Вечная любовь

Под придуманным Смоктуновским именем Соломка Суламифь вошла в его судьбу навсегда.

Под придуманным Смоктуновским именем Соломка Суламифь вошла в его судьбу навсегда.
Хождение по мукам позади.
Квартиру на Суворовском, ныне Никитском, бульваре, 17, Иннокентий Михайлович Смоктуновский с женой, сыном и дочерью получил в доме, где жили его друзья — Олег Ефремов, Евгений Евстигнеев, артисты театра и кино. Семья оставила хорошую квартиру в доме на Московском проспекте Ленинграда. На нем установлена мемориальная доска, подобной которой нет пока в нашем городе.

Москва не сразу поверила слезам тридцатилетнего одинокого, бездетного и безвестного артиста провинциальных театров. С адресом знакомых в Хлыновском тупике, без среднего и высшего образования, он приехал покорять столицу налегке. Летом его видели в лыжном костюме. За три года московской жизни успел жениться, прописаться, поступить в театр, сняться в кино, стать отцом и похоронить малышку в Останкине.  

Звезда его взошла не в Москве, а над берегом Фонтанки. Там, в Большом драматическом театре, БДТ, в канун 1958 года после исполнения роли князя Мышкина в инсценировке романа Достоевского “Идиот” овация длилась 32 минуты.  

Внук классика попросил представить ему артиста и при всех спросил: “Вы знаете, что вы гений?” Смоктуновский смутился, его затаенная мысль прозвучала вслух.  

Переезд на постоянное жительство в столицу произошел в 1971 году.  

“Ему дали квартиру на Суворовском бульваре, она ему нравилась, большая, в центре города. Смоктуновский мне ее показывал”, — вспоминал актер Малого театра Эдуард Марцевич.  

Вошел в труппу не “Современника” и не МХАТа, где бы его приняли с радостью. Поступил в старейший Малый театр с желанием: “Я хотел бы играть царя Федора”. В этой роли выходил на сцену три года свыше восьмидесяти раз. Публика шла на его имя. Татьяна Доронина записала в “Дневнике актрисы”, что зрители видели на сцене великого Смоктуновского, в отличие от критиков “окололитературных Сальери”.  

Артиста к тому времени узнавали на улицах Москвы благодаря фильмам. За роль Гамлета его удостоили высшей в СССР Ленинской премии. Вторую премию, Государственную, присудили в год новоселья за роль Порфирия Петровича в фильме “Преступление и наказание”. Своим характером артист соотносился с героями Достоевского. Возможно, этому содействовали унаследованные черты отца, “человека добрых шалостей и игры, человека залихватского характера, ухарства и лихачества”.  

Написал в автобиографии: “По национальности — русский”. Ему многие не верили и не верят. Даже в предисловии к документальной повести “Бремя добрых надежд”, вышедшей под искаженным названием “Время добрых надежд”, автор предисловия опровергает автора: “Смоктуновский происходит, по всей вероятности, от тех поляков, что в 30-е и 60-е годы прошлого века ссылались царем в Сибирь за восстание в Царстве Польском…”. О своих родителях сын сказал: “У них не было никакого образования, они просто были хорошие русские люди, от земли”.  

Другие хотели бы видеть в нем потомка евреев. В Красноярске у берега Енисея многодетная русская семья Смоктуновичей жила в районе Старого базара, в окружении еврейских семей, в дружбе и полном согласии. Не более того. С одной стороны родного дома высилась гора с кладбищем, с другой стороны на горе стоял белоснежный храм. “Корни духовности — они у меня все там”.  

— Что это у тебя за фамилия такая — Смоктунович? Ты что, еврей? Возьми другую, а то тебя, чего доброго, и впрямь на Северный полюс загонят, — убеждал из добрых побуждений директор театра — еврей, в Норильске в лютые годы борьбы с “космополитизмом”. Фамилию отстоял, сменив в ней окончание. Секрета не делал и очень удивлялся в конце жизни, что никто об этом не писал.  

