Она назначила встречу в ресторане, недалеко от ТЮЗа. Такое заведение с небольшой претензией на богемность. Она только прилетела из Питера, с кинорынка, где представляла “Зеленый театр в Земфире”. Я опаздывала, позвонила, она сказала: “Ничего”. Потом перезвонила ее пресс-секретарь: “У Ренаты небольшая проблема. Она просит вас подождать пять минут”. Оказалось, дочка капризничала, не хотела оставаться одна с учительницей по балету и с няней. Рената пришла вся в черном, почти без макияжа, коротко постриженные ногти не накрашены. Кусает бледные губы. Я принесла ей букетик цветов — из тех, что продают бабушки у метро. Она так удивилась: “Это что, мне?! Ой, ну что вы, спасибо”. Громко звучала музыка, в зале курили. Времени у нас было мало — я сразу достала диктофон.
— Рената, как ваш уникальный фильм-концерт, уже заканчиваете?
— Да, я сейчас занимаюсь фильмом “Зеленый театр в Земфире” — у меня монтаж. Земфира вообще уникальная. Мне не представляется, кто бы мог еще потянуть такой формат — держать полтора часа зрителей.
Я считаю, это единственная такая у нас сейчас певица. Последний такой опыт я помню еще из детства — “Женщина, которая поет”. Вот и все.
— Была еще “Душа” с Софией Ротару.
— Все равно это такой последыш после “Женщины, которая поет”…
— Вы считаете, люди пойдут в кино на концерт? А как же живая энергетика выступления, ради которой люди идут на концерты?
— Кинопленка сохраняет эту энергию. Это был великий концерт, и то, что мы его зафиксировали, — уже часть силы, но я надеюсь, это будет нечто большее.
И тут я сказала то, что собиралась с самого начала: “Рената, вы хотите интервью или так — поговорить? Здесь так шумно, может, выйдем на улицу и сядем просто на лавочку?” Она ответила:
— Да, пошли на лавочку. Ну почему они так громко включают музыку в ресторанах?.. Зачем они ходят в рестораны, если нельзя друг друга там услышать?..
Лавочки во дворе за рестораном все заняты. Рената предлагает сесть на металлическую оградку газона. “Вам удобно?” — “А вам?” — “Нормально, продолжаем”.
— Когда вы приходили к нам на фестиваль, на закрытие “Московской премьеры” за призами — своим, за лучшую женскую роль в фильме “Жестокость” Марины Любаковой, и спецпризом жюри киноклубов для Киры Муратовой — за фильм “Два в одном”, в котором вы играете, мне показалось, вы были чем-то измучены, от чего-то страдаете…
— Да что вы... Но надо же было преодолевать все эти пространства, скопления народа — мне все-таки это не доставляет какого-то удовольствия.
— А когда вы ездили по стране с “Богиней” — это тоже было тяжело, изматывающе. Но я знаю, вы были этим турне очень довольны.
— Потому что я видела реакцию на картину. А в данном случае получается чуть-чуть другое — ощущение некоего мероприятия. Хотя такое приятное — я же не каждый день призы получаю.
— Вам понравилось, что вас Жириновский назвал образцом для подражания всех российских женщин, когда вручал приз как член жюри на “Московской премьере”?
— Призы очень приятно получать. (Улыбается.) Я вот думаю: он импровизирует или готовится?.. Вот, кстати, кто актерски одарен.
— Но вы согласны с ним, что вы — эталон?
— Э... Вы меня заставляете что-то вымучивать из себя. Нет у меня ответа на этот вопрос. Мне не хочется его выдумывать на ходу, потому что настоящего ответа у меня нет. Ну знаете, делать такие ответы, которые не являются ответами по-настоящему. Я часто этим пользуюсь, но давайте не сейчас.
— А что бы вы тяжелее пережили: повышенное внимание или его отсутствие?
— И то и то мучительно. Потому что хочется же какой-то реакции. Равнодушие — конечно, показатель, что ты бездарен. А вот повышенное внимание — прежде всего, конечно, интерес. Но это тоже следствие из моей деятельности. Конечно, иногда хотелось, чтобы оно не было таким. Но сейчас же очень сильно ориентирована пресса на частную жизнь. И она бывает очень искажена посредством СМИ. И ни для кого не секрет, что они изгибают правду так, как им нужно для рейтинга. Естественно, это ранит. С другой стороны, я себе уже нарастила какую-то кожу…
— А вы пытались относиться к этому с юмором: вот та Рената — персонаж СМИ, как тамагочи, которого они сами кормят-поят, наделяют всем чем хотят, а я — настоящая Рената — живу своей жизнью?
