Где Януш Корчак, там всегда живое, понимающее, настоящее, искреннее. Руководитель Российского детского фонда писатель Альберт Лиханов собрал на вечер памяти Корчака самых разных, уникальных людей. Что их объединяет? Искренность.
Зампосла Польской Республики в Москве, руководитель Федерального агентства по делам СНГ, главный раввин России, советник посольства Израиля, директор Российско-польского центра диалога и согласия — все эти должностные лица, кажется, и вправду понимают, что Януш Корчак — это трагическая педагогика. Искренне рассказывает о Корчаке Тимур Больших — не просто юноша, а воспитанник детдома № 48, недавно закончивший школу и сумевший поступить в Университет управления:
— Немецкий офицер на вокзале спросил Корчака, не он ли написал книгу о маленьком Джеке. Корчак сказал: да. Офицер сказал, что это была его любимая книга в детстве и что Корчак может быть свободен. Корчак ответил: «Вы что, не понимаете?! Дети прежде всего!» И их с детьми увезли в Треблинку. Януш Корчак пошел с ними в газовую камеру, держал за руки самых маленьких детей и до самого включения камеры рассказывал им сказку.
Альберт Анатольевич, будучи бессменным директором Российского детского фонда, постоянно, везде и всюду говорит о необходимости защиты детства, об обороне от всякого на него посягательства. «В ожесточившемся против них мире дети не видят своего будущего». И трепетно выглядит рукопожатие юного воспитанника детдома и Альберта Лиханова. «Когда вырастешь и станешь крутым управленцем, не забывай всегда помогать Детскому фонду!» А самому Альберту Анатольевичу уже к 80 годам. Вот как просто понять, для кого благотворительная помощь — дело жизни, а не распил бюджета... Мальчик обещает, конечно!
На этом вечере были еще почетные гости. Казалось бы — больше полувека прошло, а они, вспоминая детство, все еще плачут... Те, кто попал в концлагеря в нежном возрасте и выжил там. И когда их называют «малолетними узниками фашистских концлагерей», за почтенными бабушками и дедушками видишь голодных мальчишек и девчонок.
— Мне было 8 лет, — рассказал Виктор Георгиевич Гладышев, — я родился в подмосковной деревне Смолино. Именно там фашисты готовили парад в честь взятия Москвы... Они уже считали, что Москва пала. Я видел этот парад. Как они топали, маршировали, размахивали знаменами, пели песни, играли Вагнера. Прикатили огромные пушки, укутанные флагами, — красота невероятная! А форма какая... Потом пришли гестаповцы или эсэсовцы и погнали нас. Мы шли несколько дней. Если поскользнешься, тут же расстреливали. Нас никто не кормил, ночевали в холодных сараях, клубах, школах. В громадных муках мы пришли в Боровск. Местный храм еще советская власть разрушила: там были склады, бочки, а когда-то там крестили Достоевского. Мы вошли туда... Каким словом можно заменить тухлоту? Там лежали мертвые, в основном дети. Промороженный каменный пол и стены. Мы жили среди мертвых больше недели. И мы бы умерли с голоду, если бы не... При всей ненависти к фашизму — были нормальные, гуманные немцы. Я чуть-чуть умел говорить по-немецки. Я упрашивал их, и меня выпускали побираться. Однажды я нашел в снегу убитую лошадь. Замороженную, мясо все растаскано... Но я не мог уйти от этой лошади — мы были абсолютно голодные несколько дней. А тут мясо. Чем его возьмешь? Ногтями? Пальцы в крови, ногти в крови, я плачу, кручусь... Подходит фашист. «Сейчас убьет». А он говорит: «Сиди здесь». Ушел и вернулся с большим деревенским ножом. Показывает: режь. Я набил полные карманы ледяных крошек, вернулся в храм. Я дал соседям, мы несколько дней сосали эти конские ледышки — и выжили. Потом услышали — пушки грохочут... Немцы отступали. Нами перекрыли фронт. Живая преграда. Можно было только ползти, встанешь на четвереньки — все... В общем, так я спасся.
