Однако, несмотря на мои ощущения, сам Андрей Данилко, создатель хрестоматийного образа Сердючки, на который, как известно, его когда-то сподвигла хохотушка-одноклассница Анна Сердюк, оценил свое выступление гораздо сдержаннее. Точнее — реакцию публики, которая из зала показалась мне восторженной, а маэстро со сцены — вовсе не однозначной.
Во время пресс-подхода к журналистам после выступления г-н Данилко огорошил: «Очень тяжело становится работать. Даже в Юрмале публика уже довольна тяжелая. Люди смотрят оценивающе и не включаются в игру. Мы дурачимся на сцене, а зрители думают: бандеровцы что ли, чего они в национальных костюмах?..» Вот, уж — у страха глаза велики. Не попутал ли чего Данилко?
Хотя да, страх нынче всеобъемлющий, время беспощадное, а точнее времена — злые, подлые, коварные, мстительные, жестокие и, увы, кровавые, — в которых мы бултыхаемся беспомощными котятами. В абсурд превращаются многие вещи, прежде привычные, обычные и вполне себе мирные. Данилко будто подтверждал мысль словами: «Время сейчас отвратительное, я скучаю по той поре, когда люди приходили на концерты отдыхать, а не думать, хорошо это или плохо… Я бы очень хотел выступить в России и мне собственно ничего не мешает, но сложилась такая ситуация, что нас просто боятся звать… Да и для заказных концертов мы, конечно, стоим дорого, потому что дорога, коллектив 26 человек, всех принять, расселить, покормить…»
С Россией у Данилко, правда, проблемы возникали еще задолго до глобального российско-украинского коллапса. Наша с ним пикировка перед «Евровидением-2007» в Хельсинки о том, была или нет в песне Dancing Lasha Tumbai фраза-хохма «Russia goodbye», уже тогда вызвала совершенно неадекватную реакцию. В этом споре каждый остался (и, видимо, остается до сих пор) при своем (запись выступления на «Евровидении», если что, по-прежнему в общем доступе на любом ресурсе), но однозначным шоком для нас обоих стали «оргвыводы», в результате которых Данилко оказался в России, кажется, первым артистом в новейшие времена, которого стали закрывать, запрещать и жестоко мстить…
Политически окрашенный юмор изгонялся из реестра дозволенных вольностей, и первой жертвой пала юморная и уморительная Сердючка. Хотя, если раскинуть немного умишком, то было ясно уже тогда, что в песенной шутке заложен не «обидный» политический, а скорее незлобивый бытовой юмор: мол, была я популярна только здесь как «проводница», а теперь вот покоряю суперзвездой всю Европу — «Раша, гудбай». Ну и что тут такого, если эта фраза там была?! Порадоваться бы всей «Раше» вместе с Сердючкой… Нет, насупились хмурыми вепрями…
А Европа Сердючку тогда приняла — с восторгом, радостным улюлюканьем и нескрываемым обожанием. На взгляд Данилко, в этом заключался парадокс: «Сердючка ведь начинала как стендапер в 90-е, но потом мы ушли от этого жанра в своего рода песенно-музыкальную эксцентрику, стали играть персонажа с судьбой, который понятен только людям с нашей ментальностью, тем, кто, как и Сердючка, жили в бараках со скрученными обоями, помнят спортивные штаны, пионерлагерь и запах пасты «Поморин», жарили картошку, заливали ее яйцами, пили водку, просыпались непонятно с кем…»
Однако пресловутая «наша ментальность», похоже, оказалась все-таки принятой Европой. Там, конечно, не въезжали в нюансы всех подоплек «персонажа с судьбой», но образ веселого, безбашенного, харизматичного и харАктерного варьетешного артиста-травести с блестящей звездой на голове, праздничная «радужная» эстетика, так любимая и чтимая в тех краях, заводной танцевальный поп-фолк-дэнс с гипертрофированно-примитивными шляг-фразами превратили 2-е место на «Евровидении» в форменный триумф и настоящую победу Сердючки.
