— Игорь Михайлович, я с удивлением для себя обнаружил, что вы аж в 1957 году поступали в Московское цирковое училище. Что дала вам цирковая школа, как пригодилась в жизни?
— Цирк — школа всему. Я учился у больших мастеров: Марк Соломонович Местечкин, Сергей Каштелян — какие имена! В это же время выпускался Леонид Енгибаров, с которым я близко дружил. Тогда только начиналась его блестящая карьера; все на гастролях за рубежом бросались в магазины, а он покупал билет и шел на Чарли Чаплина. Так что я стал свидетелем Цирка с большой буквы — высокого искусства, которое научило меня невероятной профессиональной дисциплине и любви к своему делу. В моем случае все это гармонично перешло к театру, к кулисам и, безусловно, очень помогло...
— Тем более вы оказались не где-то там, а в Театре им. Маяковского, у самого Николая Павловича Охлопкова!
— Поскольку цирковое я окончил с отличием, это дало мне право поступать в театральный институт. Меня принял Борис Захава. И вот сейчас ровно 50 лет, как я закончил Щукинское училище; кстати, мы, выпускники, недавно собирались: с моего курса Александр Калягин, Валя Смирнитский, другие замечательные артисты... И вот такая фортуна — меня принял в театр сам Охлопков; кстати, я был последним молодым актером, которого он взял. Затем последовал прекрасный дебют в Театре им. Маяковского — я играл вместе с народным артистом Александром Хановым роль Креонта в спектакле «Царь Эдип».
— Где же сейчас такие Охлопковы?..
— Эх… Мое самое сильное впечатление той поры — охлопковский «Гамлет» (1954), я ночь не спал, думая об этом спектакле — такой он был силы. Охлопков сам был высокой личностью и окружал себя личностями. А какую драматургию брал — Шекспира, Еврипида! Охлопковская школа формировала тебя как сильного и разностороннего художника, ведь Николай Павлович чувствовал индивидуальность, не боялся конкуренции, и благодаря этой школе я спустя годы смог открыть свою «Сопричастность»...
— В какой момент в Сиренко-актере проснулся Сиренко-режиссер?
— Я сыграл в театре Маяковского более 60 ролей, получил там заслуженного артиста, играя и Митчела в «Трамвае «Желание», и Простого в «Энергичных людях» Шукшина — короче говоря, ведущие роли в театре. Но пришел момент, когда я понял, что Гончаров дальше мне жизни не даст, надо было искать свой путь... Не будешь же конкурировать с мастером. Он мне так и сказал: «Игорь, ищи свою дорогу». И я пошел своим, хотя и трудным путем, не приспосабливаясь. Был директором Театра им. Пушкина, был директором и очередным режиссером Театра им. Гоголя. И с божьей помощью в конце концов получилось выстроить свой театр на улице Радио.
— В 101-й раз у вас спрошу: почему такое необычное название?
— Вы понимаете, что творилось на дворе в 90-е годы... рушились все устои. А мне хотелось быть сопричастным нашему великому русскому театру, великой русской литературе, всему, что связано с нашей великой нацией. Поэтому с первого дня и до сих пор в нашем театре живет доверительная интонация: зал небольшой, люди сидят в абсолютной тишине, прислушиваясь к собственной душе... То есть сопричастность — это сопереживание. Помноженное на мощный репертуар: Горький, Рощин, Достоевский, сейчас последняя премьера «Цветы запоздалые» по Чехову в постановке Светланы Мизери.
— Кстати, в чем для вас феномен Чехова?
— Его феномен в том, что он нам недоговаривает, дает возможность дожевать, додумать; поэтому он вечный, и этим он интересен. Сам он знает ответ. Но не говорит. Думай как хочешь. Определяй диагноз сам. Его хочется читать еще и еще, а он говорит: всё, хватит! И ставит точку.
— Как сейчас складываются взаимоотношения с публикой?
— Сложность нынешнего времени в том, что вот приходят люди к нам на спектакль и говорят: ой, мы не ожидали! Потому что зрители зачастую и в театры-то перестают ходить, потому что размывается глубинная театральная сердцевина, когда тебе что-то идет прямо в сердце, когда актер и зритель соединяются, и ты об этом спектакле думаешь весь вечер, всю ночь и наутро думаешь. Где сегодня такой театр? Да, жизнь очень непростая. Конечно, в «Сопричастность» не бегут все как мухи на мед, рекламы практически нет... Но при этом шесть толстых томов отзывов! Несмотря ни на что, тяга к духовности в театре у зрителя сохранилась. Но, повторяю, у зрителя вера в театр как в явление утрачена. Так и говорят: «Тут знакомые позвали — ну пошли. Что в итоге? Уйти вроде неудобно, а высидеть нет сил».
— У вас сейчас пять ролей в своем театре — от Фирса до Лира. Сколь жесткий вы цензор сами для себя?
— Невозможно было бы что-то сделать без замечательных актеров-единомышленников, которые очень помогают. У нас торжествуют терпимость, взаимопонимание и желание делать одно дело. И только благодаря моим друзьям-актерам я вернулся в профессию — ведь столько лет не играл! Без поддержки было б невозможно брать такие образы, как Лир, а его я как раз сыграю в свой юбилейный вечер. И я вас от души приглашаю!
