Черный день

Зинаида ПУРИС

Родилась 1954 г. в Пензе. Окончила Куйбышевский государственный институт культуры. Рассказы и повести публиковались в российских и зарубежных изданиях. С литературной критикой выступала на страницах литературных журналов «Сура», «Лампа и дымоход» (Москва), в интернет-изданиях ОРЛИТА (США), Порт-фолио (Канада). 

Зинаида ПУРИС

Все свои сорок лет Викентий прожил в двухкомнатной "хрущевке" с матерью. Спал в проходной комнате на продавленном диване, в окружении вещей, купленных задолго до его рождения, и таким бытом вполне был доволен. Не устраивала его только собственная фамилия – Булкин, из-за дурацкого, недавно вошедшего в обиход, выражения - "шевели булками".

Он мечтал стать пожарным, а работать пошел охранником в фирму "Новый рассвет". "Рассвет" приказал долго жить, оставив после себя кучу долгов, в том числе и его зарплату за три месяца. Викентий страдал от несправедливости. Он писал, звонил, ходил по инстанциям, потом смирился, потом по инерции не работал еще пару лет, а потом устроился в библиотеку вахтером. Работа отличная: есть с кем поговорить, есть что почитать. Маленькая зарплата его не смущала - мать получала пенсию за умершего отца, так что на жизнь хватало. Булкин подозревал, что она даже откладывает что-то на черный день. Относился к этой ее блажи снисходительно.

Деньги он презирал. И деньги, и все, что с ними связано. Это было его кредо. Потребительство считал серьезной общественной болезнью и часто рассуждал на эту тему с Жорой, который жил двумя этажами выше. Жора был его единомышленником и другом.

Шесть лет назад Викентий привел домой женщину. "Мама, знакомься, это – Юля". Брак был гражданским – общий стол, общая постель, разные фамилии. Засыпая, Булкин по-хозяйски клал руку на крутое бедро жены, вдыхал запах ее тела и чувствовал себя счастливым ребенком, которому подарили мягкую игрушку. Днем Юля работала кладовщицей, по вечерам смотрела сериалы, а по выходным пекла пироги. Она "не переваривала" философские разговоры, и Булкин прощал ей этот небольшой грех за большую грудь, покатые плечи и мягкие губы. На его мать Юлина грудь такого впечатления не произвела. Новоявленная сноха шокировала ее своей дремучестью. А когда попытка приобщить ее к чтению содержательных книг потерпела фиаско, мать уже открыто возмущалась Юлиным бескультурьем. Та в ответ огрызалась. Булкин уходил от конфликтов в туалет или на диван.

А через полтора года Юля ушла, и он впал в депрессию. Спас, конечно, Жора:

- Нашел о ком плакать. "Пирог с яблокими", "капиток". Ты что не в состоянии найти образованную женщину? Тебе и ходить далеко не надо, у вас в библиотеке их…

Викентий скорбно вздыхал, а Жора говорил о демографической ситуации в стране, о количественном перевесе женщин, о том, что стоит ему, Викентию, захотеть…, что любая…, что прохода не дадут…

Такая поддержка помогла пережить предательство. И забытая Юлей золотая цепочка с увесистым знаком зодиака, долго висевшая на крючке в ванной перестала разрывать ему сердце.

- Представляешь, Жора, как теперь эта дура страдает без своей погремушки, - сказал он как-то не без сарказма и закрыл тему.

Потом мать убрала цепочку в комод. Викентий подозревал, что тоже на черный день.

Сегодня он достал ее из комода. Еще не зная зачем. Со дня ухода Юли прошел не один год, а пророчество Жоры не сбылось. Женщины не спешили в объятия Булкина, и только сейчас он догадался, почему. Бывшая жена не по забывчивости оставила свою безделушку, она приковала его к себе этой цепью, чтобы у него никогда не было другой женщины, чтобы он жил, съедаемый тоской и одиночеством.

"Этот номер у тебя не пройдет!" он крутанул цепочку на пальце, после чего сунул ее в карман.