— Та Рената — какая-то неистовая женщина. Я ею, кстати, даже восхищаюсь, но это не вполне я. (Иронично улыбается.)
— Вы всегда собой довольны?
— Ну я, конечно, в сомнениях. Но есть во мне та доля безответственности, которой я благодарна. Я себя даже иногда останавливаю в каких-то своих сомнениях, потому что это сковывает. Конечно, надо освобождать голову и быть в каком-то смысле безответственной.
— Как говорит далай-лама, очищать разум.
— Ну да, со свободной головой существовать. Не знать, как надо.
— Дневники так и не начали писать?
— Нет, не веду. Хотя меня часто поражают чужие мемуары, иной раз сильнее, чем чья-то повесть.
— Неужели не было вообще желания завести дневник — чтобы потом про себя написать?
— Вы как моя бабушка. Она говорила: ты должна написать всю свою жизнь, и там лежит твой настоящий смысл. Мне тогда было лет двадцать пять, и она мне такие советы давала.
— Это в вашей повести “Обладать и принадлежать” (по которому Тодоровский снял “Страну глухих”) у вас Рита говорит татарину: “А ты напиши про себя, и тогда получится твой рассказ “Тик-так”.
— Так или иначе любимые люди оборачиваются с твоих страниц, сбегают по ступенькам, напоминают о себе.
— А от себя что-то берете?
— Все мои героини — часть меня. А те артисты, которые потом эти роли играют и получают призы, — совсем чужие, такое от них впечатление, уже они излучают что-то свое, кто-то побеждает слова, а у кого-то они звучат как приклеенные. Интересно каждый раз смотреть интерпретацию.
— В “Стране глухих” вы кто: Рита или Яя?
— В фильме, конечно, глухонемая Яя. Рита — как оскопленная получилась, в фильме она такая правильная-правильная, не знаю, как можно вообще играть такой дистиллированный персонаж. И поэтому Рита не такая яркая вышла, как глухонемая. Потому что играть святую очень тяжело. Быть такой положительной — какая-то неправда в этом существует. Но и Яя — конечно, тоже не я, а какая-то частица. А я вот сейчас написала историю у Киры про стареющего плейбоя, который бегает с ножом и говорит: “Хочу быть как дьявол”. Мне кажется, вот я кто, вот с кем я себя могу ассоциировать, так близок мне этот мужчина — страдающий, одинокий, скрипит зубами, смотрит в окно, хочет найти любовь. На каких-то жизненных этапах, мне кажется, можно вселиться в любого своего персонажа.
— Слушайте, у вас столько ножей везде получается. Только я вспомнила про тот нож, что воткнула себе в руку Рита в “Обладать и принадлежать”, и вы рассказываете про плейбоя с ножом.
— Ножи очень эффектны в кино. В фильме “Небо. Самолет. Девушка” героиня тоже там себе втыкала ножи.
— Никогда не разглядывала ваши руки.
— Нет, я никогда себя не резала — скажу вам честно. (Задирает рукава черного маленького узкого платья — показывает руки до локтя.) Знаете, есть люди, которые любят, когда у них все порезано, любят наносить себе даже какие-то специальные надрезы. Нет, у меня это все в воображении, хотя я люблю шрамы. Это же биография.
— И не возникало ни разу в жизни желания кого-то ударить? Я вот помню, одного своего надоедливого поклонника во сне ножом убила, и он в реальности от меня отстал.
— Каждый человек хоть раз в жизни хотел кого-то убить, включая себя. Это нормально совершенно. Может быть, вы его и убили. Ведь никто не знает — спим ли мы сейчас, а там, быть может, — реальность. И вот вы имеете такую странную профессию — ходить вот с этой штучкой (показывает глазами на диктофон) и встречаться со мною… А у меня не странная профессия?
— И я об этом.
— Вот выбежала из дому и что-то вам рассказываю. А потом другие возьмут и это прочитают в метро. Зачем они это будут читать? У меня тоже к ним вопросы — что им это дает?.. (Мы разговариваем недалеко от детской площадки — мимо проходят люди, но никто особенно не пялится. Но тут появляется немолодая, кавказской внешности дама с маленькой девочкой на велосипеде и начинает буквально возить эту девочку у нас по ногам.
