус.
— Здесь не только артхаус! И у нас много чего происходит. И потом, Булгаков же хорошо сказал: «Не просите ничего». Я в принципе никогда ничего ни у кого не просила. Не отталкивала подруг локтями, не забирала чужих ролей, не прыгала из шеренги с криками «я-я-я!». Мне кажется, то, что мое, ко мне придет. Я в это верю. Другое дело — шанс. Если он выпадет, я уже приложу все свои усилия. Но вот поиск шанса — это не моя история.
— Может, таким образом ты просто сужаешь поле боя? А вместе с ним — и ценность возможной победы?
— С кем биться-то? Я же с собой борюсь. Ты про географию говоришь, а мое поле — вот. Во мне.
