Петропавловская крепость
Интеллигентный молодой человек оказался брошен в тюрьму за революционную деятельность. Время — либеральное, царствует Александр II (прозванный Освободителем). Но освободить он хочет крестьян, а инакомыслящих, наоборот, жаждет приструнить и закабалить… Петр Кропоткин — к моменту своего ареста — известный ученый, выдающийся мыслитель, естественно, владеющий многими языками — образование получил блестящее, закончил Пажеский корпус, где учились дети высокопоставленных слуг престола и личных друзей государя. Подразумевалось, что и Кропоткин станет столпом и опорой монархического режима.
Юноша отбывает срок в одном из самых страшных казематов — Трубецком бастионе: «Итак, я был в Петропавловской крепости, где за последние два века гибли лучшие силы России. Самое ее имя в Петербурге произносилось вполголоса».
И верно, в Петропавловской крепости претерпели мученичество декабристы, здесь побывали в заключении Рылеев, Шевченко, Достоевский, Бакунин, Чернышевский, Писарев. В равелине, одновременно с Кропоткиным, мотали срок несколько узников, брошенных сюда по приказу Александра II за то, что были в курсе дворцовых тайн, которые не положено знать посторонним. (Заметим в скобках: прогрессивный царь-двоеженец заключал в казематы не только революционеров, но и тех, кто мог плодить о нем нежелательные слухи и таким образом наносить ущерб репутации династии Романовых.)
«Я попросил, конечно, письменные принадлежности, но мне наотрез отказали. Перья и чернила никогда не выдаются в крепости иначе как по специальному разрешению самого царя».
Опять обратим внимание на эту единолично разрешающую или запрещающую все на свете царскую фигуру. Царь казнит и милует, он определяет: дозволяется человеку пользоваться книгами и делать записи или не дозволяется. Но разве может быть иначе в деспотичной державе?
Забежим немного вперед и представим Лубянскую или Бутырскую тюрьмы сталинской поры. Способны ли мы хоть приблизительно вообразить, что заключенные требуют и получают книги, им приносят бумагу, карандаши, керосиновые лампы и можно интеллектуально трудиться? Способны ли мы вообразить камеру-одиночку, где вольготно расположились Лев Гумилев, Лосев, Флоренский? На память, напротив, приходит академик Вавилов, на которого допрашивавший его следователь помочился, взгромоздившись на стол. Так обходились с заключенными век спустя после ареста Кропоткина. Но этот век надо было прожить. В той векторной устремленности к будущности, которая наступала.
Брат
По ходатайству брата Кропоткин получает книги и бумагу. Опять прелюбопытное явление русской жизни: согласно указанию царя, доставлять книги заключенному запрещено, но если по своим каналам (а связи у Кропоткиных о-го-го какие!) договориться о послаблении, то получить книги вполне реально.
Кропоткин, однако, был единственным заключенным в крепости, кому разрешили иметь письменные принадлежности. Работать заключенному можно было лишь «до заката» — так определил Александр II, давая разрешение на труд.
Несколько слов о брате Кропоткина.
«Когда меня арестовали, Саша был в Цюрихе. С юношеских лет он стремился из России за границу, где люди могут думать что хотят, свободно выражать свои мысли, читать что хотят и могут открыто высказывать свои мысли».
Перенесемся из XIX века в недавно истекший ХХ век. После знаменитого корабля, на котором были отправлены из России в изгнание неугодные режиму ученые, литераторы, философы, кто из мыслителей мог уехать из СССР в страны Запада, в США? Опустился «железный занавес». Удавалось удрать лишь единицам…
Чтобы навестить брата, Александр Кропоткин приезжает в Петербург из Швейцарии. Шесть месяцев он хлопочет о свидании и через полгода добивается положительного ответа. Могла ли Анна Ахматова мечтать о свидании со своим арестованным сыном? Могла ли Надежда Яковлевна Мандельштам навестить Осипа Эмильевича Мандельштама в лагере? За колючей проволокой? Об этом даже не будем рассуждать. Миллионы людей получали извещение: их близкие этапированы неизвестно куда и «без права переписки». (То есть расстреляны.) Но в России ХIХ века — разгул либерализма, праздник демократии. Петра Кропоткина везут (!) по Невскому проспекту в карете на свидание с братом в Третье отделение (созданное при Николае I Бенкендорфом управление политического сыска).
Условия обитания
Через полвека в Трубецком бастионе окажутся многие приближенные Николая II. Фрейлина государыни Анна Вырубова в мемуарах обрисовала камеру, в которой ее томили: лужа на полу, постоянная сырость, выходки пьяных матросов, грозивших изнасиловать девственницу. Во времена Кропоткина пьяные матросы еще не верховодили в Петербурге. Но условия обитания в камере мало чем отличались от будущих: «Пришла зима, и пришли тяжелые, темные, сумрачные дни. Каземат топили так жарко, что я задыхался. Иногда он наполнялся угаром…» (Вообразите сталинских зэков, требующих улучшения климата.)