Рената поспешно убирает ноги и начинает сердиться: “Ну что, ей больше негде кататься?” Я молча смотрю на эту даму — она с явным неудовольствием все же удаляется.)
— Ко снам возвращаясь — к вам приходила бабушка перед рождением Ульяны. Мне тоже снится часто бабушка — будто она живая…
— Главное, чтобы она была не очень старой и голос молодой. Потому что, если голос немолодой, это типа оборотень. Души всегда имеют молодые голоса — они же не стареют. И бабушка моя приходила ко мне с молодым голосом и такая вся помолодевшая, в цветастом платье. Она мне сказала: “Мы за тебя очень рады. Мы все этого очень ждали. И мы тебя поздравляем”. Я все думала: а кто же мы? Но она так и не сказала. Растворилась.
— Один мой знакомый кинокритик просил меня узнать у вас: “Что нового узнала о себе Рената, глядя на свою дочь?”
— Какой-то очень личный вопрос. Я пока не готова сказать. Это отдельная, другая душа. Мне кажется, это эгоизм: думать, что дети — продолжение тебя. Это совершенно отдельное, со своими какими-то задачами. Я поняла, что закончилась моя свободная жизнь, и я не буду принадлежать самой себе. Я уже глубоко не свободна. Странно, что люди говорят, что они хотят любви и не готовы жертвовать чем-то. Тогда это что-то другое, не любовь.
— И вы готовы жертвовать?
— Что значит готова? Это неотъемлемая часть любви — жертва. Обязательно. Причем знаете какая — бескорыстная, без желания ответа. Но это такая особенность в принципе любого большого чувства.
— А вы себе судьбу надумываете-нагадываете?
— Это отличная практика. Я считаю, что это можно делать. Надо действительно мечтать о чем-то, и это само по себе происходит.
— Мечтаете о личном или о материальном?
— Материальное — это опять всего лишь последствие, но не цель. Богатства же эти приносят потом еще кучу проблем. Деньги — то они дешевеют, то у тебя их украдут, то еще чего-нибудь случится, у тебя их потребуют… Я вот не могу понять людей, которые просят по каждой мелочи что-то — автобус в нужное время… Надо как-то более масштабно — уж мечтать так мечтать. Такой мой совет.
— Об острове в океане.
— Ну не знаю. Ну и что там делать с этим островом? Ну будет у вас этот остров — с ума вы сойдете там и на пальме повеситесь. Это тоже должно быть последствие чего-то. Какой-то бешеной работы или внутренней потребности уединиться, чтобы что-то сделать. А просто вас засунь на остров в океане, и я на вас посмотрю.
— Вы все время снимались у своих друзей — Киры Муратовой, Алексея Балабанова, Веры Сторожевой. И тут вдруг — в дебюте Марины Любаковой “Жестокость”…
— Там были продюсеры, дружественные мне. Да, я, конечно, сильно наезжала на режиссера во время съемок… Я картину не видела — представляете? Я не могу ее комментировать. Сценарий был изначально очень любопытный. И не могу сказать, что моя роль была замечательная, отличная была написана как раз у той девушки (ее сыграла Анна Бегунова. — Е.А.). А у меня — женщина-амеба, такая немотивированная жертва.
— То есть вы ее не оправдываете, что она все бросила и своего любовника отдала на распинание своей новой подружке?
— Было любопытно побыть в ней. Но она, конечно, иногда меня изумляет своим идиотизмом. Но я попыталась — вы же видели. И как это вышло?
— Как-то очень необычно, не похоже на вас — другая Рената Литвинова, которая немножко пожила обычной жизнью. Иначе себя раскрыла — даже беззащитная где-то. Там видна героиня — что вы играли не себя, а ее.
— Ну, разумеется, это вообще не я. Хотя почему я буду отказываться от беззащитности? Я от нее не хочу отказываться — конечно, я беззащитная.
— Мне кажется, вы, наоборот, сильная женщина, которая всегда держит удар и всегда знает, что ответить.
— Ой, я вас умоляю. Сколько раз я не знала, что ответить. И отвечала так, что это был не ответ, а именно “держала удар”, но что ж тут прекрасного?.. Иногда я бываю слабая, иногда вхожу в силу. Иногда хорошая, иногда плохая.
