Валерий Петровский
Живет в чувашской деревне, любит русский язык и регулярно печатается на английском. Похоже, он редкий автор из России, который постоянно публикует свои рассказы в США, Канаде, Австралии, Великобритании, Индии... Только в США за два года его рассказы опубликовали в более чем в 50 литературно-художественных изданиях. Он включен в список современных американских писателей, а ныне он является номинантом престижной литературной премии США The Pushcart Prize за 2012 г.
«В моем городе мало людей. Там магазины пустынны. Продавщица отпускает мне банку пива, не отрываясь от журнала. Она меня никогда не вспомнит. Я ее никогда не забуду. Я живу в городе, где нас только двое в этот момент времени. И если я завтра зайду сюда, пожалуй, я приду, она снова посмотрит на меня, как ни в чем не бывало.
Так проходит неделя – каждый день с чистого листа. Единственное, что меня огорчает, что эти девушки периодически куда-то исчезают. Пропадают из вида, теряются в чужом городе, где так много людей. Но приходят новые лица, которые я могу лицезреть еще год или два. Самое главное – не запоминать их. Ибо тогда случится страшное: появится ощущение времени. Его не замечаешь, пока ничего не меняется».
Из «Дневника»
ВТОРНИК В КОНЦЕ ИЮНЯ
Она читала Баха. Ричарда Баха – «Чайку по имени Джонатан». А может еще что-то. Хотя именно Чайку я подарил ее подруге. Та попала в больницу, и мы договорились ее навестить. Я вручил ей книжку, а потом мы втроем пошли за больничные гаражи пить пиво. Болеть в июне скучновато, а тут хорошая книжка и холодное пиво. Подруга так и пошла в халате и тапочках, а она – в джинсах и кроссовках. Не помню, о чем мы говорили, но думали мы с ней об одном и том же.
И напрасно она пыталась ревновать меня к подруге, той интересней был Джонатан Ливингстон. Не мог же я прийти просто с парой апельсинов и пивом. Хотя это тоже эротично – пара ярких апельсинов. Ну, я прихватил еще и Баха, хотя он мне и не по вкусу. Пиво мы с удовольствием выпили, а в порожние банки загрузили окурки - все-таки на территории больницы. Бросили подругу выздоравливать, а сами через проем кирпичного забора вылезли на свободу.
Нас тянуло в укромное местечко. Уединиться. Это трудно сделать посреди ясного дня и чуть ли не на городской набережной. Два милиционера сонно охраняли единственную скамейку. От бетонного парапета вниз по склону сбегали тенистые кусты. Через балюстраду мы перебрались в кусты, пока никого не стало видно наверху. Даже солнце затерялось за переплетениями веток и мозаикой густых листьев. Оно теперь ярким пятнышком подмигивало мне на ее обнаженных ягодицах при каждом моем натиске. Потому что низкая ветка, за которую она ухватилась обеими руками, раскачивалась нам в такт. Потом лучик на ее белой коже погас - она распрямилась. Легкий ветерок поверх кустарника и донес запах милицейских сигарет. Джинсы у нее не застегивались. Кажется, я опять порвал ей молнию.
Почему напоследок сигареты не такие сладкие, как при первой затяжке? Я застегнул брюки, пока она натягивала спавшие джинсы. Как раз вовремя, потому что два сержанта отвалились друг от друга и бдительно всматривались над нами в кусты. Как два сторожевых пса на задних лапах, они что-то вынюхивали. Словно чувствовали запах суки, у которой течка. Кусты, ставшие уже родными, нас не выдали, мы выбрались из них вниз к берегу.
Она старательно прятала от меня глаза. Была еще очень молода, первокурсница. И у нее шла сессия. Она отвернулась от меня к солнцу и зажмурилась. Сказала: «Дай мне руку, теперь веди меня!» Из моей протянутой кисти она выбрала средний палец и ухватилась за него горячей ладошкой. Притихшая, вслепую шла за мной, доверяя мне и своему обостренному чутью. Сквозь веки она едва наблюдала темное пятнышко солнца перед собой. А, возможно, и мою тень между ней и солнцем.
