Не об одной семье повествует Кузнецов. Их четыре и 26 персон. Авторский замысел грандиозен: он рассматривает и отыскивает не что-нибудь, а «генетический код поколений — семьи и общества». Воображение автора импульсивно нащупывает и обнажает клубок чувств и сомнений новых персонажей, родственников главных героев. Хребет сюжета подвижен, он изгибается из современности в прошлое, вновь возвращается к дням текущим, чтобы опять прорваться, подчиняясь повелению романиста.
Фолиант Кузнецова набит любовными коллизиями, можно сказать, он образцово-эротичен. У старшего поколения женщин даже не случилось ожидания прихода любви. Война, голод, разруха... Мужчин нет. Женихов не видно. А жить хочется. Короткий контакт — и родилось дитя. Матери-одиночки не драматизируют события. Они горды и независимы. Автор нафантазировал почти мистический акт соития не знавших друг друга Джамили и ученого-ядерщика. Романист живописует эту внезапную связь чуть ли не как послание божеского расположения. Выдержанное в одиночестве семя
Успешные бизнесмены безоглядно изменяют женам, не видя в этом никакого греха, пользуются платными услугами, не заводя постоянной связи. И главный герой романа Никита, близкий авторскому сердцу человек, тоже впадает в искушение. Но случилось неожиданное — новое чувство поглотило его, как омут: «не любовь, не вожделение, не похоть — это морок». Вероятно, такие убойные оценки придумал не он сам, а Мореухов, его брат по отцу; именно этому грешному правдолюбу автор доверяет роль рассказчика и занятного комментатора. Он художник, страдающий тяжелыми запоями, но, безусловно, человек талантливый, от природы наделенный острословием. А иногда он просто всевидящий мудрец!
Никита понимает правоту Саши Мореухова, но тщетно ищет для себя спасительное равновесие: хорошо бы сохранить все, как есть: жена Маша — дома, а в съемной квартире — Даша. Она моложе на 20 лет. У нее серебряный пирсинг в языке и в брови, голова обрита наголо, любит затянуться кальяном.
Ему нравится ее независимость, умение подать себя, стать экзотичной. Для начала любовной игры всего этого Никите было достаточно. Автор, как увлеченный опекун, отыскивает в натуре Даши соблазнительное нечто — «триумфально-утробный вой при оргазме», что повергает впечатлительного Никиту «в состояние выпадания из реальности». Словом, совсем потерялся мужик в соблазнах любовницы: не дает покоя Дашин «серебряный вкус поцелуя».
Внутренне он готовил себя к разрыву с женой. Раздвоение чувств, недовольство собой, отчаянье, что жена смирилась с бездетностью, разогрели взрыв. Натуру Никиты словно подменили. Такого сквернословия не позволяет себе даже пьяница Мореухов. Полезна очистительная буря! В человеке проснулась потребность пересмотра ценностей. Остановить время нельзя. «Щемящая любовь к Даше» должна уйти в воспоминания. А любила ли она его? Анализ Никиты точен. Писатель заставил героя поразмышлять над ее интонациями: «Дашино — я тебя люблю — всегда звучит трогательно-небрежно, будто она говорит — я люблю балканскую и кельтскую музыку... я люблю китайскую кухню».
К концу романа автор усмирил плоть любимого героя и укрепил его дух. Русским богатеньким папикам всегда помогала Америка. Отвез Никита свою Машу полечиться в Штаты, и все образумилось. Даже дети появились в семье. Правда, об этом в романе сообщается скороговоркой.
Многие персонажи Кузнецова, несмотря на «любовный передоз», склонны разглядеть в простом нечто ирреальное. В каком-то московском дворике увидел Никита странную сторожку и восточную маску на возвышении, некий тотем. Первое движение человека при деньгах — купить. Сторож сказал — нельзя. И с языка москвича сошло старинное словосочетание: «Я хочу сделать подношение». И положил в руку сторожа красную купюру. Ну прямо кадр из восточного аниме с намеком: делайте добро, и вам воздастся. Воздалось и Никите, вскоре встретился ему человек и помог наладить первый скромный бизнес...
В тексте романа светится увлеченность автора английским языком, японским, китайским кино. Герои знают, вспоминают лучшие ленты мирового кинематографа. Любят кинозвезд и рок-музыкантов. Звуковой ряд «Хоровода» музыкален еще по одной знаменательной причине — в стиле романа сказывается почтение Кузнецова к ритмической прозе Андрея Белого. Есть целые главы, написанные ритмически выстроенной прозой. Автор это умеет, и у него неплохо получается.
Кузнецов-прозаик воспитал в себе привычку мыслить кинематографическими приемами и ритмами. Иногда это эскизно, стилизованно: «Вот Джамиля выходит покурить на кухню... Вот растерянный Шурик на кухне...» После скучного долгого перечисления выдается бытовая подробность, оформленная философски: «Они смыли глотком спирта мысль о смерти».
Зато до слез пробирает придуманный и отлично срежиссированный в духе старых фильмов эпизод, когда белый офицер Брисов принимает решение: ценой своей жизни защитить крестьян чужой деревни от бандитов. «Я не люблю убивать, хотя я профессиональный военный... Особенно если нет ни царя, ни России, ни присяги». Ловлю себя на ощущении, как при этих словах горячий комок застревает в горле.
Сергей Юрьевич Кузнецов испытывает творческое доверие к Мореухову, его веселому словесному озорству. Нервный, импульсивный огонь оценок, реплик художника — стержневой нерв книги. Сын, не признанный отцом, приниженный не только запоями, но и безвременьем, по воле автора все-таки успел зачать ребенка. Но рожденное дитя не узнает имени отца и будет расти с матерью-одиночкой Леной. В ее имени слышится сигнал от Лёли, матери Саши Мореухова. Лена долго и терпеливо позировала художнику в месяцы его трезвости и впитывала честный рассказ мудреца про всех родных: «Я вообще люблю прошлое, верю, что внутри каждого сидят его предки».
В давно минувшем писатель отыскивает что-то острое, пряное, психологически взрывное. Великолепна глава «Реинкарнация. Николай». По смелому введению в текст интимных взаимоотношений двух мужчин, по уровню распахнутости нутра любовников, даже по лаконизму и стилевому изяществу эти страницы заставляют вспомнить манеру Оскара Уайльда.
Словно из нержавеющего металла сотворены плоть и воля Яна, преданного революции чекиста ОГПУ, беспощадного в действиях и циничного в откровениях и поступках: «Я никогда не видел настоящую графиню. Только в кино. Вот хочу посмотреть, как графиня ведет себя перед смертью, как умирает, какого цвета у нее кровь». Вскоре это жуткое желание сыграет с ним смертельную шутку. Любовник Яна спустя десятилетия будет перебирать детали своей тоскливой печали: «Страсть, не принадлежавшая революции, могла быть отдана лишь другому мужчине».
Он почти реально чувствует пулю в круглом затылке своего любимого охотника за графинями. Но однажды со дна его души вырвется признание, достойное натуры расстрелянного Яна: «В мечтах я иногда убивал его...» Вот такой эротический и революционный кульбит мы здесь наблюдаем.
Желая соответствовать жанру саги, Кузнецов часто прерывает медленную прозу жизнеописания, давая простор лирическому высказыванию. И зазвучат ритмическая речь, стихи, неважно, что чужие. Тревожным гонгом пробуждает дух Борис Гребенщиков в эпиграфе к части второй, названной «Бэнг-Бэнг (Атлантида)»:
Смотри, Господи,
вот мы уходим на дно
— Научи нас дышать под водой.
Персонажи Кузнецова ждут российского потопа, где не вода чистейшая морей, а черный омут вечных разложений. И прежде всего — нравов. Уличный бандитизм разнуздан и жесток: насилуют, воруют, убивают. А Мореухов не терпел насилья. Защитил девчонку от подонков и, окровавленный, не о себе печется — говорит Богу спасибо «за шум ангельских крыл, за морозный воздух, за первый глоток, за синее небо, за черные ветви, за всех женщин, что у меня были...» И еще за любимое кино. Он видит ушедших героев «Великолепной семерки». И сам он рядом с великим Юлом Бриннером.
Автор обещал хеппи-энд, но на главного героя, истекающего кровью, «наваливается тьма». Умирает? Но последнее видение Саши Мореухова настолько отчетливое и живое, что тут и смерть пусть отступит! Русский мужик и там, в беспредельности, естествен и открыт, поднимается и спрашивает: «Наливают у вас здесь?» Мореухов, безусловно, будет знаменит. С особым изыском он воспевает свою «эротическую скорострельность», а о чувственной любви изъясняется как поэт и музыкант. Представьте, до древней ипостаси возлюбленной «смог достучаться с помощью своей яшмовой флейты». Такому герою умирать нельзя. Он достоин почтения. А сам автор — премии «Большая книга».
