Ажиотаж вокруг Cantos безумный. Откуда-то все знают, что в Перми на него билеты не купишь. Спектакль там идет редко — потому что не будешь же тиражировать духовный акт? В Москве представители СМИ предупреждены, что не всякий получит аккредитацию на просмотр — мест мало, только 150 человек смогут быть посвященными в таинство, которое будет происходить на сцене «Дворца на Яузе». Чувствуя свою избранность и причастность, обозреватель «МК» приготовилась к погружению в нечто сакральное.
Сакральное началось с прохода в зал. Узкий коридор, абсолютно темный, вел в неведомое далеко. Может быть, в рай, но скорее всего в ад. Запускали туда по одному. Некоторые, не оценившие адекватно ритуальность момента, вели себя плохо: сопротивлялись, требовали включить свет, пытались зажечь фонарики в телефоне, слезно ныли что-то про сломанные ноги. Стоя в этой толпе невеж, я мысленно собрала весь свой немалый опыт посещения авангардно-мистериальных действ и смиренно выполняла все требования организаторов, ибо знаю точно: сопротивление бесполезно. Потом мы очень долго сидели на сцене, превращенной в зал. Сам зал, поросший сухими деревьями, вскоре закрылся занавесом. Дальнейшие события происходили на небольшом пространстве сцены между двух зрительских зон. Сакральности все прибывало. Не все опять-таки были готовы ей соответствовать — простой народ наивно требовал экшна. Знающие люди шепотом объясняли, что все уже началось.
Потом было собственно действие. Простите, Действо. Была там солирующая скрипка (Ксения Гамарис) с вполне внятным интонационным материалом, построенным на ламентозных нисходящих секундах, красивом мажорном секстаккорде с ноной, а также на многократно повторенном коротком минорном мотиве, обыгранном в каденции. Разумеется, все это перебивалось вихревыми атональными пассажами, чтобы как-то не уходить совсем уже в неуместную сентиментальность. Решение весьма лаконичное, если не сказать минималистическое. Был хор MusicAeterna, великолепно звучащий а капелла в хитрых синкопированных ритмах. Была перкуссия. Были тексты Эзры Паунда, спетые и произнесенные, обрывки неких диалогов, шепоты, топоты, шауты, шипение, бормотание, удары литавр, звуки разнообразных ударных… Были перемещения хористов, одетых в серый лен. Были сухие деревца. Ну и, конечно же, был сам Теодор Курентзис в качестве… нет, не дирижера — Пастора, пасущего стадо свое. Состоящее, кстати, не только из музыкантов и артистов, но и зрителей.
В финале представления, которое даже неловко как-то назвать спектаклем, это был ритуал, мистериальное бдение, пожалуй что даже и месса (скорее, правда, черная) — так вот в финале, адски длинном и безмолвном, маэстро по очереди поднял зрителей и подвел их к закрытому занавесу. Тихо звучала музыка — гармонические вертикали, многократно повторенные струнной группой оркестра. Группы людей все тянулись к преграде, и не было конца этому человеческому потоку (оказывается, 150 человек — это очень много). И уже все аккорды были мысленно зафиксированы, как цепочка, которую нужно определить на слух на уроке сольфеджио, и уже затекли ноги, и уже зароптали «недалекие» (из тех, кто в начале шоу не хотел по темному коридору передвигаться), но тут свершилось: занавес открылся, то есть разверзся. Мы увидели… узрели пустой зрительный зал, струнную группу оркестра на балконе и почувствовали сильный запах ладана. Вспомнился было запах серы из чеховской «Чайки», но крамольная эта мысль была отогнана как сеющая неуместную иронию. Мимо курильниц мы проследовали к выходу в гардероб, так и не обретя чего-то, что, видимо, обрел Эзра Паунд. Впрочем, может, кто-то и обрел. Некоторые были так фраппированы, что даже не могли в темноте (в гардеробе тоже свет был отключен) сообразить, в каком окошке они раздевались. По лестнице мы спускались сквозь языки пламени, зажженного в специальных вазонах, что тоже было довольно-таки сакрально.
Ну вот и все. Ах да! Возникает вопрос: что это за Эзра Паунд? Впрочем, посвященные в пояснениях не нуждаются. А для остальных… Поэт такой был американский. Модернист, имажист, фашист. За последнее был осужден — просидел в Пизе в страшной яме без навеса и с ведром для испражнений. (Итальянцы были очень жестоки к фашистам — изуродованные трупы Муссолини и его любовницы они просто-таки подвесили за ноги на бензоколонке в Милане.) Сошел с ума, содержался в психушке. Отрекся от своего творчества. 14 последних лет жизни провел, соблюдая обет молчания. Типичный герой ХХ века, если понимать ХХ век как эпоху разрушения и деградации. Идеальная фигура для апологетов социопатии, некрофилов и борцов с нормой как философской и этической категорией. Есть и еще один вопрос: что это было? Мистериальное погружение в сакральные смыслы или профанная игра в авангард? На него ответ в Википедии не найти.