Сумасшедшая чайка пикировала сверху и попыталась меня испачкать. А девушка шла за мной с закрытыми глазами, молча чувствуя ступеньки и встречных людей. Она воспринимала мир сквозь меня и через солнце. Как я перед этим чувствовал жизнь через нее и маячащее солнечное пятно на нежной девичьей коже. Мы пешком обошли остановку, там околачивались двое постовых. Миновали перекресток, полный шумящих автомобилей. У перекрестка одного гаишника охраняли два бойца с автоматами. Мы поднялись выше к площади. И простились за спиной у Ленина, расцеловавшись напоследок.
Она училась неподалеку на филфаке. Может поэтому она читала Баха. К экзамену в тот день она едва подоспела. Ей поставили «неудовлетворительно». И назначили пересдачу на осень. Когда меньше солнца, и не так слепит глаза.
Она не стала пересдавать, бросила меня и этот институт. Осенью она постриглась наголо и поступила на психфак.
А подруга вскоре выздоровела.
***
СРЕДА (НА САМОМ ДЕЛЕ ЧЕТВЕРГ), ИЮЛЬ
Я угощал ее борщом. Борщ был великолепен. Только я никакого отношения к нему не имел. Борщ приготовила другая женщина. Той женщине хотелось так. Вот она готовит мне борщ, а я ее будто как люблю. У нее что-то не ладилось с мужем. И она со мной изображала хорошую жену. И борщ мне заранее не понравился уже за то, что мне пришлось искать лимонную кислоту. Неужели просто нельзя нарезать лимон! «Ингредиенты», – так она сказала! И я должен был быть для нее хорошим мужем и пошел покупать кислоту. Я умею иногда быть хорошим.
Она была другая. Она молча ела борщ, потому что нельзя же так сразу заняться сексом. И ничего не спрашивала. Она просто сидела на стуле и ела борщ. Очень по- простому. Она никогда ничего не спрашивала. Из-за этого мы расстались потом.
А борщ великолепно настоялся, был в меру густ, ароматен и как-то по - особенному красен. Она ела и знала, что сейчас мы займемся сексом. И я тоже это знал наверняка. Потому что она пришла ко мне и ела мой борщ. Не совсем мой, конечно, но она же не спрашивала…
Я не помню, были ли в борще оливки. Кажется, их не должно быть там. Но то, что она меня ни о чем не спрашивала, тоже меня раздражало. Примерно так же, как отсутствие оливок в борще. Вроде их и не должно было быть, но все равно раздражало, что их там нет. Вот ведь как!
Мы не пили. Зачем? Не было смысла туманить голову ей или мне. Хотелось трезво видеть, как она медленно и неуклонно будет сходить с ума в постели. И она последовательно, как всегда, сходила с ума, заставляя меня верить, что только от меня зависит вернуть ее в нормальное состояние. Она была в сознании, только дышала как-то взахлеб. Но я постепенно привык, что она так дышит, когда меня любит. А потом возникало короткое затмение.
Мы медленно падали с дерева, как сорвавшиеся с ветки птицы, причем продолжали держаться за руки. И минут через десять просыпались рядом, просветленные.
- Ты улыбаешься, когда засыпаешь…
У меня только с ней такое и было. Как в детстве высоко на дереве, когда так сладко и страшно, и не знаешь, как оттуда спуститься потом.
Как она после этого могла встать и спокойно одеваться, было необъяснимо. Она одевалась медленно и опрятно, постепенно закрывая от меня тот свет, которым она наполнялась со мной. Такой свет исходит от лица монашек. Но она не была монашкой. Она была моей женщиной.
Моей единственной женщиной. Только она тогда меня об этом не спросила. Просто медленно одевалась, и также постепенно затухал в ней тот особенный свет, которым она насыщалась со мной. Мы медленно спускались по темной лестнице. Нам не было нужды теперь держаться за руки – мы продолжали чувствовать друг друга в темноте.
За моей закрытой дверью радио начинало трансляцию «Аум сенрюке». О вечной любви, о неприятии гнева, о пути, который мы выбираем. Каждый четверг, поздно вечером.
Через полгода передачи прекратились…
***
СУББОТА В АВГУСТЕ
Так бывает, что когда кончается лето, хочется чего-то такого... Должно же лето чем-то запомниться. И я решил позвонить. Кому ни будь. Кому ни будь – это не все равно кому. Кате я позвонил, потому что обещал. Десять лет назад. Никто за язык не тянул, но нам было так хорошо вместе, что я взял и вымолвил: вот я позвоню тебе через 10 лет, и мы...
