“Изгнание” — чрезвычайно грустный фильм. И все же вспоминается старый анекдот: “Товарищи из зала интересуются, за что убили женщину?” Роль главной героини и добровольной жертвы досталась Марии Бонневи, актрисе шведского Королевского театра, любимице Ингмара Бергмана, сыгравшей массу ролей в кино. Ради нее режиссер Андрей Звягинцев отложил съемки фильма на год. Вопреки расхожему представлению о скандинавской холодности Мария эмоциональна и улыбчива. Как жилось ей в тягостной атмосфере фильма? Об этом и многом другом актриса рассказала “МК”.
— Мария, знаете, как Андрей Тарковский работал с актерами? Он доводил их до нужного состояния изматывающим ожиданием начала съемки. Андрей Звягинцев, который как бы является последователем Тарковского, пользуется этой системой?
— Иногда да. Но строгим режиссером я его не назову. Мне нравится, что он никогда не сдается. Андрей делал дубль за дублем, искал то, что ему нужно. Многие режиссеры нацелены на результат: сняли — и спасибо, все прекрасно. С Андреем этот процесс более болезненный: все время боишься, что станешь не на ту дорогу. Он научил меня тому, что важен порой не сам ответ, а дорога, которая ведет к нему. Я его спрашивала после дубля: “Ну что, получилось?” А он говорил: “Не знаю. Посмотрим”.
— Самая человечная и впечатляющая сцена в “Изгнании” та, где ваша героиня плачет так горько и неукротимо, что у нее течет из глаз, из носа. Сыграно на пределе.
— Это самый сложный момент в роли. Мы репетировали в Швеции с Кристиной (переводчицей. — В.Г.) в первую очередь именно этот монолог — я ведь должна была играть на русском языке. Я сильно нервничала, но не из-за языковых сложностей. Мне казалось — это просто невозможно сыграть! И во время съемок этой сцены я очень волновалась. Слишком многое должно было совпасть в тот момент.
— Вашу героиню муж заподозрил в том, что она ждет ребенка от другого. Она знала, что никакой измены не было, что это его ребенок, и все же согласилась сделать аборт, а потом покончила с собой. Ее поведение непостижимо. Как вы это мотивируете?
— Любовью. Моя героиня Вера, умирая, оставляет детей, убивает ребенка внутри себя. Но в течение многих лет она пыталась завоевать своего мужа Алекса, подойти к нему как можно ближе. А он шел своей дорогой, не оборачиваясь, руководствуясь своими эмоциями.
— Очень мрачными эмоциями.
— Я не осуждаю его.
— Но это же он заставил Веру сделать аборт и она безропотно подчинилась.
— Я бы не хотела морализировать по поводу Вериного поступка. Люди, которые собираются покончить жизнь самоубийством, очень долгое время носят в себе глубокую боль. Я как-то беседовала с женщиной, психологом, которая работает с самоубийцами. Она сказала, что они не осознают последствий. Просто таким образом надеются освободиться от бесконечной боли. Веру я не осуждаю еще и потому, что умереть для нее — последняя возможность вернуть Алекса к жизни.
— То есть она сознательно приносит себя в жертву?
— Конечно, и делает это из любви. Но я не хотела бы особенно возвышать Веру. В сущности, она обычный человек, с обычными проблемами.
— Вы снимались с такими актерами, как Жерар Депардье, Антонио Бандерас. Какими партнерами они были?
— Они вовсе не холодные, надменные кинозвезды, а очень теплые, открытые люди. Антонио Бандерас — общительный, разговорчивый. Он постоянно разговаривал со съемочной командой о политике, много курил, был очень активен. В фильме “Тринадцатый воин” у нас с ним было не так уж много сцен, но он всегда вел себя по-джентльменски. Когда кончились съемки, я поняла, что он все-таки звезда: сел в машину и без лишних слов уехал. Раз — и его уже нет. Жерар Депардье — человек с очень большим юмором. Я думаю, ему нужно веселье, потому что он очень много работает. Одновременно с нашей картиной “Я — Дина” он снимался в куче других фильмов. Жерар прилетал на своем вертолете на север Норвегии. И всем женщинам в группе — всем-всем — дарил шелковые платки. Это был очень красивый жест.
— Каков на этом фоне наш Константин Лавроненко? В “Изгнании” он такой холодный, отстраненный.
— Я никогда не встречала человека, который был бы настолько противоположен своей роли. Костя очень мягкий, нежный. Когда он должен был, по сюжету, ударить меня так, что я падала, он каждый раз заботливо меня поднимал и очень за меня беспокоился. История в фильме такая болезненная, напряженная, и это хорошо, что между дублями он все время смеялся. Есть единственная сцена, где мы лежим с ним в кровати. Единственный раз, когда Вера и Алекс так близко друг к другу. Я чувствовала себя несколько напряженно — будто мы находимся в таких отношениях в реальной жизни. Я видела Костю в “Возвращении”, он там такой магический!
Когда я узнала, что в “Изгнании” главную мужскую роль будет исполнять именно он, то еще больше захотела сыграть в этом фильме. Я горжусь тем, что у меня был такой партнер.
— Он вам нравится как актер или как мужчина?
— И тем, и другим.
— В театре вам довелось работать с великим режиссером Ингмаром Бергманом.
— От него шла безумная энергия. Поэтому он был так невероятно привлекателен — недаром у него было много женщин. Это притягательность пламени, которое очень ярко горит. Когда я только начинала работать в театре, каждый раз, приходя туда, я страшно нервничала перед встречей с Бергманом. В то же время мне хотелось, чтобы он ко мне подошел и сказал: “Ты будешь играть в моем спектакле”. Позже я работала в его радиопостановке. Как раз перед этим шведская критика разругала мою роль в одном фильме. Бергман знал об этом. Безумно печальная, я приехала на радио, и у нас с ним зашел разговор о критике. У него была черная книжка, в которую он записывал всех, кто сделал ему что-то плохое или написал о нем критический отзыв.
Бергман говорил: “Мне очень сложно прощать”. Он признавал, что это по-детски, но ничего не мог с этим сделать. Он был настолько же чувствителен, как и я. Против критики нет защиты, меня это сильно расстраивает.
— Но прощать вы умеете?
— Возможно, я даже слишком часто прощаю людей.
— Режиссер фильма “Я — Дина” Оле Борнедаль сказал о вас: “Это женщина, которую мужчины одновременно хотят и боятся”.
— Да, я слышала что-то такое. (Смеется.) Дело в том, что я редко раздражаюсь, и все воспринимают меня как спокойного человека. А когда мужчины узнают, что я могу по-настоящему рассердиться, они, наверное, думают: “Вот обманщица!”
— Вы сегодня в черном. Это ваш любимый цвет?
— Белый и черный.
— А стиль одежды?
— Сороковых годов прошлого века. И я мечтаю сняться в фильме, посвященном военному времени. В нем много драматизма и страсти. Мне очень нравится Мерил Стрип в “Выборе Софи”.
— Роли, подобные этой, требуют невероятных душевных затрат. Это сказывается в частной жизни?
— Конечно! Например, страдания Веры я переживала как собственные. Я должна была так же сильно подвергаться боли, как и она, чтобы максимально приблизиться к ней. Именно поэтому на съемках так важно было посмеяться, расслабиться. В то же время для меня “Изгнание” — это прославление жизни. А Андрей Звягинцев иногда идет в какую-то противоположную, черную сторону. Но меня очень трогает его восприятие мира, его способ рассказывать истории. Жизнь — тяжелая штука, она как болезнь. Дети, природа, вода, цветы — вот то немногое, что позволяет почувствовать счастье.
— Вы такая пессимистка?
— В юности у меня часто бывали черные полосы, я их тяжело переживала. Но могла быстро переключиться, почувствовать радость хотя бы от того, что весной можно надеть легкие туфельки, ощутить свободу движения. А сейчас меня расстраивает, когда заканчивается что-то хорошее. Ужасно было осознать, что наш фильм “Изгнание” закончился, что я не увижу этих людей. А иногда думаешь: “Ведь мне уже никогда не будет шестнадцать лет, когда все только открывалась передо мной”. Но в этом есть и красота жизни.