С тех пор она входит во все списки «легенд «Евровидения», желанна на ивентах, где, надо сказать, регулярно и ко всеобщей радости фанатов появляется: без участия Сердючки, личного или в формате веселых видеоткрыток, не обходится теперь практически ни один конкурс европесни. Образ со звездой на голове стал еврокультом…
Однако все переживают теперь по другому поводу. В той же Юрмале люди спрашивали друг у друга: «Не последнее ли это выступление?» За несколько дней до концерта Данилко растревожил мир практически ельцинской фразой: «Я устал, я ухожу». И все, конечно, переполошились. В репортаже «МК» с фестиваля я тогда уже объяснил, что слухи о «смерти» Сердючки сильно преувеличены. Объявлен двухлетний «прощальный тур» «19–20» — по Украине, СНГ, Европе, Америке, Израилю, почти везде, где есть целевая аудитория. Разве что — Раша, гудбай… Но сколько еще воды притечет и утечет за эти годы?
На упомянутом пресс-подходе артист объяснял: «Мы не вписываемся в привычные рамки артистов, у нас другой подход, к нам другое отношение, и только благодаря обычным людям, которые нас любят, я имею то, что имею, живу там, где живу, хотя я из бедной семьи».
Под «там, где живу» Андрей имел в виду большую квартиру на Крещатике, центральной улице Киева. А дом был выбран даже не из-за центра или размеров жилища, а из-за шикарного шпиля с большущей звездой. Поэтому, оказавшись на Крещатике, даже излишне спрашивать: где дом Сердючки? Но проблема теперь в том, что в результате «декоммунизации» эту сталинскую звезду со шпиля могут убрать и весь концепт проживания Сердючки «под звездой» рухнет. Эта проблема заботит Данилко сейчас гораздо больше, чем карьерная судьба: «В принципе, я уже давно заработал столько, что могу вообще больше не работать. Ни-ко-гда!»
Не бросаться же на амбразуру
Объяснив для прессы ключевые моменты, г-н Данилко при этом любезно нашел время для отдельного эксклюзивного разговора с «МК», хотя и не преминул погреметь скелетами прошлого.
— Мы же были страшными врагами, — кивая на меня, пояснял Андрей в гримерке своим подопечным, ребятам из Mountain Breeze, молодого украинского бойз-бэнда, которых взял недавно под свое наставническое крыло. Это он «рашугудбай» никак не забудет. Пришлось возражать:
— Ну, не врагами, Андрей, это ты маханул! Упирались мы, конечно, до посинения, что ты там пел или не пел, но ведь именно «МК» вручил тебе премию ZD Awards «Персона года» в феврале 2008-го за то самое «Евровидение», хотя многие тогда от тебя уже шарахались, как черти от ладана...
— Да, это тоже правда, — согласился Андрей.
— Ты всех напугал интригой о «смерти» Сердючки. Что все-таки стряслось?
— Ну, группа Scorpions тоже давно заявила, что уходит, и вот — все уходит и уходит…
— В этом лайнапе, кстати, и Шер, и Тина Тернер... Про некоторых наших артистов уж умолчу…
— Но даже если и так, то у Верки Сердючки это все же — в жанре, в его логике и драматургии. А у них это странно выглядит — как спекуляция, вымучивание ситуации, ее использование. А Верка — она же взбалмошная звезда, ветренная, во всех своих проявлениях, в том числе и в этом. Сегодня ее торкнуло, она может уйти. Завтра торкнет — вернется. Я был абсолютно искренен, когда сказал о том, что готов сделать последний тур Сердючки: я благодарю публику за эти невероятные 25 лет творчества…
— Все-таки устал?
— В этом туре будет небольшой блок, где я показываю песни, которые должны были выйти в 2014 году (год начала российско-украинского конфликта, — прим. ЗД). Это —реально хиты, над которыми рыдали бы и плакали. Они не вышли именно из-за этих событий. Они потеряли на тот момент какую-то актуальность, потому что очень быстро все поменялось вокруг — люди, атмосфера, отношения. На тот момент в работе было 64 песни, которые я написал. Из них 20 — реальные суперхиты. Некоторые были очень актуальны, когда, например, была женитьба Аллы и Максима — «Я буду твоей Аллой», такая песня...
— И все это — в стол?
— Я ничего не выпускал. Из-за событий…
— В общем, Сердючка пала жертвой смутного времени?
— В определенной степени так. А в практической плоскости… Я заработал уже достаточно денег, чтобы не ездить никуда. Ну, что я буду бросаться на амбразуры?! Есть возможность кому-то помогать, творческой молодежи — вот это прекрасное занятие. Прощальный тур — он же не для заработка, а больше для удовольствия, своего и той публики, которая его увидит… Меня спрашивают: «Андрей, а чем вы будете заниматься дальше?» Я говорю: «А с чего вы решили, что я должен чем-то заниматься?» В этом и есть мое определение звезды: звезда никому ничего не должна, звезда делает то, что хочет. Меня сейчас больше беспокоит здоровье, а не творчество. Не хочу звезду на голове, хочу тапочки на ногах...
— Редко так откровенничают, даже если так и думают…
— Мы сейчас с Инной (Веркиной «мамой», — прим. «ЗД») отдыхали в Греции. Только на 18-й день я стал чувствовать себя человеком, а до этого все время было ощущение, что ты в этой шапке со звездой ходишь, она давит, сжимает голову, ты думаешь, что надо как-то соответствовать… Я начал меняться, я ходил в тапочках, в рваной футболке, купался, когда хотел. Хотел вина — выпил вина, хотел играться с собакой — игрался с собакой… Понимаешь? Вот эти 20 безумных напряженных лет украли у меня какую-то обычную человеческую жизнь. Меня даже не спрашивали, хочу ли я ехать на гастроли? Только извещали: сегодня самолет, завтра пароход… И я, как зомби, шел, куда показывали. Из двухтысячных есть некоторые года, которые я не помню вообще, потому что все стерлось в пестрый нервный калейдоскоп.
— А помнишь, как продюсер Юрий Айзеншпис, который запускал тогда в звезды Билана, говорил о том, что и ты ему очень интересен как артист?
— Вот это помню очень хорошо! Думаю, если бы он был жив, то в итоге мы бы с ним работали. Я чувствовал, что у Юры ко мне был интерес — профессиональный, творческий. А мне такого человека, настоящего продюсера, не хватало, потому что мне надо было воевать со многими людьми, которых я раздражал, которым мешал. Это был бы очень крутой тандем. Он бы в той ситуации многое, возможно, сделал бы по-другому… Мы выступали на каком-то сборнике, ведущей была Ангелина Вовк, я рассказывал историю Верки Сердючки, шла телевизионная трансляция и ее увидел Айзеншпис, он лежал тогда в больнице. Позвонил мне, мы долго и очень интересно говорили, возник какой-то правильный человеческий контакт. Мне про него, конечно, много чего страшного и ужасного рассказывали, но после нашего разговора сразу возникло понимание его как человека, и оно было очень позитивное. А через два дня он умер.
— Увы! Теперь и у Сердючки — прощальный тур...
— Мы, кстати, даже выпустим пару треков, которые, как мне кажется, очень «моднявые» и современные… Но я убежден, что всему свое время. У Сердючки было свое время, оно было счастливое и плодотворное. Теперь должна быть какая-то другая форма, в принципе я вижу ее.
— Про гастроли ты уже все объяснил во время пресс-подхода, однако, и не скрываешь, что по-прежнему ездишь в Россию на корпоративы и частные вечеринки…
— Не скрываю и не скрывал. Я об это говорю, в том числе украинским СМИ. Наоборот, я за то, чтобы артисты, люди продолжали общаться, ездить друг к другу. В чем проблема? Ходит поезд, куча людей из Украины работает в России… На всех этих праздниках, свадьбах, днях рождениях — те же люди, и русские, и украинцы, то обрезание, то отрезание, то еще что-то… Масса частных житейских событий, ситуаций, личных праздников. Понятно, что сейчас не стоит делать какие-то громкие публичные шаги, чтобы просто не дразнить ситуацию. Но полностью обрубать всякое общение было бы, на мой взгляд, неправильно… А что касается присутствия в публичном пространстве, то я закрыл всю эту историю еще в конце 2013 года, мы отказались от всех новогодних огоньков, сборных концертов, церемоний и т.д. Когда начались события на Майдане, мне было очень не комфортно и мне казалось, что появление в той ситуации такого персонажа на массовых мероприятиях с беззаботными песнями-плясками просто неуместно. Хотя заказов было очень много. Я отменил все афишные концерты, и мы стали работать только на заказных мероприятиях. Это длится уже пять лет.
— Грустно, и просвета, кажется, пока не видно?
— Не видно. Обычные люди все равно понимают, что происходит. Ситуация, конечно, меняется, никто не знает, что будет завтра или послезавтра… Зато на нейтральных, так сказать, территориях по-прежнему царит полный интернационал и дружба народов, россияне, украинцы, у них общий бизнес, нас зовут на корпоративы — в Швейцарию, в Майами… Мы иногда оказываемся в очень интересной компании — на одной сцене с Кэти Пэрри, например, или Rammstein. Могу сказать, что иностранные группы, бывает, сильно халтурят, или загружают так, что мне потом эти олигархи говорят: «Зачем мы их приглашали?! Лучше бы вам заплатили за второе отделение, потому что на вас мы реально проснулись!» Это же не просто концерт, а общение, поздравления, шутки, прибаутки... И все хором поют «Дольче Габбану»! Больше денег, чем эта песня, мне не приносило ничто! Написана в туалете! Стоял магнитофон, какая-то минусовка, наигранная на другую песню, зеркало. Я в него смотрюсь, и вдруг меня торкают слова: «А я иду такая вся…» Думаю: это будет хит! Не знаю, почему, но будет! До сих пор каждый месяц я получаю какие-то сумасшедшие деньги за эту песню. Больше всего из России и СНГ — за «Дольче Габбану» и «Хорошо», а с мира — за Dancing Lasha Tumbai.
Месть за Самойлову
— Раз уж вспомнили Dancing, надо сказать, что «Евровидение» стало в твоей судьбе феноменальной параллельной реальностью...
— Это правда. Я не ожидал. И я люблю эту публику. Первый раз я увидел «Евровидение» в 1991 году в своей пристройке в Полтаве, когда у меня заворачивались эти обои, а в старом телевизоре садился кинескоп, поэтому на экране было черное пятно. И вот — Тото Кутуньо. Он уже выиграл с песней Insieme и вел «Евровидение» в Италии. Тогда я в первый раз вообще услышал это слово — «Евровидение» и их музыкальную заставку. И кто бы мне тогда сказал, что я буду там участвовать! То же самое, если сейчас мне скажут, что я построю дом на Юпитере. Но сейчас, когда я вижу новости про «Евровидение» и этот знакомый логотип, то тут же все это проматываю.
— Как так?
— Много испытаний с этим связано. Помню момент, когда я сижу в гримерке после выступления в Хельсинки на финале, а телефон разрывается от эсэмэсок, безостановочно, я такого не видел никогда. Не могу их ни остановить, ни даже прочитать. Было ощущение, что в данный момент о тебе говорят все. Никогда такого не испытывал. Я был в какой-то прострации, будто с другой планеты… Мне позвонила Пугачева, она была первая, кто дозвонился. Мы поговорили, в том числе по поводу этой канители с Dancing Lasha Tumbai. Она говорит: заказуха, минимум на пять лет тебе перекроют телевидение. Так оно и вышло. После этого она была первая, кто пригласила меня тогда в Москву на «Радио Алла»… Проходит еще 10 лет, я нахожусь в Израиле на концерте, вдруг звонок из Москвы: «Здравствуйте, Андрей, это телевидение. Что случилось? Куда вы пропали?» Многих тогда очень вывела из себя эта ситуация со вторым местом…
— Тем не менее ты не только действующая евролегенда, но и заседаешь в жюри национального отбора «Евровидения» в Украине…
— У нас очень хороший уровень выступающих ребят. Во многих странах это видят. Но, если бы я не сидел на этих отборах, все было бы не так. Потому что всегда есть набор каких-то и чьих-то интересов… Я вот открыл рот по поводу Сансея, когда его незаслуженно, на мой взгляд, топили. Костя Меладзе говорит: «Вы что, Андрей, контролер?» Я говорю: да, раз вы меня пригласили в жюри, значит, контролер. Или поменяйте правила.