— Фильм “Жестокость” имеет бешеную популярность у женщин, и его ненавидят мужчины. У нас на работе барышни уже разговаривают цитатами из него. Помните, у вашей героини ее подружка спрашивает: “Чего у тебя машины нет? Ты же много зарабатываешь”. А вы ей отвечаете: “Да, зарабатываю я неплохо, только газ с тормозом путаю”.
— Да, это мои слова. Я просто действительно путаю газ с тормозом, право и лево и не сажусь за руль.
— Когда я шла на эту встречу, мои коллеги-мужчины сказали: “Я бы даже не знал, что у нее спросить. Мне про нее ничего не интересно”. Я была поражена такой реакцией.
— Сейчас мужчины вообще какие-то стали… А что их вообще интересует? Видела я ваших мужчин-журналистов...
— А вы думали на эту тему: что в вас такого сокровенного, что не нравится мужчинам? Или вы их так не любите, что они вам тем же самым отвечают?
— В принципе чего тут разделять: мужчин я не люблю, женщин я люблю, — какой-то бред. Есть такие замечательные мужчины — талантливые, интересные. А есть такие ущербные и дегенераты. То же самое можно сказать и про женщин: есть замечательные, а есть курицы. Поэтому я не могу разделять на принадлежность половую. Вот вам просто сегодня не повезло — вам попались такие мужчины, негативные ко мне. Уверяю вас, есть и позитивные. Сегодня вам просто встретились уставшие мужчины, которым надо чего-то поспокойнее, а не Литвинова.
— Вы можете выругаться кому-то в лицо?
— Почему нет, могу, конечно. По работе чаще.
— Или взять и разбить камеру папарацци — не хотелось?
— А их попробуй догони вначале. Увидь их: они же теперь шифруются и бегают хорошо — тренированные…
— Но если б их не было, может, что-то ушло б из жизни — ведь, наверное, есть уже привычка к этому вниманию?
— Но я же жила другой жизнью — я же из Советского Союза. Когда брали интервью — и это было целое событие, и все так уважительно относились к этим газетам, которые сейчас превратились в какие-то желтые органы. У старого поколения же еще сохранилось доверие к газетам.
— Ваша мама читает газеты про вас?
— Моя мама перестала их читать. Ей на работе приносят, если про меня что-то напишут.
— А что за история была — ваша мама мыла подъезды, когда вы поступали во ВГИК?
— Она сказала, что, когда я поступала и сдавала экзамены, она вдруг пошла и стала мыть наш подъезд. Я не знаю, как это могло помочь. Но у моей мамы это в голове было, и все получилось. (Улыбается.) Вот отличный совет родителям поступающих детей: мойте подъезды бескорыстно, и, может быть, вашим детям повезет... (Пауза.)
— Рената, в клипе, который вы сняли на песню Земфиры, вы опять умираете…
— А я люблю умирать в фильмах. Я считаю, пусть я лучше умру на экране, а здесь поживу подольше. А в этом клипе на замечательную песню “Мы разбиваемся” из нового альбома Земфиры, я считаю, у меня отличная роль — агент, которого ловят и должны привести приговор в исполнение, и она просит как последнее желание, чтобы это сделал человек, который ее когда-то любил. И он никогда не сможет забыть ее. Вот так. Ой, вы меня простите, мне уже пора… (И Рената предложила на оставшиеся вопросы ответить по электронной почте.) Вот что получилось:
— В ваших произведениях нет ни одного достойного мужчины.
— Будут. Когда-нибудь.
— Можно жить без любви?
— Живут же многие, даже большинство. Любовь — это такой дар, раз-два в жизни.
— И все же: ради чего все — ради любви?
— Не у всех. Но это самая сильная мотивация. Ради любви — сильнее не бывает.
— Вам важно всем нравиться? Или важнее — себе?
— Важнее даже не себе, а тому, кого любишь.
— Чего вы больше боитесь: старости, некрасоты, нелюбви?
— Нелюбви.
— Что вы думаете о своем возрасте?
— Пока нет паники по поводу возраста. Но надо, конечно, учиться красиво стареть.
— У вас много друзей?
— Нет. Есть любимые и есть соратники. Мне любовь важнее. На дружбу нет времени.
