Однажды в конце 80-х в ресторане ЦДЛ к Михаилу Задорнову обратился один маститый писатель: “Скажите, а вы случайно не потомок Николая Задорнова, автора исторических романов?” Михаил Николаевич ответил: “Можно сказать, что потомок. Поскольку сын”. Писатель страшно удивился: он был уверен, что Николай Задорнов жил еще в XIX веке…
— Я тогда понял, что для нормального совписа современный писатель — это тот, кто регулярно появляется в ресторане ЦДЛ, участвует в борьбе литературных группировок, подписывает какие-то воззвания… — говорит Михаил Николаевич. — Отец никогда не делал ни того, ни другого, ни третьего. Он просто писал хорошие книги.
В наступающем году будет сто лет со дня рождения писателя Николая Задорнова.
— Сколько я помню наши отношения с отцом, мы постоянно ссорились. Как, наверное, очень многие отцы и дети. Но в промежутках между ссорами общение с ним давало мне такой заряд мудрости, что хватило на всю мою жизнь. Хотя до конца я это понял только сейчас.
— Из-за чего обычно ссорились-то?
— Из-за различия взглядов. Например, когда я впервые побывал в Америке — а это было году в 88-м, — то пришел в полный восторг. Еще бы: я увидел на прилавках сорок сортов кефира! Дал почитать отцу свои очерки об Америке, а он сказал: “Написано неплохо, но ты ничего не понял об этой стране…” Я очень обиделся — за западную демократию, за свободу и за то будущее, которое рисовал для нашей страны. Мы поссорились. Отец не стал мне ничего объяснять — я ведь уже был “звездой”, выступал в огромных залах, считал себя знающим и умным… Он только сказал: “Ты еще не раз на Западе побываешь. И сам поймешь, что все не так просто”. Словно предвидел, что через несколько лет мое мнение об Америке полностью изменится.
Так выходит, что при всем несходстве взглядов, имевшем место в прежние годы, в моей жизни то тут, то там отражаются отцовские принципы. Так, в семье родителей не было принято смотреть телевизор — это считалось потерянным временем. Я теперь тоже не смотрю. А когда шел 1-й съезд народных депутатов — во времена перестройки, когда все восхищались демократами и называли их так искренне, без иронии, как теперь, — папа сказал: “Что те воры были, что эти. Только новые будут поумнее и наворуют побольше!” Мы поссорились… А потом, постепенно, я осознал, что подобные, как бы случайно проброшенные фразы, на которые я злился, впоследствии помогали мне выбираться из неправды и лицемерия.
— Отец был убежденным коммунистом?
— Он вообще никогда не был коммунистом. Он не попал под гипноз советской власти, хотя очень гордился тем, что стал лауреатом Сталинской премии. Он получил эту премию за романы “Амур-батюшка”, “Далекий край”, “К океану”.
Издательства отказывались их печатать, т.к. в то время была востребована исключительно литература, восславляющая строителей коммунизма. Каким-то образом рукопись попала в руки к секретарю Союза писателей Александру Фадееву. Тот передал ее лично Сталину. И Сталин велел книгу немедленно напечатать. Как потом Фадеев рассказывал моей маме, вождь народов сказал ему: “В романах показано, что дальневосточные земли исконно наши, и не завоевывались, а осваивались трудовым человеком. Это нам очень пригодится в отношениях с Китаем. Надо издать и отметить!” Папа ценил эту премию, поскольку произошел беспрецедентный случай: ее дали за книги, где не было ни партработников, ни героев войны.
При этом к самому Сталину отец относился вполне адекватно. Помню день смерти вождя. Я сидел на горшке (извините за подробность) в нашей рижской квартире и смотрел в окно. На улице шли люди и плакали. Моей старшей сестре было 11 лет, и она тоже плакала, хотя мало что понимала… В комнату зашел отец и сказал ей: “Не плачь, дочка, он был не таким уж хорошим человеком…” Хотя потом не раз упоминал о хороших делах, совершенных в то время. А когда меня хотели принять в партию, отсоветовал: “Не надо тебе туда. Ты не сможешь быть свободным человеком. Тебе всегда будут угрожать исключением из партии”.
Отец никогда не навязывал нам с сестрой своих взглядов. Лишь старался сделать так, чтобы заработали, включились наши собственные мозги. В школе нас убеждали, что мы живем в самой лучшей стране, а в капиталистических странах люди глупые и несчастные. Мне было около 12 лет, когда отец позвал меня к себе в кабинет и сказал: “Учти, в школе не всегда говорят так, как есть на самом деле. Но так положено. Ты это поймешь, когда вырастешь”.
Он не был коммунистом, но и не попал под влияние диссидентов. Он считал их предателями:
— Эти “революционеры” корчат из себя смельчаков, идут грудью на амбразуру, в которой давно нет пулемета…
Я рьяно защищал инакомыслящих:
— Папа, как ты можешь?! Ведь твой отец умер в тюрьме в 37-м, а тебя после твоих романов о Японии в КГБ считают чуть ли не японским шпионом! Диссиденты уехали из страны, протестуя против таких унижений!
— Большинство из них уехало не от КГБ, а от МВД, — однажды ответил мне отец. — Обыкновенные жулики, Америка еще от них вздрогнет. А как только им станет выгодно вернуться, побегут назад… Все не так просто! Скорее всего, ты это поймешь позже. А если нет — ничего страшного. Дурак может прожить вполне порядочную жизнь. А уж с твоей популярностью! Ну, будешь популярным дураком…
Надо ли говорить, что мы поссорились…
— Писателем вы стали под его влиянием?
— Он никогда не влиял на меня впрямую, и в этом вопросе — тоже. В 68-м году я впервые поехал на Курилы и Сахалин, с ботанической экспедицией. А там у меня случилась любовь с поварихой, молодой девушкой. Конечно, по современным меркам это любовью назвать трудно, но определенные симпатии были. И, вернувшись, я написал повесть об этой нашей любви — целых 363 страницы рукописного текста, у меня даже машинки пишущей не было. Отец рукопись прочитал и резюмировал: “Есть хорошие три страницы. Может, будешь писателем. Остальное никуда не годится”. Мы, естественно, поссорились…
Недавно я нашел эту рукопись, перечитал и даже перевязал скотчем — чтоб никто случайно не увидел. Сейчас даже неудобно на это смотреть. А те три страницы, которые оценил отец, действительно хороши. Это описание северной тайги. Я сейчас одну книжку делаю, обязательно вставлю их туда.
Отец вообще помог мне почувствовать природу. Когда мы не ссорились, то часто гуляли вместе в лесу или по берегу моря. Однажды я описал, как, идя на теплоходе, смотрел на чаек, кружащихся над водой в невиданном количестве. Описание заняло целую страницу. Папа сказал: “Это все литературщина. Нет образа, яркости. Ты передай все то, что написал, одной фразой”. Я думал полгода. И наконец меня осенило. Написал: “Взглянешь наверх: а там чаек — как будто пурга метет”. И тогда отец сказал второй раз: “Может, будешь писателем”.
— В каком возрасте вы начали читать книги своего отца?
— В детстве, а потом перечитывал их не раз и не два. И всякий раз при чтении возникало ощущение, что находишься в гостях у приличных людей. И не хочется выходить в окружающую действительность. Отец считал, что многие русские ученые и путешественники, которые сделали величайшие открытия, забыты, и это большая несправедливость. Его романы привлекают внимание к тем событиям в отечественной истории, о которых редко вспоминают, поскольку западные историки стараются представить дело так, будто все главные мировые достижения свершались с подачи Европы.
Вот вам пример. Во время русско-турецкой войны союзные войска французов и англичан решили сделать своими колониями Камчатку и российское Приморье — вслед за Африкой и Индией. Союзническая военная эскадра подошла к берегам российского Дальнего Востока. Однако там встретила отчаянное сопротивление небольшой группы русских казаков, которые с помощью крестьян-переселенцев в итоге разгромили колонизаторов — причем без всякого указа из Петербурга. Об этом факте европейские историки предпочитают помалкивать. А поскольку в тогдашнем российском Министерстве иностранных дел работали большей частью французы и немцы, то и наша история обошла вниманием дальневосточные битвы.
Отец в своих книгах подчеркивал, что такая победа случилась благодаря не только героизму русских солдат и офицеров, но и тем географическим открытиям капитана Невельского, который за несколько лет до русско-турецкой войны вывел Россию к берегам Тихого океана.
Отец был романтиком. Он жил в воспоминаниях о нашем благородном прошлом. Но несмотря на приключенческие сюжеты своих книг, всегда сохранял абсолютную историческую достоверность.
— Как он отнесся к переменам последних десятилетий?
— Думаю, что именно они его и свели в могилу. Скорее всего у него произошло крушение всех идеалов. Едва поменялись времена, как от него отвернулись латышские литераторы. Кроме того, объявился хозяин дома, где находилась наша квартира. Отец понимал, что рано или поздно нас выселят, и это было невыносимо для его достоинства. Но всего невыносимее для него было слышать оскорбления в адрес России, которые стали сыпаться отовсюду, и не иметь возможности ее защитить…
Он умер в 1992 году. Мне кажется, что, когда родители уходят, дети начинают прислушиваться к их советам. Он воспитывал меня как бы исподтишка, чтобы я не догадался, что он меня воспитывает. Лишь после смерти отца я стал его послушным сыном…