Я даже не придумал тогда, что мы будем делать вместе через десять лет. Наверное, просто сели бы и поговорили. Я даже не знаю, что делают люди через столько лет. И вот я позвонил. Даже не потому, что обещал когда-то. Потому что обещание – это как долги отдавать, не очень-то приятно. Я перезвонил, потому что кончалось еще одно короткое лето. И надо было его запечатлеть. Кажется, я правильно понял, почему ей позвонил. Это как вместе смотреть старые фотографии. Одно дело, их рассматривать одному, и совсем другое – передавать их друг другу: смотри, смотри... И тогда по-настоящему окунаешься во вчерашний день. И тогда нет никакой разницы, сколько времени прошло с тех пор. Важно лишь одно – лето кончается, еще одно лето.
Вот почему я позвонил. А вовсе не потому, что обещал. А еще потому, что была суббота. Последняя суббота лета. И я застал Катюшу дома. Даже через десять лет. Я был уверен, что она сидит дома. И она взяла трубку.
Нет, мне было не страшно. Не скажу, что я десять лет готовился к этому разговору. И вряд ли она сидела и ждала моего звонка. Просто она оказалась дома. В принципе, она должна была быть дома. Потому что меняется все, кроме привычек. А она привыкла ждать вечерами моего звонка. Просто мы слишком долго были вместе. Пока я не сказал, что перезвоню через десять лет. И она ушла. Даже не переспросила, а как же прошедшие лета, те, которые мы были вместе. В юности не считают года – считают дни или часы до встречи. Подумаешь, минус пять лет. Или плюс десять. Какая разница!
Я просто набрал номер. И она подняла трубку. Вот, как считать, повезло мне или нет? Я, конечно, дозвонился и даже успел поздороваться. Не помню дальше, успел я сказать, что вот прошло 10 лет, и я звоню. Потому что она тут же извинилась, что почему-то зазвонил домофон, и ей надо идти встречать друга. Я, конечно, обиделся, но не очень сильно. Потому что я, с одной стороны, сдержал обещание и позвонил. А с другой, не знаю, что бы я ей сказал дальше. Ну вот, привет, а что еще? Даже хорошо, что у нее какой-то друг приперся. Возможно, даже спросил, что это она долго к дверям не подходит. А она такая: да вот, старый друг позвонил, представляешь, вспомнил через 10 лет. Или нет, зачем так много, появился, мол, через десять месяцев... Впрочем, 10 месяцев как-то странно звучит, пусть будет – через год позвонил.
А он так серьезно на нее смотрит и думает: вот, даже через год кто-то помнит такую девушку. Потом подходит к ней и задумчиво так целует. А сам думает: интересно, а я позвоню ей через год, нет, через полгода? А пока думает, все целует и целует. А она податливо позволяет себя целовать и старается не вспоминать меня. Потому что это не правильно – целоваться с одним, а думать о другом. Она же не знает, что я-то ее каждый день вспоминал. И что это не был случайный звонок. Потому что ничего случайного в мире нет.
А может, я позвонил, потому что у меня был свободный вечер, а моей девушки не оказалось дома. Впрочем, мы с ней и не договаривались, что увидимся вечером. Просто это был последний летний выходной, а она как бы была моей девушкой. И полагалось мне ей позвонить и куда-то пригласить. И я ей позвонил. Но ее не оказалось дома. И я набрал полузабытый номер Катюши. Которая оказалась дома, но ждала, оказывается, вовсе не меня. Всегда вот так получается: кого ищешь, тех нет дома, а кто тебя не ждет, те почему-то берут трубку. Такое вот несовпадение!
И где же она ходит, та девушка, которую я ищу сегодня. Или тоже с кем-то из прежних друзей? Неожиданная и обидная мысль! А вдруг... И меня такое зло взяло, что я выскочил из дома и поехал к ней домой. Времени пол-одиннадцатого, а ее дома нет. Посмотрю хоть, кто ее провожать будет. А у нее во дворе собак набежало больше, чем людей на улице. Даже постоять негде: носятся, лают. Какой-то собачий вечер получается.
Я тут плюнул и пошел оттуда. Назад, на остановку: нет, так нет!
А тут она выходит из троллейбуса...
***
В ОКТЯБРЬСКИЕ ПРАЗДНИКИ, НОЯБРЬ
Гости разъехались с дачи, а я остался. Так было задумано изначально. Приедет много гостей, а кто хочет – останется. Можно с подругой, а можно и одному. Вот я и остался. Обыкновенная пригородная дача, обычная история – друзья и подруги. Народ собрался проводить лето, последний летний денечек. Но с шашлыками у нас ничего не вышло. Пока гости собирались, начал накрапывать дождь. Похоже, лето кончилось до того, как мы его проводили.
Мангал с нарубленными дровами промок и остался стоять посреди увядающего сада. Полунакрытые столы перетащили на веранду. Даже не на веранду, а в дачный пристрой. Но в длинном узком коридоре оказалось тесновато. И народ перебрался в комнаты. Света не было, и мы сидели при свечах. В сущности, там было всего две комнаты. По одной – на первом и втором этажах. Вроде гостиной и летней спальни. Летней – потому что не хватало потолка, сразу начиналась покатая крыша.
Здесь мы обыкновенно собирались два раза в год – встречали лето, а потом его провожали. Рядом с городом, сюда удобно добираться. Загородное шоссе шелестело сразу за забором. Когда съезжались гости, машины целиком заслоняли участок, хотя он и так был отгорожен от дороги – кусты вишни, сливы, малины. Они поспевали по очереди, и это был натуральный рай. Смысл того сада был в этой постепенности. Не успевала отойти одна ягода, как подходила другая. Алую мозаику малины сменяла разных цветов смородина, а потом долго насыщалась бордовым цветом вишня, до самой поздней сливы – податливо упругой.
Обычная пригородная дача, я же говорю. И обыкновенное лето, которое повторяется за городом из года в год. Извечные друзья и всегда новые подруги. Я никогда не задумывался: а куда деваются прежние, такие некогда юные и веселые. Или же тоже увядают как тот летний сад, в прежние дни насыщенный ароматами и живыми звуками.
Народ любил разбредаться по саду и целоваться в укромных уголках. Так было слаще. Но не в этот вечер. Всему помехой оказался дождь – по-осеннему упрямый. Он ни как не хотел уходить из сада и оставить нас в покое. Как перепивший гость, который всем изрядно надоел, но один не понимал этого. И все возвращался от калитки обратно.
…Посиделки на сей раз не получились. Хозяин поспешил в город, а я остался на даче. С другими прощались недолго. Девчонки попрыгали по машинам. Чья-то нагая рука потянулась ко мне напоследок, но я не успел дотянуться. Пока, до встречи! Или, скорее всего, больше не увидимся. Будет другая дача, приедет иная компания.
Догорела запоздалая свеча, и я уснул.
Утром в саду было пустынно и тихо. Оплывшие свечи разлились по скатерти озябшими озерцами. По ним можно было гадать как по кофейной гуще. Очень хотелось горячего кофе, так чтобы обжигало губы. Горячего и черного, как осенняя ночь. И пить мелкими глотками. Кофе не было. Осталось холодное шампанское без пузырьков. Нет, не буду. Просто подожду друга, когда он заедет.
За отдернутыми занавесками открылись книги. Стопка старых книг. Это были не старинные тома, просто давнишние книги. Зарубежные детективы начала 90-х. Хозяева их прочитали и отвезли на дачу. Выкидывать жалко – они еще хорошо выглядят, просто насквозь прочтены. Зачем хранят прочитанную книгу: сюжет известен, окончание знаешь. Продолжения не будет. Но у каждой книги есть свой дух. Можно раскрыть и просто погружаться в нее. В сохранившиеся запахи. Как в прошлое – с записанным на клочке-листочке телефоном, желтым рецептом лекарств внутри. В этой книге с подоконника ничего такого не было. Просто заброшенная книга. Детектив, где все действующие лица известны. Где события случились так давно, что все герои уже или постарели, или умерли.
Я почти захлопнул томик, когда из-под обложки выглянула надпись. Старательный девичий почерк: «Любимому Сереженьке от Лены. 92 год». Кто она была, где она теперь?
Почему-то приоткрыл другую обложку: «Самому дорогому мне человеку. В день рождения». Беру следующую книжку – тоже подписана: «Вспомни меня, когда будешь читать все эти книги!» Все тот же женский почерк – прилежный и старательный.
Я положил книги на место. Одну на другую. Стопочкой. Так, чтобы они закрывали названия. Как сыгранную колоду карт.