Прадед, егерь Смоктунович, попал в Сибирь из Белоруссии за то, что в заповедной Беловежской Пуще застрелил зубра. Породнившись с русскими, Смоктуновичи польский и белорусский язык за ненадобностью забыли. “Раскулаченная” крестьянская многодетная семья спаслась от голодной смерти в городе. Богатырского сложения, двухметрового роста, отец работал грузчиком в порту. Мать нашла место на колбасной фабрике, откуда, пока ее не уволили, приносила кости и варила на них бульон, самое вкусное блюдо сыновей и дочерей в доме под аистом.  

Жизнь состоит из цепи неожиданных обстоятельств и случайностей. Не будь голода, бегства из родного села, не увидел бы Кеша театр Красноярска, не попал бы в школьный артистический кружок, не заразился бы театром. Поражает число выпавших на одну долю страданий и конфликтов. Рос с братом в семье тети, поскольку всех детей грузчик поднять не мог. Пока стоял в очереди за хлебом, украли радость жизни — подаренный дядей велосипед. Выгнали из школьного кружка. В пьесе, где следовало играть со слезами на глазах, его “охватило вдруг ощущение невероятной свободы и счастья, мне стало хорошо, и я обалдело, истерически захохотал”. В тот миг зажглась искра таланта, о котором пишут — от Бога.  

В армии отчислили из пехотного училища. Голодая, в часы занятий собирал на поле картошку. В 18 лет попал в пекло Курской битвы. Испытал ужас немецкого плена. В калошах, перевязанных проволокой, бежал из колонны по пути в лагерь. Скитался по лесам и болотам. Отогрелся в украинской хате, партизанил в отряде имени Ленина, храбро воевал в Польше. Там осталось в живых четверо после боя в деревне, описанного им так: “И все пошло, покатилось, стремительно нарастая, переплетаясь, завязываясь в сплошной клубок боли, нервов, озверелого ожесточения, смертей, невыразимо тяжелой, давящей тоски, отчаяния и черных провалов тупого безразличия ко всему происходящему вокруг и к самому себе”. Чем не писатель?!  

…Не зная ничего о его собственных публикациях, оказавшись вместе на Черном море, я предложил написать книгу о нем. Не отводя в сторону голубых глаз, с улыбкой князя Мышкина, он пригласил встретиться и продолжить тему у служебной проходной МХАТа…  

В Германии перед строем 641-го гвардейского стрелкового полка старшему сержанту вручили медаль “За отвагу”. А первая медаль “За отвагу” нашла героя через много лет после войны. Ее вручили на сцене МХАТа. На его пиджаке под Золотой Звездой Героя Социалистического Труда сияли золотом три ордена Ленина, не считая других наград “за фронт и за труд”.  

На родине выдали пресловутый паспорт со штампом “39 городов минус”. В Красноярске, откуда ушел в армию, бывшему военнопленному позволили жить под надзором милиции. Случайно узнал о возникшей студии театра и поступил в нее. Каждые два месяца отмечался в отделении, словно ссыльный. Из студии, как из школьного драмкружка, выгнали: “противопоставил себя коллективу, с кем-то подрался”. На том учение актерскому мастерству закончилось.  

Чтобы не попасть в лагерь, подобно земляку с подобным паспортом “39 городов минус”, отправился в Норильск. Там в театре играли замечательные актеры, “враги народа” и члены их семей. Удивленная добровольной ссылкой, норильская милиция хотела его выслать из города в глухомань. “Отмолил директор театра Дучман — низкий ему поклон”.  

Добровольное заточение длилось пять лет. Лучший друг Георгий Жженов за бутылкой “Зубровки” посоветовал: “Кеша, ну я сын врага народа и сам ссыльный, а ты какого черта тут сидишь? Уезжай отсюда. Ты молодой, способный, я дам тебе рекомендацию”. Написал ее на имя Аркадия Райкина, с которым учился до ареста.  

