Вот тот замечательный случай, когда не надо произносить режущих слух, слов о величии и гениальности: ведь многие и вовсе были уверены, что Ваншенкина давно нет. Но разве это что-то меняет? Разве как-то поистерлись в памяти песни на его стихи? Да ничуть. Скажешь — «Как провожают пароходы», «Я люблю тебя, жизнь!», «Алеша», — и мелодии звучат в голове сами собой, хотя Страны Советов нет как нет, идеологии отправлены в утиль... Но история свершилась, и согласно ей, Константин Яковлевич Ваншенкин вошел в плеяду блестящих молодых поэтов, только вернувшихся с фронта и одаривших искренним оптимизмом всё и всех вокруг себя на долгие годы... Мы позвонили Андрею Дементьеву — в конце 50-х они вместе учились в Литинституте:
— Ваншенкин умер? Какая трагическая новость… Да, мы вместе учились (хотя и на разных курсах) с ним и с его будущей женой — Инной Гофф, кстати, автором знаменитого «Русского поля»... Эту женщину — умную и талантливую — он любил всю свою жизнь. Ну а у нас с Костей постоянные были встречи и совпадения: он и многолетний автор журнала «Юность» (я его печатал), и в один заход мы получили Государственную премию СССР в 1985-м...
— Что вас больше всего поражало в его характере?
— Костя... удивительно добрый был всегда, отзывчивый. Трогательный. Всегда чего-то стеснялся. Хоть и старше меня всего на несколько лет, но... он старше на целую войну. Я-то в институт после десятого класса пришел, а они (Евгений Винокуров, Костя Ваншенкин, Юрий Бондарев, Юля Друнина) — после фронта. И как-то ненароком сразу стали нам учителями... хотя мы были на «ты», всюду вместе как одна семья. А о таланте даже говорить странно — «Я люблю тебя, жизнь!» Ваншенкина стала символом нашего поколения.
Когда я первый раз прилетел в Болгарию, — продолжает Андрей Дементьев, — специально поехал в Пловдив посмотреть на памятник Алеше, о котором песню написал Ваншенкин:
Белеет ли в поле пороша
Иль гулкие ливни шумят,
Стоит над горою Алеша,
В Болгарии русский солдат.
...Вся Болгария знала эту песню и пела ее. А у меня была песня «Алексей, Алешенька, сынок» (тоже была популярна), так что эти два «Алеши» нас очень сближали. Он традиционалист, и я традиционалист, избегали писать в каком-то «новом духе», важен был смысл, глубина. И вот что интересно — несмотря на войну, тяжелый послевоенный быт — жизнь наша, как мозаика, состояла из множества камешков, но большинство из них были светлыми... Костя был так застенчив, что даже не понимал, какое значительное место занимает в отечественной литературе. Скорблю.
И не прав тот, кто намекает на неактуальность поэзии Ваншенкина: особенность Константина Яковлевича в том, что он прятал лирику и температуру произведения во множество реальных жизненных деталей, его стихи превратились в документальные зарисовки 50-х. Ваншенкин никогда не нагнетал драмы нарочно; она рождалась сама, случайно, и никогда нельзя было узнать заранее, на какой именно строчке: вроде читаешь — легко и беззаботно, едва ль не банально, а обернешься — настигают смыслы. Которые так обнажаются в песнях.
— Только за одну «Я люблю тебя, жизнь!» Константину Яковлевичу можно поставить все памятники, — говорит исполнитель песен Ваншенкина Иосиф Кобзон, — я и его хорошо знал, и супругу его замечательную, поэтессу... прекрасный дуэт скромных и невероятно талантливых людей. Мы дружили семьями, но, что называется, время нас разбросало. Инны не стало, Константин Яковлевич остался один, тяжело переживая уход любимой жены и товарища. Вообще он удивительный человек, это ж целая плеяда фронтовиков была... Жаль. Но время неумолимо.