— И Джамала, кажется, считает тебя своим недругом?
— По Джамале я тогда сказал, что это было единственное и лучшее выступление на том отборочном туре, но только один нюанс: название песни «1944» будет вызывать конфликт, скандал, то, что и получилось. Она говорит: «Я так хочу». Вопросов нет. Я предупредил. А она до сих пор считает, что я чуть ли не против нее был.
— Чем-то мне это напоминает наши с тобой давние препирательства из-за «Russia goodbye»… Впрочем, кто старое помянет… Но ты действительно часто противоречишь воле большинства на этих заседаниях отборочной комиссии…
— Мне люди реально доверяют, я отвечаю за каждую оценку, будь то 9 или 1. Например, в этот раз, несмотря на то, что на отборе были и мои ребята (Mountain Breeze), я понимал, что Меловин лучше подходит конкурсу. Если бы выбирали на «Славянский базар», то я бы голосовал только за Тайану: танцуйте-спивайте. Но что касается «Евровидения», то артист должен быть интересен на пресс-конференциях, образ должен быть понятен. После его выступления на финале мне звонит один телепродюсер и говорит: «Андрей, вы были правы». Но меня все осуждали последними словами. У меня не было ни одного союзника.
— Хотя результат Меловина трудно назвать успехом. Что пошло не так?
— Мне все понятно. У зрительского жюри — 7-е место, то есть в десятке. А общее 17-е место — это результат мнения профессионального или, скорее, закулисного жюри. Мне кажется, это была месть.
— Чья?!
— Комитета «Евровидения».
— За что?!
— За киевское «Евровидение», которое не пустило Самойлову, и поэтому не было трансляции в России, большая потеря денег. Думаю, с этим все связано.
— Но в свое время «Евровидение» ввело профессиональное жюри как противовес т.н. соседскому голосованию телезрителей, чтобы обеспечить результатам больше объективности…
— И что? Оно куда-то исчезло, это соседское голосование? Кипр с Грецией, балканские страны, северная Европа больше не голосуют друг за друга? А жюри… Жюри всегда можно купить, заинтересовать. Нет доверия к объективности жюри.
— Томас Нойвирт рассказывал мне, что именно твой успех вдохновил его на участие в конкурсе в образе Кончиты Вурст…
— Томас говорил мне то же самое, когда мы познакомились, — что я был для него символом. Кончиту до конкурса ведь страшно гнобили… Конечно, в той ситуации Сердючка не могла не поддерживать Кончиту, это ясно. У нас до сих пор очень хорошие отношения. Но у нас был более развлекательный образ, а у нее все-таки в некотором смысле мессианский. Я считал, что его путь не лирика, а скорее танцевальная, развлекательная музыка. Но они пошли по другому пути, очень серьезно к себе отнеслись. И победили, да. Хотя, понятно, что все это было немного вторично. А нас бы, например, никогда не взяли в тот же американский фильм «Шпионка», если бы увидели, что мы что-то содрали.
— Да уж, Сердючка на фоне Джейсона Стейтема, Джуда Лоу и Мелиссы Маккартни в этом фильме взорвала многим мозг…
— Люди, конечно, были в шоке. В Украине в залах на показах люди орали и свистели… Звонок: можете поучаствовать в фильме с песней Dancing Lasha Tumbai? Спрашиваю: а деньги платят? Да, в Будапеште два дня съемок, лучшая гостиница… Хорошо, едем. И только в 9 утра на площадке я понимаю, что мы участвуем в голливудском фильме с суперкинозвездами. По сценарию — огромная площадь, забитая людьми, идет концерт, и там кто-то проносит бомбу, а Мелисса Маккартни выскакивает на сцену, я думаю, что она моя поклонница, а она пытается выхватить микрофон, чтобы предупредить людей. Мечта в таком участвовать! У Стейтема выходной. Мы снимаемся, а он сидит смотрит. Я иду: привет-привет, как будто мы с ним в школе учились… Последний дубль, все прощаются и режиссер говорит: «Андрей, у нас впервые не было проблем с массовкой, публика реагировала настолько правильно на ваше выступление»… Потом красная дорожка на премьере в Нью-Йорке. Я ж хитрый, мы приезжаем самые последние в наших костюмах. Все журналисты бросают звезд и бегут к нам: «Дойч, дойч!» — кричат. Подумали, наверное, что мы немцы, потому что в песне — «зибен, зибен, айнц, цвай»… Куча звезд в зале. Они все на ушах. Режиссер говорит: «Андрей, не надо петь на английском, ваша фишка, что вы поете на своем языке. Почему я вас пригласил? Всю эту сцену я придумал под вас после того как увидел «Евровидение». Если у вас на голове звезда, то все понимают, что выступает звезда!» Тут идет наш звукорежиссер и говорит: «Ты сейчас упадешь в обморок, но он сидит и слушает диск Сердючки». Понимаешь, к чему это я? У них же совсем другой подход, им нравится то, чего у них нет, а вся проблема наших, которые пытаются пробиться туда, в стремлении быть похожими на них.
— И все-таки, собираешься ли опять на «Евровидение» в качестве участника?
— Я не думаю, что от Украины пустят. Если только от Швейцарии…
То ли Цой, то ли Шатунов…
— Ты обмолвился о «другой форме» творчества, которую видишь. Группа Moutain Breez и есть новое амплуа — продюсера, наставника?
— Продюсер — не мое слово. Просто всегда было желание найти каких-то людей, которым хотелось бы помочь. У тебя нет семьи, нет детей, но все равно есть потребность в заботе о ком-то. Но они меня в какой-то степени и сами «оживили». Меня умоляли сесть в жюри на X-Factor, а я не хотел. Во-первых, по здоровью: плохо сплю, из-за этого поправился и плохо выгляжу… Кастинги начинаются в 9 утра, никакие таблетки уже не действуют, я в кадре ничего не могу сказать — бэ-мэ, голова не работает… В общем, подвожу людей. Поэтому хочу отказаться. Пусть, думаю, сидят там Костя Меладзе, Антон Савлепов из группы «Агонь» (экс-Quest Pistols, — прим. «ЗД»), Юля Санина из Hardkiss. Чувствовал, что у меня ничего не получается. Первый раз! И на последнем прослушивании, когда я уже собирался объявлять об уходе, вышли эти ребята. И что-то меня торкнуло — такие свежие, непохожие на то, что делает большинство. Мне стало реально интересно. Я за них решил взяться. Никогда нельзя научить в аудитории, поэтому они ездят со мной — по концертам, по заказникам. Это настоящее «боевое крещение», там разные люди — пьяные, старые, молодые, олигархи. Настоящая обкатка, огранка…
— То есть оказались лекарями, спасли Данилко от хандры и уныния?
— Почему мне это помогло на тот момент? Сформулировал для себя так: я попал в ситуацию общаги, будто я — четвертый курс, а они — первый, но такой общаги, где нет дедовщины, а есть хорошие человеческие отношения, простые, доброжелательные. Типа: Андрей, а у вас есть сковородка, картошку пожарить? — Да, берите. — Спасибо! А картошку дадите?... Вот, что-то из такого. Они вообще очень смешные на самом деле…
— Вообще-то, это называется сесть на шею — если сковородка да с картошкой…
— Вот, Саша (Беляк) только что прошел вперед на выходе со сцены, а я говорю: ну, мог бы и пропустить. Он не растерялся: «А я, — говорит, — хотел вам открыть»… Есть, конечно, такая полтавская хитрость, но они добрые, правильные, и главное, что во всем этом как раз нет игры в одни ворота. Все идет от души, от реального желания делиться опытом, знаниями, помогать, воспитывать… Меня как-то пригласили за деньги в институт культуры, вывесили рекламу, что я набираю курс. А я понимаю, что сидят платники, как на концерте, глазеют: ну, и что ты нам сейчас тут выдашь, как развеселишь?.. А здесь мне нравится то, что в результате наших разговоров ребята реально растут, развиваются, эволюционируют. Они были полтавской кавер-группой, играли чужие вещи, Саня не сочинил сам ни одной ноты. А теперь он начал писать. Я верю в него как в автора. Мне нравится, что они другие, а то, чего они не знают, я могу им сказать, научить. А не знают они вообще ничего!.. Когда я их выбрал, то сижу и думаю: сейчас им объявят, и они, конечно, расстроятся. Понимаю, что они бы хотели быть, например, у Hardkiss или у Кости Меладзе, он все-таки мегапродюсер, композитор, человек-глыба… А тут Данилко…
— Тогда спрошу Сашу: вы расстроились?
— Мы не знали, к кому попадем, но, скажу честно, номером один на тот момент для нас был не Андрей Данилко. Мы раньше не слушали Верку Сердючку…
— Как это?!
— Нет, мы знали, конечно, кто это, просто ее не было у нас в плейлистах. Но все изменилось после того, когда мы впервые увидели Верку вживую. Это перевернуло наше понимание актерства, драйва, настроения, отношения к музыке, того, как можно влиять на людей, когда они вскакивают, начинают танцевать, подпевают хором, всем весело и люди заражены единым порывом… Если мы и были слегка озадачены вначале, то сейчас очень рады, что именно так все повернулось. Мы переехали в Киев из Полтавы всего два месяца назад и получили уже очень много опыта и понимания профессиональных секретов, о которых даже не подозревали.
— Андрей, а что главное из того, чему ты их пробуешь обучить?
— Они очень талантливы и очень молоды, молодых можно менять, лепить. Как мы лепили, например, образ мамы из нашей Инны, а могли и другое что-то сделать, потому что она пришла к нам совсем «сырая», как пластилин, из которого бери и делай, что угодно. У ребят есть свои кумиры, музыкальные ориентиры. А я им пытаюсь донести: вы не One Direction, не Vamps, не Imagine Dragons, не Twenty One Pilots…
— Это они научили тебя модным словечкам?
— Частично. Но я теперь все молодежные группы знаю! Хотя Vamps я знал раньше, случайно купил их альбом в Париже из-за обложки, уж очень она мне понравилась. А теперь я вообще ликую, а то Потап у нас жонглировал всякими модными названиями, а я сидел глазами хлопал. А теперь: как, вы не знаете, кто такая Dua Lipa?! И все затихают… Это было первый раз, когда ты знаешь то, чего они еще не знают. Вот. Так что эти перемены и влияния получаются у нас взаимными, это здорово, меня это невероятно вдохновляет. У них есть стержень, они другие, они очень искренние, они в чем-то идут против течения, и я пытаюсь поощрять в них это… Помню, как в начале нулевых на одной из первых «Фабрик звезд» мы после съемок зашли к тем ребятам с Филиппом (Киркоровым), собрались в номере на посиделки, а по телевизору шел фильм «Цирк». Все без интереса как-то на это смотрели, и тут Филипп не выдержал, восклицает: «Ребята, смотрите, это же Орлова!» А ребята в ответ переспрашивают: «Из «Блестящих»?» (В этот момент ребята из Moutain Breeze оживляются: «А мы ни «Блестящих», ни Орлову не знаем», — прим. «ЗД»)… Но в этом есть свое развлечение, когда мы друг друга образовываем, обогощаем — они меня своим миром, я их своим. Теперь они даже «Ласковый май» знают, мою путеводную звезду, хотя Саша как-то и перепутал Шатунова с Цоем…
— Какое богохульство!
— Я говорю: Саша, у тебя фрагмент в твоей песне «Ну, что же ты моим цветам не рада» очень похож на Шатунова, и отправляю ему. А он на измене: «Так он же умер!» Я говорю: «Как умер?!» Думаю, может, я пропустил, что случилось? Переспрашиваю, долго уточняем. Оказалось, он про Цоя.
— Кошмар, все равно что Ани Лорак с Тиной Кароль перепутать…
— Они, к счастью, обе живы и дай бог им здоровья.
— Как и вам, дорогие Андрей Данилко и Верка Сердючка!
