Сам Борис Каморзин лучшие роли сыграл у Сергея Урсуляка в «Ликвидации», «Исаеве», «Долгом прощании», у Владимира Котта в «Громозеке» и «На дне». Он снимался в «Бесах» Владимира Хотиненко в роли капитана Лебядкина, «Угрюм-реке» Юрия Мороза, где сыграл отца Ипата. В картине Говорухина «Конец прекрасной эпохи» его герой — главный редактор газеты, в которой трудится будущий писатель Сергей Довлатов. Борис Каморзин снимался у Сергея Лозницы в фильмах «Счастье мое», «В тумане», «Кроткая», «Донбасс», у Николая Хомерики — в «Сказке про темноту» и «Ледоходе». Работа в авторском кино не исключает съемки в сериалах, причем самых разных — от «Родкома» до «Доктора Рихтера». Мы поговорили о том, что такое сегодня российское кино, легко ли в нем держать планку и не падать духом.
— На фестивале, где мы находимся, много звезд советского кино, а в разговорах витают отчаяние и страх, связанные с современным кинематографом. Есть ли они у вас?
— Я-то нахожусь в гуще современного кинематографа, если так можно сказать, и довольно часто снимаюсь. Но и у меня некий страх присутствует. Глядя на представителей старого советского кино, теперь уже почтенных лет, вспоминаешь фильмы, в которых они снимались. Много было ярких режиссерских высказываний. Что ни фильм, то шедевральная музыка и актерские открытия. Сейчас этого нет. Все в большей степени поставлено на поток. Я сам часть этого потока и вижу, как снимаются фильмы и сериалы. Не то чтобы тяп-ляп, не то чтобы левой ногой. Нет! Но усреднено, по-быстрому. Нет той волшебной атмосферы, которая была в картинах прежних лет. Мне бы хотелось, чтобы вернулся на съемочную площадку дух старого советского кино. И дело не в том, что я уже не очень молодой человек и хочу в Советский Союз. Нет! Я хочу вернуть прежнее отношение к актерам, чтобы на съемочной площадке все было культурно, работали бы интеллигентные люди, уважающие труд других. Бывает, приходишь на площадку и не хочешь там находиться. Думаешь, ну елки-палки, продался и должен терпеть. А бывает, что стремишься туда, где платят совсем мало, а то и вовсе не платят, снимаешься по дружбе и с удовольствием, плачешь, когда надо, делаешь много дублей. Важно, когда есть хороший материал, когда тебя уважают и любят, готовы выполнить любой каприз. Даже не каприз. Я не капризничаю никогда. У меня нет райдеров, особых требований. Я не включаю «звезду», не веду себя так, что вот он я пришел, любите меня все. Нет! Я пришел и делаю свое дело. Наверное, прежнего уже не вернуть.
— Удивительно, что актрисы такого класса, как Лариса Удовиченко и Валентина Теличкина, испытывают неловкость, оказавшись на пробах или съемках. Это они должны диктовать условия, а не внимать тем, кто еще никак себя не проявил.
— Меня поразил рассказ Ларисы Удовиченко о том, как она оказалась в молодежной среде на съемках, тихо и скромно стояла в уголке, не зная, как себя вести. А правили бал на площадке молодые актеры и режиссеры, у которых нет той ауры и интеллигентности, того отношения к профессии, которые когда-то отличали наше кино.
— Вы испытываете дискомфорт в общении с людьми, которые моложе, но занимают какие-то, пусть призрачные, позиции в кино?
— Практически нет. Я научился вливаться в процесс и ладить с людьми, хотя несколько раз испытывал чувство неловкости. У молодых людей бывает хамоватое поведение. Иногда думаю: ты еще ничего не сыграл, почему ведешь себя так, будто суперзвезда? С такими людьми стараюсь не общаться. Мне везло в этом отношении. Я молодых к себе располагаю, потому что могу над собой подшутить, чувствую ироничные посылы в свою сторону.
— Есть несколько режиссеров, к которым вы периодически возвращаетесь, — Сергей Лозница, Сергей Урсуляк, Владимир Котт.
— Но это же не актер возвращается, а режиссер возвращается к нему. Если меня зовут, то я иду. Инициатива должна исходить от режиссера в первую очередь. Меня одно время начал снимать Сергей Урсуляк. Собственно, с его фильма «Долгое прощание» и началась моя кинокарьера. Потом были «Ликвидация», «Исаев». После этого как отрезало. Урсуляк перестал меня снимать.
— Вас это мучает?
— Уже нет. Поначалу мучило. Я не понимал, чуть ли не впрямую его спрашивал, бывало, что напрашивался. Сергей мне вежливо дал понять: отвали, не задавай вопросов. Я все понял. Ну что делать? Ну не снимает и не снимает. Буду работать с другими серьезными режиссерами — Владимиром Коттом, Сергеем Лозницей, Николаем Хомерики.
— Я уже второй раз слышу подобную историю, как актера перестал снимать Сергей Урсуляк. Федор Добронравов очень переживал разрыв, который наверняка связан не с личными обстоятельствами, а особенностями и потребностями новых картин.
— Я, наверное, впервые заговорил об этом публично. Урсуляк мне объяснил, что нужно чуть-чуть менять команду, но все равно он кого снимал, того и снимает. Сергей Маковецкий работает с ним из фильма в фильм. Я Сергею очень благодарен за то, что он фактически открыл меня для кино «Долгим прощанием» и «Ликвидацией». А в «Исаеве», я считаю, лучшая моя актерская работа до сих пор. Сам сериал не стал таким популярным, как «Ликвидация», но полковник контрразведки Гиацинтов у меня хорошо получился, опять-таки благодаря Урсуляку.
— Часто возникает у вас проблема выбора, когда сниматься не хочется, но приходится, ведь жить-то на что-то надо?
— Бог миловал от совсем уж бездарных сценариев. Пару раз бывало такое, что приходилось отказываться. У меня сын взрослый, но все равно надо семью кормить и дом достраивать. Это же профессия. Надо честно делать свое дело. Пусть эпизод, не очень интересная роль, но ты ее сыграй интересно. Актер это может сделать даже сам, без режиссера. Я так и стараюсь.
— Да у вас не было ничего такого, за что стыдно.
— Стараюсь, чтобы все было по-честному даже в таких маленьких эпизодах, как у Володи Котта. Мне не стыдно ни за одну из своих ролей.
— Слышала, что на «Конце фильма» вы все бесплатно работали?
— Практически да. У нас уже сложились такие тесные отношения с Владимиром Коттом, что это многое решает. Фильм отличает честный взгляд на себя, свое место в профессии, на то, что она из себя представляет. Он сделан с самоиронией. В первых же кадрах возникает аллюзия на Тарковского, там, где появляется изображение идущего со свечой Олега Янковского. Задул свечку, плюнул в вечность — это же самоирония. Я прочитал сценарий, мне он очень понравился, и я сказал Володе, что снимусь. Пусть это только два маленьких эпизода, но я с большим удовольствием их сыграл.
— Все, что хочешь знать про современное российское кино, сконцентрировано в «Конце фильма». А ваш герой запоминается как один из главных.
— Значит, что-то закольцевалось. Такое оно — российское кино.
— Ваш отец, Борис Каморзин, тоже был артистом, служил в Брянском драматическом театре…
— Да. И мама тоже там работала. Она окончила ГИТИС.
— Вы похожи с отцом как актеры? Близки по психофизике, амплуа?
— Мы с папой не похожи внешне. Отец был гораздо красивее. Но по психофизике мы очень похожи. Моя мама говорит, что чем старше я становлюсь, тем больше напоминаю отца в разных проявлениях — в жизни, на экране, в интонациях, манере говорить, во взгляде. Но папа был скорее героем-любовником, а я в первую очередь — характерный артист.
— Он застал вас на сцене и в кино?
— Нет, он умер рано, в 1994 году, когда ему было 54 года.
— А у вас все не так рано началось.
— Моя кинематографическая карьера закрутилась где-то в 36 лет. До этого я играл в МТЮЗе зайчиков, обезьянок, котов, лягушек. Были какие-то антрепризы. Я очень мало где снимался. У Ивана Дыховичного в «Копейке» была первая моя более или менее заметная роль. А потом меня увидел Урсуляк в антрепризном спектакле. Он пришел посмотреть молодую актрису, обратил внимание на меня и спросил: «Кто такой?» Потом вызвал на киностудию Горького, где состоялся наш разговор: «Почему в первый раз вижу?» — «Не знаю. Я актер в ТЮЗе» — «У кого учился?» — «У Катина-Ярцева окончил курс в 1991 году» — «Надо же, всех щукинцев знаю, а тебя нет». Я тогда почти ничего и не играл. Он не мог меня видеть. Так, благодаря случаю и антрепризному спектаклю я попал в «Долгое прощание», и началось. Я потом спрашивал у Сергея, почему меня так мало снимают. Он хорошо ответил: «Пойми! У тебя сложная внешность. Ты выглядишь старше своих лет. Режиссеры не очень понимают, как тебя снимать, какие роли давать. Когда твое внутреннее состояние придет в соответствие с внешним, и ты внутренне созреешь до того, как выглядишь, вот тогда отбоя не будет». А у меня с детства большие залысины. А Урсуляк оказался абсолютно прав.
— Так в театральных училищах соответствие внутренних и внешних данных — камень преткновения. У вас, наверное, так и было?
— Несоответствие, конечно, было, но тем не менее меня взяли. Повезло. Могли бы и не взять. Это как на конкурсах и фестивалях приятно получать призы за лучшую мужскую роль, за роль второго плана. Но я прекрасно понимаю, что это некая случайность. Будь чуть иной состав жюри, и награды получит кто-то другой. Я благодарен за них, горжусь ими. У меня призы стоят дома на полке. Да, я сыграл, надеюсь, хорошо, но были бы другие люди или кто-то в плохом настроении, все могло сложиться иначе.
— Что вы думаете по поводу актерского минимализма в кино?
— Его все больше, и мне это очень не нравится. Я понимаю, что есть такая манера, когда ничего не играют, разговаривают на экране, как в жизни. Но что ты говоришь? Я не слышу тебя. Какая-то каша во рту. Актер должен играть, как мне кажется. Это его профессия. Меня проклянут все адепты системы Станиславского, но я не понимаю, когда говорят: «Он не играет, он живет», «Он прожил эту роль». Да ничего я не проживаю, а играю. Я — актер. Это моя профессия. Мне надо играть.
— Что бы вы ни говорили, вам присущ минимализм.
— Мне? Да вы что?
— У вас есть внутренняя сдержанность, концентрация, и никакого перебора и внешних излишеств.
— Даже удивительно то, что вы говорите. Но согласен, все должно быть в глазах, мельчайших оценках, выражении лица, полуулыбке. Это все видно и читается.
— В театре вы не нашли того, чего искали? Вы ведь странник?
— По большому счету у меня с театром отношения так и не сложились. Сначала я работал в МТЮЗе у Яновской. Продолжалось это шесть лет. Я играл только лягушек, медведя. Может быть, сам был виноват, не очень правильно себя вел по молодости. Год проработал в Театре им. Вахтангова, откуда меня выгнали. Тогда худруком был Михаил Ульянов. Почему выгнали? Выпивал.
— Прямо так, что не являлись на спектакли?
— Не явился пару раз, правда, в массовку. Спектакль не был сорван, но все равно, как это молодой артист не является на спектакль? А мне надо было деньги зарабатывать. Я был полунищий, лабал в ресторане. Я же пианист, окончил Центральную музыкальную школу при консерватории, в которую потом была прямая дорога. Но меня забрали в армию. Блата никакого не было. Это было время Афгана, 1985 год, Советский Союз. Я был мальчиком из Брянска, без связей. Отучился, пришла повестка — и вперед.