И пешком ушел с дачи, где убили любовь.
***
ВОСКРЕСЕНИЕ, НАКАНУНЕ НОВОГО ГОДА
Расскажи мне о себе. А то я не знаю, чего спросить. Мне ничего не хочется спрашивать, когда ты рядом. Мне больше ничего не надо, когда ты здесь. Даже не нужно с тобой разговаривать. Мне нравится, как ты сидишь, молчишь, листаешь журнал – а вот задумалась, запечалилась, задумалась. Перелистываешь страницы, смешно макая палец в рот. Опять задумалась, капризно оттопыривая нижнюю губу. Ты такая серьезная и такая смешная. Я тебя люблю смотреть. Не сердись, что опять уставился на тебя. Ну и что, что кругом люди. Я не могу не смотреть на тебя, даже когда тебя нет.
Расскажи мне о себе. Какая ты была до меня. Ты всегда была такая? Такая – особенная. Мне кажется, я помню тебя всегда. Помню тоненькой девочкой, робко переходящей дорогу мне навстречу. Трудно рассмотреть встречного, когда переходишь дорогу. Но я тебя углядел – маленькую женщину с гордо посаженной головой, переходящую дорогу. Так никто не носит голову в этом городе. Ты не заметила, что перешла мне дорогу. Ты тогда была слишком юная. А когда я тебе рассказал об этом, ты мне не поверила.
Расскажи мне о себе. Почему ты мне не поверила? Для меня это очень важно. Я же тоже не мог поверить, что так бывает. Что можно не знать женщину, но думать о ней всегда. Говорят, что нет случайных встреч. Отчего же есть случайные расставания? Я ничего о тебе не знаю: мы ненароком встретились – случайно расстались. Я ничего не понял. Ничего не произошло. Тогда, в чем смысл нашей встречи? Для чего я тебе звонил, зачем ты подходила к телефону. О чем ты думала, когда клала трубку. С кем меня сравнивала?
Расскажи мне! У меня есть твоя фотография. Но не та, которую бы я хотел. Я видел твою фотографию, где ты одна такая в длинной череде паломников. Ты одна там в темном, но как будто светишься. Ты так упорно мне сопротивлялась, отпиралась, отказывалась. Зачем, расскажи мне! Я хочу знать о нас двоих даже то, чего не было. Иногда то, чего не случилось, важнее всего того, что с нами произошло. У нас с тобой ничего не вышло. Почему, расскажи мне!
Как ты живешь теперь, когда прошло столько времени? Тебе хорошо без меня? И перед кем ты сидишь, забравшись с ногами в кресло, плотно сжав колени? Или ты только мне могла сказать, чтоб перезвонил потом, когда закончится фильм. Чем же закончился тот фильм, от которого я хотел тебя оторвать. Ты мне скажешь, если я тебе позвоню? Если я позвоню. Такой вот односторонний разговор, односторонняя связь. Как тогда, по телефону, когда ты только слушала. Но мне было достаточно, что ты там, на другом конце провода. И мне важно было слышать твое дыхание. Просто твое дыхание, которое ты никогда не разделишь со мной.
Расскажи мне, о чем ты тогда думала, когда не слушала меня. Я так мало о тебе знаю: что тебе идет бордовый, любишь толстые журналы, не любишь лилии. Накануне дня рождения ты обмолвилась, что тебе хочется кумыс. Был промерзлый февраль, и только где-то очень далеко скакали дикие кобылицы, которых надо подоить, чтоб получился кумыс. И я поехал в дальние места, нашел кобылиную ферму и достал несколько бутылок кумыса. И привез через морозную стужу, согревая их на груди. И нес их к тебе, запахнув в борта легкого пальто. И мне было жарко…
Расскажи мне напоследок, как выстрелила бутылка кумыса, подобно шампанскому, когда ты хотела отпить его на завтрак. И шипучий напиток разбежался по твоим коленям, заставив тебя раздеться и опоздать на работу. Извини, что я задержался с этим воспоминанием. Мы никогда не выпьем с тобой шампанское поутру, из горла, давясь по очереди обжигающими глотками от бесконечной жажды.
…Воспоминания, как входящие звонки, нам неподконтрольны.
- Почему ты меня никогда ни о чем не спрашиваешь?
- У тебя есть мужчина?
Расскажи мне – обо мне.
