В разгар работы многие из авторов проекта заболели COVID-19, попали в больницу. О том, какими были эти дни для Михаила Тумели, «МК» уже рассказывал, опубликовав его рисунки, сделанные в клинике и названные автором арт-терапией.
Михаил Тумеля родом из Белоруссии. В 15 лет пришел на «Беларусьфильм», с тех пор и работает в мультипликации. В последнее время занят в основном на чужих проектах: «Конек-Горбунок», «Нос, или Заговор «не таких». Мы встретились на Открытом фестивале анимационного кино в Суздале и поговорили о жизни в России и Белоруссии, новых профессиях в анимации, о том, что мультфильмы теперь могут снимать даже домохозяйки. Михаил показал рукописную книгу, в которую вошли его ковидные рисунки и остроумные тексты. Некоторые из них скреплены красной квадратной печатью, какие ставят в Японии и Корее.
— Когда работал в Сеуле, — вспоминает Михаил Тумеля, — я решил сделать печать сам, вырезал ее из камня. Обратился к корейцам, чтобы подобрали мне иероглифы. С именем оказалось проще. По-корейски Михаил — это «Красивое большое солнце». Для фамилии важно, чтобы иероглифы отображали суть. Мне принесли список на выбор: «Слепая слива» и так далее. Я выбрал три глагола: бороться, спать, болтать.
— Ковидный дневник опубликуете?
— Я его в соцсетях опубликовал. В больнице — скука та еще. Люди не общались, только в гаджеты смотрели. Но в два последних дня все изменилось волшебным образом. У меня выпал наушник, и все узнали, что я слушал новости из Белоруссии. Начались вопросы. Оказалось, что в моей палате лежат интересные люди. Азербайджанец из Грузии торговал в Ярославле машинами, а потом все бросил и стал певцом. Он учился вокалу, зарабатывает деньги на свадьбах. Общение наладилось. Жалко, что я не показал свои картинки лечащему врачу, потому что он заболел за два дня до моей выписки.
— Год был тяжелый?
— Полгода просидел в Минске, полгода — в Ярославле. Обычно в конце года подвожу итог: сколько проездил по планете. В 2019 году получилось 66 тыс. 656 километров, а в 2020-м и 5 тысяч не набралось.
— Зато по внутреннему напряжению такого года, наверное, не найти?
— Жил человек в 13-м веке, ходил по Шелковому пути. Бац! Чума. Говорят, что она сильно подстегнула экономические, политические, технологические процессы. Рабочей силы стало меньше, и социально многие люди поднялись. Я сидел и работал для «Конька-Горбунка», делал двухмерные вставки, где Конек-Горбунок пугает Ивана всякими напастями. Студии были заморожены, так что работал без нервотрепки. Научился преподавать в Zoom. Можно записать материал и сохранить в облаке, послать его тем балбесам, которые не явились на занятия. Бери и учись. Хотя это самое занудное занятие — три часа разжевывать, как делать секундное движение в анимации.
— Почувствовали, что отношение к белорусам изменилось?
— У меня не такой радужный взгляд на белорусов. Мы показали себя с красивой и ужасной стороны. Давать современные оценки глупо. Они не отстоялись. Логика борьбы такова, что ты всегда должен принимать чью-то сторону. Ты за красных или белых? Я обращался ретроспективно к историям, которые рассказывал мой отец, вспоминал о логике выживания во время войны. Ты за партизан или за полицаев? А многие были и не за партизан, и не полицаев. Мой родственник рассказывал, что в семьях специально одного сына отдавали в партизаны, а другого в полицаи. На всякий случай. Я хочу написать историю про тетку моего отца. Во время войны они с мужем спрятали советского летчика, сбитого в 1941 году. Знали, что кто-то из односельчан может сдать. А у них — дети. Собрали летчику еды и сказали: «Уходи». Мой родственник получил пять лет лагерей, из которых три отсидел. Его сын после этого не мог поступить на оборонный завод. Не брали из-за анкеты. Так что не надо никого идеализировать. Хочется, конечно, руководствоваться высшими образцами.
— Анимация становится все доступнее? Сегодня любой человек может ею заниматься?
— Как-то я попал на Международный фестиваль в Варну и увидел там плакат «Анимация американских домохозяек». Очень удивился, поскольку тогда попасть в мультипликацию было не так просто, требовалось, чтобы в городе была киностудия, чтобы она была оборудована, и на ней производили анимацию. А тут американская домохозяйка находит камеру, станок и снимает о том, что ее волнует. То есть анимация — это не что-то возвышенное, это инструмент для выражения своих чувств. Мир начал меняться уже тогда.
— Вы посмотрели их работы?
— Посмотрел. Конечно, это была любительщина, которой сейчас переполнен Интернет. Но это плата за демократизацию. Искусство потеряло иерархию, и это для него печально. Оно стало инструментом, при помощи которого может разговаривать и выражать эмоции широкий круг людей. Один мой умный товарищ в институте рассказал, что есть правило воронки. Она сверху широкая, но не глубокая. В ней вода образует лужу. А если это узкий каньон, то вода попрет с бешеной скоростью, прорежет скалы. Получается, что искусство — это организация потока. Разольешь лужу — все это сразу увидят. А для того, чтобы вода могла скалы прорезать, надо в базальте пробить путь. Ее можно и не увидеть, потому что это в глубине. О том, что сейчас творится в Интернете, все знают. Каждый может снять мультик, как теперь говорят.
— Теперь сплошные «мультики». А ведь еще недавно это звучало как оскорбление.
— Я вел детскую передачу в Белоруссии, где у нас был герой-инопланетянин. Мы пригласили Федора Хитрука (классик отечественной анимации, режиссер, снявший «Каникулы Бонифация», «Винни Пуха». — С.Х.), и он обратился к нему со словами: «Ладно, говори «мультик», раз уж так дети говорят. Но умоляю, не говори «мультяшка». В этом есть какое-то пренебрежение к серьезному труду. С языком не поборешься. Все это не так страшно по сравнению с тем, как мы боремся со словами «отрисовка», «рисовка». Я объясняю молодежи, что это отрицательная формулировка, что это перед девушкой можно рисоваться. Такие схватки бывают! Хотя сводятся они к тому, что человек всего лишь хочет, чтобы все говорили, как в его деревне. Я, с одной стороны, выступаю за то, чтобы анимацию могла делать любая домохозяйка, а с другой стороны, понимаю, что чем больше шума, тем труднее находить настоящие вещи. У нас был разговор с Костей Бронзитом, и он сказал, что режиссура анимации — такой вид творчества, когда ты обязан встать на табуретку, прочитать стишок и прокричать во все воронье горло.
— Что значит «встать на табуретку»?
— Хитрук в своей книге «Профессия — аниматор» написал, что анимация — это разговор с миллионами. Ты выбираешь тему, которой хочешь поделиться со всем миром. Сейчас анимация стала прикладной, ее заказывают для корпоративов. Это не что-то для небожителей. Я встречался с потрясающими самоучками, которые, выучив программу, в силу своего природного чутья стали хорошими аниматорами, хотя не обучались в киношколах. Просто у них есть к этому природная склонность. Сейчас забивают в поисковике свою проблему и тут же находят ответ. Это как большой, но не искусственный, а естественный интеллект. При помощи средств современной коммуникации любую проблему можно решить быстро и не искать ответ самостоятельно. При помощи определенных технологий даже без царя в голове можно наделать кучу плохой анимации, которую мы и видим. Она может быть дешевой, технологичной. Но нужна ли такая? Археологи говорят, что сейчас на полях сражений чаще находят не подлинные предметы, а те, что остались от реконструкторов, потому что на полях сражений не оставалось ничего. Это же были дорогие вещи — бронзовая фибула, застежка для плаща. Их подбирали. Сейчас, при китайской штамповке, если что-то потерял, то можно заказать по Интернету все, что тебе нужно.
— Снобизм постепенно уходит? Раньше в замкнутый профессиональный круг чужаков не пускали.
— Аниматоры по большей части интроверты. Раньше ты находил какую-нибудь технологию и не делился ею, потому что тут же упрут. Я прочитал в воспоминаниях Евгения Мигунова, что он придумал фоны маслом. Но его знания толком не пригодились. Это пропавшее знание. Лучше все же делиться. Так продуктивнее. Нет таких знаний, с которых можно стричь купоны. Кто-нибудь придумает такую программу, что твоя уже будет никому не нужна. Обмен веществ в мире стал другим.
— Вот появилась новая серия «Масяни». Народ всколыхнулся. А ваш брат мультипликатор внимания на это не обращает, живет в другом царстве.
— Давайте переведем ситуацию на подъезд московской или минской многоэтажки. Мы всех соседей знаем по именам? Со всеми здороваемся? Нет! В том-то и дело. Аниматоров стало в разы больше. Раньше мой пьяный белорусский коллега, когда его забирали в милицию, кричал: «Нас меньше, чем космонавтов». Но те времена прошли. Нас уже в разы больше, чем космонавтов.
— Молодые ребята, которые приходят на смену, совсем другие? Чего хотят?