С письмом уехал не на север — на юг, к морю, фруктам, в театр Махачкалы. В роли Хлестакова там его увидели Римма и Леонид Марковы. Поразились “своеобразной манерой игры” и позвали в Москву. Оставили свой адрес. Главному режиссеру московского театра Андрею Гончарову показался “ярким бриллиантом”. Тоже позвал в столицу. Вместо нее с молодой женой ухал в Сталинград. И там на сцене наступало “необычное состояние, когда чувствуешь: еще минута — и стихи польются”. Оно не оставило равнодушной известную актрису и режиссера Софью Гиацинтову. И она поманила Москвой. А в Сталинграде подавлял главный режиссер Фирс Шишигин, будущий народный артист СССР. В его театре пошел всем поперек. “Мы все что-то неинтересное делаем. Одни театральные пошлые штампы”. Скандал в театре дополнила драма в семье, драка в ресторане, где увидел жену с другим. Бросил и ее, и театр, не прислушался к совету в телеграмме из Москвы: “Не ссорьтесь с театром тчк приезд дождитесь отпуска тчк сообщите чем хотели бы дебютировать тчк уважением Гиацинтова”.  

Ждать не стал. Предстал пред опешившей Гиацинтовой, главным режиссером Театра имени Ленинского комсомола, ныне “Ленкома”. Его посмотрели, дружно поаплодировали и не взяли ни в штат, ни во вспомогательный состав. Отказали многие известные театры: “Нет мест, нет прописки”. Представляться в лыжном костюме в МХАТе и Малом постеснялся. На Малой Дмитровке зацепился на птичьих правах, ему давали разовые выступления, маленькие роли. Получал 12 рублей за выход. (В училище Гнесиных стипендии — 160 рублей — мне тогда хватало на неделю в студенческой столовой.) Будущего Героя видели спящим за кулисами театра.  

— В Москве я начинал с подоконника, мне было голодно и холодно. Я мог пойти к друзьям, где меня накормили бы, но это был не выход из положения. Они могли меня накормить, но достигнуть всего остального можно было самому. Мне кажется, что чего-то я все же в этой жизни достиг, — рассказывал Смоктуновский во Владимирском зале Кремля незадолго до смерти.  

— С братом Леней мы снимали в Хлыновском тупике чердачный угол. Там на кирпичах стояли два матраса, на которых мы спали. Вот между нами на полу устраивался Кеша, — вспоминала в дни 85-летия Римма Маркова. — Не помогли ни Гиацинтова, ни Гончаров, ни Варпаховский, которому также представлялся. Помог его величество случай. Как считают верующие, случаем дает о себе знать Бог. Обитая в театре, где был и стол, и дом, поднимался на верхний этаж играть в пинг-понг. Там открывалась дверь пошивочной мастерской, откуда выходила художница по костюмам с именем по паспорту — Шламита Хаимовна. В театре ее звали Суламифь Михайловной.  

Что общего у сына крестьянина Михи Смоктуновича и крестьянки Анны Акимовны, родившегося в сибирском селе Татьяниха, и рожденной в Иерусалиме дочери еврейской писательницы Ширы Горшман? В молодости увлеченная идеями социализма девушка из Литвы уехала в Палестину. Там в кибуце, разновидности колхоза, родила дочь Шламиту, а после репрессий англичан, считавших социалистов “агентами Коминтерна”, вернулась с друзьями строить бесклассовое общество в Советском Союзе.  

Живя в Москве, публиковала рассказы на идиш. ЕАК, Еврейский антифашистский комитет, распространял их за границей. К тому времени, когда после смерти Сталина Смоктуновский приехал в Москву, лидеров ЕАК расстреляли, еврейский театр закрыли, великого Михоэлса раздавили колесами грузовика. Но голова с плеч Ширы не упала. Знавший ее друг характеризовал так: “Ей было присуще развитое чувство юмора, резкий, до воинственности, не женский лаконизм. Она была умна и проницательна, а резкость ее суждений не мешала быть справедливой и доброй”. Такой была и ее дочь — рыжеволосая красавица с библейским именем Суламифь. Такая жена и такая “саркастическая теща” достались Смоктуновскому.  

Что общего у художницы по костюмам со скитавшимся по городам и театрам непризнанным гением? Общее то, что зовут любовью. “Был ли это солнечный удар, как описывает чувство влюбленности Бунин? Скорее нет. Скорее это было все время разгорающееся чувство… С моей точки зрения, это дар судьбы, некая тайна. Более разных судеб, чем у Иннокентия Михайловича и у меня, придумать трудно…”  

Ему было 30 лет. Ей 28. “Что вы все время играете, устроили театр из жизни — смотрите, это мстит”, — сказала Суламифь укоризненно во время первого знакомства у ложи театра.  

“Жила она в Посланниковом переулке у серой громады Елоховского собора. Время от времени я бывал у них, — вспоминал Смоктуновский, — и всякий раз перед моим уходом она вместе с матерью приглашала заходить снова, не забывать, говоря, что дом всегда открыт и мне будут рады. Я каждый раз обещал появиться вновь тогда, когда уже чего-нибудь добьюсь, изменю этот нескладный отбрасывающий меня в сторону ход событий”.  

Как помог мне установить москвовед Дмитрий Бондаренко, жила Суламифь с матерью в Посланниковом переулке, 7. Виденный мной уцелевший трехэтажный дом довольно далек от собора, но в памяти их сблизило единое чувство. В Елоховский собор по пути к дому, где ждали, заходил помолиться. С детства носил веру в душе. Себя считал космическим актером, черпавшим откровения свыше. При всем при том говорил: “Я очень земной и очень реальный. Лежу под машиной, собираю приемник, рублю деревья, пилю дрова”. Могу добавить — сам клеил обои. Все это пришлось делать в доме на Суворовском бульваре, даче, в квартире у Белорусского вокзала, которую получит на закате жизни.  

А тогда, в 1954 году, ничего не добившись за полмесяца, верный своему слову, не появлялся в переулке Лефортова. Со вспухшим лицом, избитый хулиганами, приходил в себя на диване у друзей, куда они позвали Суламифь. После ее слов: “Ты опустил бы голову, тебе неудобно” — ощутил, что “есть любовь и ее так много в этом худеньком человеке, что она буквально заливает, топит меня”.  

Они расписались. Под придуманным мужем именем Соломка вошла Суламифь в его судьбу навсегда. Остряки злословили: “Утопающий хватается за соломинку”. Как пишет их знакомый: “Суламифь его приютила”. Значит, жил в Посланниковом переулке, 7, будущий народный артист СССР. Прошу “Москомнаследие” внести этот адрес в число выявленных памятников культуры.  

Что дальше? Кто-то посоветовал попытать счастья в прозябавшем Московском театре киноактера. Там приняли за электрика, видеть не захотели, надоевшему просителю директор нахамил: “Ну а ваше лицо разве можно снимать?” “Почему нет?” “Лицо у вас не то… не киногеничное лицо”. Через знакомых Суламифь помогла встретиться мужу с Иваном Пырьевым, властно правившим “Мосфильмом”. Ушел от него с письмом к тому самому директору. Зачислили в труппу, начал выступать на сцене, не помышляя о кино, пока не оказался партнером Елены Кузьминой, жены Михаила Ромма. С первого взгляда режиссер фильмов о Ленине, лауреат Сталинских премий увидел, кто пришел. С его легкой руки впервые снялся в маленькой роли — фашиста в “Убийстве на улице Данте”. На съемочной площадке стал партнером Алексея Баталова, Татьяны Лавровой и других замечательных актеров советского кино. Плохих Ромм не снимал.  

С тех пор Смоктуновский, наделенный природой телом и лицом олимпийского бога, попал в окружение самых очаровательных девушек и женщин. Все их видели в кино и театре, многие мужчины заочно в них безнадежно влюблялись, порой теряя рассудок. Ни в одну из актрис “дорогой Кеша” не влюбился, ни одной не кружил голову, не довел до роковой черты.  

Все пути актеров в Советском Союзе вели в Москву, даже когда они занимали хорошее положение в лучших театрах республик и областей. Смоктуновского линия жизни повела в обратном направлении. С таким трудом далась ему столица, с таким напряжением вошел в труппу Театра киноактера, утвердился в нем, заменил удачно актера, игравшего главную роль. На том все закончилось.  

Нет, он, как бывало, не учинил скандала, не подрался, его не выгнали. Ушел без сожаления сам. Но об этом далее.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру