Когда делаешь еженедельную рубрику, невозможно не иметь плана. Темы, фотографии, сюжеты просто необходимо прикидывать заранее.
Но иногда происходят события, которые задевают и на которые надо откликнуться. Как правило, это трагические события. Не всегда они напрямую связаны с фотографией.
Но фотожурналистика тем и хороша, что за семьдесят лет своего существования она видела абсолютно все и готова к любому повороту событий.
Прошлой весной в “ФА” был выпуск, посвященный нехитрому противопоставлению: “Зло в фотографии и сама фотография как зло”. На одной карточке была запечатлена казнь северокорейского военнопленного (улыбающийся палач попал в кадр вместе с отрубленной головой). На другом плакате были объединены сценки, где в роли восковых фигур выступили трупы советских солдат. Афганские моджахеды расставили наших погибших в виде дьявольски причудливых мизансцен. А один эстет сделал из всего этого пугающий “Разговор мертвецов”.
Каждый из нас в жизни не раз сталкивается с проявлениями чистого, без примесей, Зла. Это бывают мелкие бытовые уколы ненависти. А бывают огромные трагедии, завораживающие своей космической непонятностью. В начале мая в Красноярске нашли трупы пяти пропавших детей 10—13 лет. Трупы обгорели в каком-то заброшенном коллекторе. Теперь по молочным зубам придется идентифицировать погибших.
Как так происходит, почему именно эти дети стали жертвами, в чем смысл произошедшего — это вечные и риторические вопросы. Ответы на них лежат в области веры или неверия. Причем пока в Красноярске нет повода говорить, что гибель подростков — дело рук очередного маньяка. Если бы такое произошло, мне кажется, эти вопросы еще бы десятикратно обострились.
Как обострились они в 1996 году на Западной Украине, когда в течение трех месяцев одержимый кровопийца убил 52 человека. Мне пришлось делать тогда репортаж из Львова, и до сих пор я считаю, что то дело было проявлением какого-то чистого, неразбавленного Зла. Зла с большой буквы. И, как выяснилось, тот случай живет во мне до сих пор, если любые сообщения типа красноярских прежде всего на автомате вызывают воспоминания и ассоциации из дела десятилетней давности.
События на западе Украины развивались параллельно с выборами президента в России. И поэтому дуэль Ельцин—Зюганов, в общем-то, заслонила драму похлеще чикатиловской.
Какой-то неизвестный начал врываться в дома, стоявшие на окраине сел. С невероятным хладнокровием преступник, воспользовавшись неожиданностью, убивал сначала того, кто мог оказать реальное сопротивление. Как правило — мужа. Потом — мать, а уж затем детей. Не щадил даже грудных. Рассчитать, где и когда появится одержимый, было невозможно. В одном селе он мог появиться три раза, а в соседние вообще не войти. Милиция выбивалась из сил. На ноги была поставлена армия — целые дивизии сидели в засадах по околицам разных деревень. Но в такие дни серийный убийца не появлялся.
Найти его было невероятно трудно. Хотя он брал из разоренных домов какие-то вещи, но грабеж не был его целью. Вещи эти не всплывали, а логику его просчитать украинские следаки не могли. Да и как просчитаешь? Встретил он на одной из дорог пару, занимавшуюся любовью. Тут же “включился”, убил обоих, забрал их машину и поехал по ночной дороге, убивая всех прохожих на дороге, включая милиционера. А потом бросил машину, аккуратно убрал следы и растворился.
Подозреваемых было много. Одного из них, требуя подписать “добровольное признание”, насмерть забили сотрудники СБУ. Представьте, что должен был испытывать молодой парень, которого местные чекисты убивали за преступления, о которых он только читал...
В итоге поймали маньяка в крошечном городишке Яворив. Он жил там вместе с парикмахершей из местной военной части. Какой-то алкаш заметил, что новый друг соседки ходит с пистолетом под курткой, стукнул участковому. Когда Онуприенко взяли, нашлись и украденные вещи, которые он дарил своей любимой и ее маленькому сыну. О последнем он вообще очень заботился и даже ни разу не хотел убить.
На допросах он запираться не стал и сразу объявил, что ему были голоса из космоса — кого и где надо зарезать. При этом он был в восторге от своей сообразительности и как будто хвастался ею перед милиционерами.
Маньяк воспитывался в сельском детском доме (можно представить, что это такое). Потом был отличником в Советской Армии — что-то там придумал для улавливания орудийных гильз, за что получил благодарность командования. Работал механиком на судне. Совершив первое убийство, несколько лет ездил по заграницам — прятался. (Но его и не искали. Убивал ли за границей — неизвестно.) А потом вернулся домой и сдерживаться уже не мог. Когда он видел отдельно стоящий на окраине села дом, в окнах которого горел свет, — это и было сигналом к действию. Видимо, с детского дома очень хотелось уюта.
Его признали вменяемым и приговорили к пожизненному заключению. Но с февраля по май 1996 года он успел почувствовать себя счастливым, выполняя волю “космических голосов” и наведя ужас на несколько областей.
И мне кажется, что каждый такой “доктор Лектер” является не просто больным человеком. Он является посланником каких-то потусторонних сил. Недаром главный из них — Влад Дракула — остался в истории навсегда. Сила легенды определяется цельностью личности: когда изверг сидел в тюрьме и не мог пытать людей, он пытал куриц, которых ему специально для этого покупали на рынке.
Уголовным хроникерам часто приходится сталкиваться с проявлениями вполне конкретного зла. Вряд ли они задумываются о чем-то потустороннем. Но когда дело доходит до очередного Чикатило, выясняется, что просто фотография лысого очкарика за решеткой — ничего не дает и не объясняет. И тогда приходится идти на инсценировку.
Казалось бы, инсценировка противоречит самой сути фотожурналистики. Но иногда она все-таки передает нерв событий, которые могут закончиться трагедией. В мае 1947 года “Лайф” опубликовал фотоисторию о жизни “трудного ребенка” в приюте. Героя назвали псевдонимом Батч. Его лицо нигде не показали. И он поучаствовал в инсценировке нескольких сцен своей жизни. Одну из них вы видите. Голый мальчик убегает от озверевшего воспитателя на улицу. Когда Батч позировал Ральфу Крэну, ему было тринадцать. Когда же этот случай с ним произошел на самом деле — ему было только семь.
Батч имел славу очень трудного подростка. Один раз он даже поджег приют, в котором находился. Но после работы с Крэном у него все изменилось к лучшему. Он сумел окончить колледж и по пути Онуприенко не пошел.
Америка же была шокирована нравами, царившими за стенами детских домов. И хотя инсценировка — совсем не документ, изменения в жизни этих учреждений начали происходить достаточно быстро. Сейчас в американских детских домах в основном остались только черные дети. Все-таки в огромном большинстве хотят усыновлять детей хотя бы своей расы. За последние десять лет усыновлено около 50 тысяч российских детей. В том числе тысячи — с тяжелейшими заболеваниями, которые на Родине не имели бы шанса не то что на семью, а просто выжить.
Но сейчас разговор не об этом. Серия Крэна, конечно же, не смогла ограничить количество серийных убийц. Такие люди случаются. Говорят, что в стране, равной по численности США или Советскому Союзу, всегда есть около 50 человек, сорвавшихся и готовых сорваться с цепи. Одного ловят, другой появляется. Но инсценировки фотографа помогли ограничить количество людского материала, готового по факту своего чудовищного детства перекинуться на сторону Зла при первой возможности.
А для борьбы с чикатилами, онуприенками и прочими каннибалами есть только один путь. На красивейшем снимке Чарльза Штейнхамера заключенный легендарной тюрьмы “Сан-Квентин” в огромном пустом зале столовой пишет письмо домой. Кажется, ему уже никогда не выбраться из бесконечного ряда скамеек и кружек.
И это правильно. Смертная казнь сама по себе зло. Но не дать наследникам Дракулы даже куриц для своих церемоний — это святое.