— Навыки были утрачены?
— Конечно. Как я мог поступать в консерваторию, если два года не играл? Это все! Конец! Но, возможно, все сложилось к лучшему. Я склонялся к тому, что хочу быть актером, а не пианистом, хотя играл хорошо. Ну и то, что я из актерской семьи, наверное, сказалось. Раз так с армией сложилось, подумал, что это судьба.
— Как же вы зарабатывали на жизнь?
— Играл в одном из первых ресторанов Аркадия Новикова, который назывался «Сирена». Он располагался на Малой Спасской, и был очень популярным в то время. Это давало мне возможность существовать.
— Но с театром вы все-таки не расстались?
— Нет. Я вернулся в МТЮЗ. Меня уже там не любили, но тем не менее приняли обратно.
— Не любили за то, что перебежчик?
— И за то, что перебежчик, и за то, что подхалимажем не занимался. Потом я три года работал в «Содружестве актеров Таганки» у Николая Губенко, где были в основном литературно-музыкальные композиции. Стихи читать под музыку было не очень интересно. Оттуда я ушел сам. Работал в антрепризах, Театре doc., в «Практике» — там у меня были хорошие спектакли. Один из них — «Коммуниканты» — поставил Владимир Агеев. Я играл абсолютно голый. На это тоже решиться надо.
— И как вы отважились?
— По сюжету депутат встречается с двумя проститутками в бане. На красивых и молодых актрис приятно было смотреть. А я голый на сцене вряд ли вызывал высокие эстетические чувства у зрителей. Зал был маленький, мест на 90, все очень близко. Сначала мое появление вызывало шок, а потом ничего, привыкали. Я произносил большой монолог, практически это был моноспектакль, хотя появлялись и другие персонажи. Я постепенно одевался, играл уже одетый. Все это было технически сложно, и я горжусь этой работой.
— Помню, как у Льва Додина Алексей Девотченко выходил на сцену раздетым, испытывая неловкость, а зрители говорили: вот бы режиссера так выпустить.
— И у нас кто-то отказался играть, сказав странную фразу: «Русский актер вообще не должен выходить на сцену голым». Но почему русский, а не норвежский, не португальский? Чем русский артист так отличается от других? Что это за заявления: «Мы — русские, у нас система Станиславского!», «У нас «духовка»?
— Немецкого актера Ларса Айдингера, сыгравшего Николая II в «Матильде» Алексея Учителя, назвали у нас порноартистом за то, что сыграл Гамлета в берлинском театре «Шаубюне» обнаженным. Но это требует от актера особой степени раскрепощенности, в том числе внутренней.
— Не нужно этим злоупотреблять, из спектакля в спектакль баловаться обнаженкой, но иногда, если это к месту и оправданно сюжетом, почему бы и нет? А то мы все как на элеваторе ищем зерно роли. Есть такая мхатовская шутка про элеватор.
— А роли вам предлагают по накатанной? Хоть какое-то расширение границ происходит?
— Особого расширения нет. Надеюсь, что оно все-таки будет. Мне грех жаловаться, но всегда хочется большего — и главных ролей, и серьезных полнометражных картин, и масштабных работ, как в «Монахе и бесе» и «Долгом прощании». Если это сериал, то, извините за цинизм, пусть это будет кормушка на много лет, игра вдолгую.
— Какая у вас интенсивность?
— Год на год не приходится. Бывало по 8–10 сериалов. Снимаешься днем в Питере и Москве, а в промежутке еще и ночная смена. Я вообще не спал. Вместо обеда где-то на съемочной площадке просто отрубался на полчаса. Случалось, что месяц, два, три никто не звонил. Даже по полгода. Начинаешь думать, что происходит. Все? Никому не нужен? В общем, то густо, то пусто. Сейчас снимаюсь в сериале для ТНТ «Полярный-2» с Михаилом Пореченковым, Иваном Охлобыстиным, Катей Шпицей. Будет «Балабол-6».