Затем арестовали и брата. За что? За письмо, отправленное Петру Лаврову, издававшему в Лондоне газету «Вперед». В письме этом Александр выражал ненависть к русскому деспотизму. Третье отделение перехватило письмо, и жандармы произвели у Александра обыск.
«После полуночи полдюжины людей ворвались в его квартиру и перевернули вверх дном решительно все. Они ощупывали стены и даже больного ребенка вынули из постели, чтобы обшарить белье и матрац. Они ничего не нашли, да и нечего было находить. Мой брат был сильно возмущен этим обыском. С обычной откровенностью он заявил жандармскому офицеру, производившему осмотр: «Против вас, капитан, я не могу питать неудовольствия: вы получили такое ничтожное образование, что едва понимаете что творите. Но вы, милостивый государь, — обратился он к прокурору, — вы знаете, какую роль играете во всем этом. Вы получили университетское образование. Вы знаете закон и знаете, что попираете сами закон, какой он ни на есть, и прикрываете вашим присутствием беззаконие вот этих людей. Вы, милостивый государь, попросту мерзавец».
«Буря в стакане воды!» — скажем мы сегодня. Дон Кихот, да и только! Людей расстреливали без суда и следствия, а тут претензии к досмотру вещей… Представьте: пламенную речь произносит Николай Заболоцкий, когда его арестовывают, гневной тирадой разразились Бабель, Пильняк, Эрдман... Смех и грех! Если вообще можно смеяться над подобными обстоятельствам. Будущих заключенных забирали иначе, и вряд ли были среди них те, кто произносил буйные обличительные монологи, а среди сталинских опричников — люди, способные воспринять возвышенные речи.
Визит и побег
К Петру Кропоткину в сопровождении адъютанта пожаловал брат Александра II, великий князь Николай Николаевич.
«— Как это возможно, Кропоткин, чтобы ты, камер-паж, бывший фельдфебель, мог быть замешан в таких делах и сидишь теперь в этом ужасном каземате?
— У каждого свои убеждения, — ответил я».
Никаких униженных просьб, никаких выклянчиваний помилования. Напротив, неприятие и презрение, которые арестант не считает нужным скрывать.
Возможно ли, чтоб Сталин или Берия посетили кого-нибудь из посаженных ими «врагов народа»? А Брежнев направился в Горький к сосланному Сахарову — устыдить его? О чем бы они стали разговаривать?
Но наконец счастливый финал драматической истории. Побег. Конечно, не из самой Петропавловки, оттуда вырваться невозможно. В связи с резко ухудшившимся состоянием здоровья Петра Кропоткина переводят в госпиталь. Посчитали: дни его сочтены.
«Сестра Лена пробовала хлопотать, чтобы меня выпустили на поруки; но прокурор Шубин ответил ей с сардонической усмешкой: «Доставьте свидетельство от врача, что брат ваш умрет через десять дней, тогда я его освобожу».
И все же — потрясающий гуманизм. Человеку дают шанс выздороветь!
Сам побег и подготовка к нему — удивительные эпизоды, о них читаешь с замирающим сердцем и затаив дыхание. Огромная слаженная революционная организация (не Майдан, конечно, а группировка похлипче) продумывает детали бегства до мелочей. Нанимают экипаж, арендуют дом напротив госпиталя, отслеживают движение подвод с дровами, которые могут помешать беглецу проследовать по проспекту без помех. Чудо, что авантюра удалась. За убегающим Кропоткиным гонятся крестьяне, которые привезли в тюрьму дрова, гонятся часовые и тюремщики. То есть революционера преследуют те, ради кого он жертвует своей жизнью, ведь для счастья этих, как говорится, простых, оболваненных, бесправных, забитых рабов он пытается свергнуть царское самодержавие.
Пройдет еще немного времени, и эти самые крестьяне вкупе с рабочими станут во главе государства, будут определять его политику и перестреляют подобных Кропоткину благодушных преобразователей несправедливого общества. Сам Кропоткин, к счастью, не доживет до эпохи красного террора. Он вернется из-за границы (где также занимался революционной деятельностью и отбывал тюремные сроки) в Россию и будет встречен с почетом.
Итог
Его именем назван город. Одна из центральных улиц Москвы тоже долго носила его имя, а станция метро до сих пор называется «Кропоткинская». Но сегодня воспоминания революционера-преобразователя неактуальны и неуместны. Его судьба наталкивает мысли на ненужные исторические параллели и сопоставления: пример уникальной, ярчайшей жизни наглядно демонстрирует, в каком направлении двигается человечество (по крайней мере русская его часть), походя отказываясь от высоких идеалов.