Из ломбарда Булкин возвращался в приподнятом настроении. Оставалось потратить вырученные за цепочку деньги. Он остановился рядом с теткой, разложившей на деревянном ящике старые книжки. Среди десятка любовных романов в мятых обложках зеленым кирпичом лежал роман Чернышевского "Что делать" - серьезный пробел в его школьном образовании. Он, не торгуясь, купил Чернышевского, а в качестве подарка обрадованная старушка сунула ему набор открыток с репродукциями Рубенса.

Когда Булкин вернулся домой, в коридоре наткнулся на большое железное ведро с картошкой. Можно было не спрашивать, откуда оно взялось, наверняка принесла соседка, которую они с Жорой между собой называли Толстая Валя. Мать чистила картошку и возмущалась:

- Я ей говорю: зачем гробить себя на этом участке, куда столько всего растить? Вы не оставляете ни места, ни времени для духовного. А ведь не хлебом единым.

- А она?

- Что может сказать эта несчастная? Ешьте, говорит, за наше здоровье.

Булкин пожал плечами. То, что мать ставит духовное ценности выше остального, это его устраивало. В этом они были солидарны. Но то, что она занималась пропагандой, его раздражало.

- Опять мечешь бисер перед свиньями. Неужели думаешь, что Толстая Валя после твоих слов бросит свою дачу и побежит в театр?

Сам он тоже лет тридцать как "не бегал" в театр, но искренне продолжал считать себя театралом.

Булкин ел картошку и читал Чернышевского. В качестве ответа на вопрос "что делать" классик предлагал спать на гвоздях и организовать швейную мастерскую. Такой расклад Булкина не устраивал. Он закрыл книгу и начал изучать репродукции Рубенса. Картины оказались интереснее философского романа, но навеяли воспоминания о Юле. И вдруг в голову пришла безумная идея. А если пойти в ресторан? Конечно, это противоречит его принципам. Сидеть рядом с этими объедающимися икрой новыми русскими, выдерживать приставания продажных девок. Но… В конце концов один раз стоит увидеть все это не извне, а изнутри. Хорошая пища для ума. А потом будет что рассказать Жоре.

Викентий снял брюки, тщательно разложил их на гладильной доске и намочил под краном кусок пожелтевшей марли. Пока нагревался утюг, он рассматривал себя в большом зеркале. Надо бы помыть голову и сменить трусы – розовые сердечки на голубом фоне - это не для такого случая.

Из всех заведений общепита Булкин был знаком только с кафе "Молодежное". Однажды встречался там с бывшими одноклассниками. Теперь молодежное кафе украшала вывеска: ресторан "Альфа". Булкин открыл послушную дверь, и когда его нога ступила на ковровое покрытие, сердце учащенно забилось, словно он шагнул в омут. Но вместо столов, заставленных осетрами, вместо залитых вином скатертей и полуголых девок, восседающих на коленях новых хозяев жизни, он увидел безлюдный зал и одинокого официанта, спешащего ему навстречу.

Мысли Булкина спутались, слепоглухонемым рабом он проследовал за официантом и сел за указанный стол. Дар речи он обрел, когда перед ним легла толстая книга с надписью "Меню":

- У вас всегда так пусто?

- Часа через три яблоку негде будет упасть.

Ответ его удовлетворил.

Когда на столе появились коньяк и закуски, Булкин повеселел. Сидеть в пустом зале ресторана, заставлять кухню работать на тебя одного – он нашел это забавным. Нет, не зря он сюда пришел.

А вот и обещанные гости. Правда, пока только один – мужчина в очках, с жиденькой бородкой. Где-то Булкин его видел. Попивая коньяк, он рассматривал нового посетителя и напрягал успевшую охмелеть память. Наконец его осенило: Чернышевский! Ха-ха! Он хлопнул в ладоши.

Мужчина посмотрел на него с недоумением, а Булкин, прихватив стакан с остатками коньяка, поднялся из-за своего стола.

- Разрешите? – не дожидаясь согласия, он подсел к "Чернышевскому". – Хочу вас спросить, неужели это стоит таких жертв?

- Не понял, - "Чернышевский" перестал есть. - Ты о чем, мужик?