— Я всегда говорю студентам: «Если перед вами стоит дилемма: анимация или жизнь, то выбирайте жизнь». Запомнил фразу из воспоминаний Микеланджело. Он шел куда-то, встретил друзей, направлявшихся в таверну, но с ними не пошел, поскольку тогда не исполнил бы того, что предначертал ему Господь. Я понимаю, что сам бы, наверное, выбрал таверну. Некоторые вещи молодым уже не объяснишь. Сидишь, как дедушка, и рассказываешь, как сидел с пленкой. «Волшебную свирель» мы снимали две недели, сдали в проявку, но скобки разошлись, и весь материал стал черным. А декорацию уже разобрали. Пришлось ее восстанавливать, все переснимать. Технологии будут менять сознание, как это уже происходит. Но они породят и новые проблемы. В анимации существует закон суммы: сэкономишь на одной операции, но на другой потратишь столько же сил и времени.
— Сейчас много новых профессий в анимации, композер, например. Можете популярно объяснить, что это такое?
— В наш мир пришел компьютер, и то, что мы раньше снимали на пленке, оно так оставалось в том виде, в каком лежало под камерой. Внедриться туда можно было только при помощи сверхусилий. Компьютер позволяет эти процессы разложить послойно. Любой элемент можно найти, внедрить, куда нужно, чтобы не лезли швы и нитки, а общее изображение было приемлемым для художника и режиссера. Этим и занимается человек, владеющий компьютерными программами. Тут есть свои потери. Пленка давала естественное волшебство. Как там молекулы серебра сцепятся, никто не мог проконтролировать. В цифровом процессе все можно разъять до атома и получить тупую и мертвую картинку. Для того чтобы она стала живой, как на пленке, надо приложить в пять раз больше усилий. Теперь все процессы контролируемые, но из-за этого изображение иногда выглядит более запрограммированным, и зритель это чувствует. Наш опыт с Петровым показал, что лучше брать не готового композера с телевидения, а научить художника работать на компьютере. Так продуктивнее. Нам же нужно художественное решение, а не техническое.
— То есть человек, владеющий технологиями, который не умеет рисовать, может сделать фильм?
— Новые технологии позволяют тем, кто не рисует, использовать библиотеку образов и скомпилировать их в некое произведение. Станет ли оно художественным? Коллаж — это жанр искусства? Есть же художественные коллажи. Или мозаика? Грамотный композер все равно должен быть художником. Не каждый художник должен быть аниматором, но каждый аниматор обязан быть художником. Нужно понимать законы гармонии, построения в кадре, как там соотносится большое и маленькое, горизонтальное и вертикальное. Знание кнопок на компьютере ничего не даст. Мир предоставляет нам новые возможности, и теперь не надо ехать в Падую, чтобы прочитать трактат. Но доступность рождает вялость: пока я в носу поковыряю, а завтра посмотрю. Но время утекает точно так же, как и в 13-м веке.
— А что вас привлекло в анимацию?
— Я пришел потому, что мечтал об этом с детства, очень любил карикатуры из «Крокодила», срисовывал картинки из «Мурзилки», знал всех художников. Мог, не прочитав фамилию, по манере определить, где Огородников, а где Иван Семенов. В детстве внимательно читал титры. Знал, кто директор фильма, кто звукорежиссер. Потом встретился с легендарными людьми, о которых узнал еще маленьким. Точка наведения ракеты была уже поставлена, требовалось набрать пороха. Я не мечтал быть режиссером, хотел стать мультипликатором. Думал так: вырасту, выучусь на студии на аниматора, куплю Папе Карло его куртку, потом, может быть, созрею до режиссера. Но сложилось иначе. Я попал на Высшие режиссерские курсы, где учился с Сашей Петровым, Ваней Максимовым, Мишей Алдашиным — грандами российской анимации. Я был в мастерской Назарова и Норштейна. Петров — у Хитрука и Бардина. Алдашин — у Хржановского и Угарова. Но это ничего не значило. Все мы были приписаны к одному полку, и армейские занятия у всех были одни и те же.
— Вы работали на проекте Петрова, на «Коньке-Горбунке». Когда свой фильм сделаете?
— У меня же есть авторские картины. Я их уже девятый год не делаю. В этом смысле я — лучший ученик Эдуарда Назарова (классик отечественной анимации, режиссер фильмов «Жил-был пес», «Про Сидорова Вову». — С.Х.). Мы с ним как-то поговорили как сын с отцом. Уже после его «Мартынко», снятого в 1987 году. Я спросил: «Что дальше?» Он ответил: «То, что хотел, я сделал. Был план снять «Сказки дядюшки Римуса». Я даже сел и начал, как дурак, переводить их, но понял, что Борис Заходер все равно лучше это сделал».
— Откуда он так хорошо знал английский?
— Он интересовался джазом, западной культурой, был стилягой. Угаров тоже отлично знал английский. Хитрук был военным переводчиком, знал английский и немецкий.
— Вы тоже сделали все что хотели?
— Вдруг поймал себя на том, что все, что я хочу сделать, почему-то о смерти. Мне показалось, что это не совсем гуманно, надо пожалеть зрителей. Лучше с Александром Петровым поработаю.