- Неужели стоит ежедневно себя обкрадывать ради того, чтобы сидеть в кабаке и есть вчерашнюю собачатину из хрустальной тарелки?

- Какую собачатину? – "Чернышевский" посмотрел сначала в свою тарелку, потом на Булкина. – Чего ты несешь?

Булкин его не слышал, он улыбался своим мыслям.

- Что же делать? – задал он вопрос и, не дождавшись ответа, с укоризной в голосе сказал: - А ваш предшественник знал, что.

- Какой еще предшественник?

- Николай Гаврилович!

- Кто это?!!

- Тот, кто дал ответ на главный вопрос, – торжественно объявил Булкин. – Он писал: чтобы остаться человеком, недостаточно спать на гвоздях, надо работать для общества. Надо работать в двух направлениях: над собой и для общества! Понятно?

"Чернышевский" отказывался понимать:

- Какие гвозди, какое общество? Ты сумасшедший?

Булкин укоризненно покачал головой.

- Конечно, с точки зрения таких безумцев как вы, я - сумасшедший. Мною не управляют деньги. Я не вскакиваю как ужаленный, и не бегу как ошпаренный, чтобы с выгодой их пристроить, не думаю ночи напролет, куда их потратить. Я сам управляю собой, у меня свободный мозг и открытая душа.

- Слушай, "Открытая душа" - перебил его "Чернышевский". – Я тебя по-человечески прошу, иди отсюда, дай спокойно поесть.

Но Булкин был неумолим. Коньяк пробудил в нем красноречие, и его несло:

- Вы ничего не производите, пользуетесь результатами чужого труда и считаете себя богачами, а вы – нищие духом. Вы покупаете женщин, а потом покупаете им шубы, чтобы купить их любовь. Вы посвятили себя деньгам. Все чувства, все мысли только об этом. И, кажется, все есть, всего много, но остановиться уже не можете. Еще виток и – то же самое по второму кругу, потом по третьему, а там все – конец жизни. Смерть – вот она, в пяти минутах. И меняются мысли, глаза начинают видеть. И что они видят? А ничего нет. Ни счастья, ни любви. Облезлая норковая шуба в шкафу, забытая купленной когда-то женщиной. Все.

Пока пьяный Булкин вещал, "Чернышевский", смотрел на него исподлобья, а потом, промокнул салфеткой губы и спросил:

- Ты случайно в туалет не хочешь?

- Хочу, - честно признался Булкин.

- Пойдем, - "Чернышевский" встал из-за стола. Посмотрев по сторонам, он взял Булкина за локоть.- Я тебя провожу.

После полумрака обеденного зала Булкин блаженно щурился на ярко освещенное зеркало.

- Смотри сюда, - приказал "Чернышевский".

Булкин послушно повернулся.

- Слушай, чмо, ты мне не просто надоел, ты меня достал!

И удивленный Булкин получил в челюсть удар такой силы, что не удержался на ногах и рухнул на отполированный пол.

Он лежал с открытыми глазами посреди туалетной комнаты, и кровь из рассеченной губы тонкой струйкой стекала ему за шиворот. Он видел себя посреди разбушевавшегося пламени в каске, в костюме, отливающим серебром, с гидрантом в руках. Еще видел жену Юлю, хлопочущую на кухне, ее озабоченное лицо в окне, выглядывающее из-за голубой занавески с розовыми сердечками.

"Я умер", - догадался Булкин, когда охранники переложили его на носилки и через служебный выход отнесли в машину с красным крестом.

Вечером в больницу пришла мать.

- Обещали завтра выписать. Доктор сказал, что сотрясение небольшое, а челюсть и дома срастется. Нужен покой и жидкая пища. Главное – рот две недели не открывать. А я пирожков тебе принесла. Валя передала. Никто же не знал, что тебе нельзя. Все равно, возьми, угостишь кого-нибудь. Они с яблоками.

Мать переключилась на соседку. Говорила о том, что ее мирок катастрофически узок и не выходит за рамки дачного забора. Что так нельзя. Что ни один даже самый богатый урожай не заменит духовные ценности, а Булкин смотрел на пакет с пирожками, и по его опухшему лицу текли слезы. 

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру