Азбучные истины Грамматикова

Его смотрят, слушают и слушаются дети

Говорят, что детское кино в России умерло, причем очень давно, но он в это не верит, и его “Шла собака по роялю” ходит уже 30 лет с неизменным успехом. Все наши режиссеры стараются снимать блокбастеры подороже и срубить в прокате побольше долларов — он делает добрую сказку по всеми забытой Лидии Чарской и безвозмездно помогает школьным киностудиям. Медийные лица рвутся поселиться в элитных домах в центре столицы, а он переселяется в перестроенную баню в Подмосковье. Владимир Грамматиков — сумасшедший или человек, еще верящий в то, что мир можно изменить к лучшему?

ИЗ ДОСЬЕ "МК"

Владимир ГРАММАТИКОВ — актер, кинорежиссер, продюсер.

Родился в 1942 году в Свердловске.

Окончил актерский факультет ГИТИСа, затем — режиссерский ВГИКа, мастерская Е.Дзигана.

В кино с 1976 года.

Сопрезидент Всероссийского открытого форума детского и юношеского экранного творчества “Бумеранг”.

В его архиве около 30 актерских работ и 20 режиссерских.

Заслуженный деятель искусств России.

— Владимир Александрович, на носу Новый год. Вы верите в сказки? Это семейный праздник?

— Ну, уже не верю, но жду чего-то хорошего. Праздник это абсолютно семейный — традиция. Вот представьте: 28 лет мы его встречали на одной и той же даче, в одной компании! Но, к сожалению, ушел из жизни мой друг, и теперь мы празднуем Новый год у себя дома, на даче в Звенигороде.

— Вы детский режиссер и все знаете о детях. А как вы праздновали в детстве, помните?

— В детстве — это мандарины, в первую очередь. И, естественно, ждали подарков. Мы небогато жили, но мама всегда находила возможность чего-то придумать. И приучила нас друг другу делать подарки, мы втайне заранее что-то мастерили, готовили сюрпризы. А еще мне безумно нравились бенгальские огни. Мой старший брат всегда ставил большую елку и приглашал всех ребят со двора — не знаю, как мама это выносила, там такое творилось... В квартире бывало по 18—20 человек, и это воспринималось нормально. Сейчас трудно себе это представить, люди не знают соседей по лестничной площадке, а тогда было весело и интересно.

— Ну, раз для вас это семейный праздник, то встречаете все вместе?

— Увы, у наших детей не всегда получается приезжать на семейные праздники. Старший сын Егор сейчас очень много снимает, работает на телевидении. Не знаю, как он вообще выдерживает, — спит по 4 часа. Младший, Коля, тоже работает на износ. Но иногда есть такие моменты, обстоятельства, когда я их обязываю приехать, — пока слушаются.

— А свое детство вы хорошо помните?

— Я родился в Свердловске, на Урале. И в 4 года, в 1947 году, в моей жизни случился потрясающий переезд в товарном вагоне в течение двух недель. Моя мать, нас четверо детей, корова и пианино. Мама была оперной певицей и инструмент взяла с собой. А коров во время войны, в 1943-м, давали многодетным ответственным работникам, это нам спасало жизнь — кремлевский паек своего рода. Отец уехал в Москву, и было непонятно, то ли его посадили, то ли нет, и мы поехали его искать. Нас пересортировывали, цепляли то к одному составу, то к другому. Печку в вагоне нам не разрешили держать. Мой старший брат Николай на остановках бегал за кипятком. А так мы пили парное молоко коровы. Когда поезд останавливался, мы выскакивали под откос и рвали руками траву. Быстрей-быстрей набить травы в картонную коробку, чтобы покормить кормилицу. А мама нам играла ноктюрны Шопена. Пианино стояло поперек теплушки, а за ним — корова. Во второй половине вагона были нары, где мы спали.

— В Москве вы жили по соседству с семьей Михалковых. Никита и Андрон. В юности уже было видно, что из них получится?

— С Никитой с 8 лет до 18 мы прожили как два брата. Я часто бывал у них на Николиной Горе. Андрон был старше, и мы общались с ним позже, уже в 60-е годы, когда они дружили с Андреем Тарковским, Митей Федоровским, Геной Шпаликовым. Они ночами собирались, гудели. Мы с Никитой пытались как можно дольше посидеть с ними, послушать. Перед ВГИКом Андрон серьезно занимался музыкой, учился в консерватории.

— Владимир Александрович, вы были востребованный актер — и тут вдруг такой поворот карьеры: режиссер — понятно, вы этого и хотели, но почему детского кино?

— Все началось случайно. Я после ВГИКа был распределен на “Мосфильм” в комедийное объединение Георгия Данелии. Я на диплом принес рассказ Кира Булычева “Золотые рыбки”. Но с его запуском тянули. Как-то шел по коридору студии Горького, и меня встретил режиссер Юрий Егоров: “Как дела?” — “Да вот, на “Мосфильме” уже 4-й месяц жду запуска диплома”. А он мне: “А зачем тебе, ты же у нас снимаешься, ты наш, горьковский. Давай какую-нибудь детскую историю подбери, и мы тебя с удовольствием запустим”. Я принес рассказ Даниила Хармса — нельзя. Давай Юрия Сотника. Я выбрал его рассказ “Тайфун, фас!” и снял по нему диплом. Я до сих пор люблю эту десятиминутную картину, всегда с ней выезжаю на творческие встречи. Всюду ее принимают с успехом. Там два мальчика дрессировали собаку, маленькую, мохнатую, совершенно не бойцовского вида, а она потом укусила милиционера. У меня тогда было желание веселить публику.

— Веселить именно детей и их родителей? Насколько я помню, “Усатый нянь” — ваш первый фильм.

— “Усатый нянь” подвернулся тоже случайно. Начинал фильм делать Женя Фридман, но у него отчего-то не пошло. Шанс получить после ВГИКа сразу полнометражную картину был уникален. Но меня все друзья отговаривали.

Сценарий там непростой — написал его Мишарин, автор “Зеркала” Андрея Тарковского. Но я рискнул. Куча бармалейчиков от трех до пяти лет, их можно по трудовому законодательству снимать только 4 часа в день. Что ж, мне Проханова снимать одного? Я пошел на хитрость. Заказал ассистентам найти 18 пар близнецов — из расчета, что утром буду снимать Наташу, а после обеда ее сестру Катю. Но выяснилось, что при внешней схожести по характеру они все разные — подмену сделать не удастся, потому что на экране это сразу будет видно. Из этих 18 пар остались только две девочки, которые так и снимались вместе. С остальными пришлось крутиться и мудрить.

— В этом году 30 лет вашему фильму “Шла собака по роялю” — неужели он тоже случайность?

— Тоже. Я искал комедию. Узнал, что Данелия по рассказу Виктории Токаревой готовил сценарий про вертолетчика, но решил не снимать. Они к тому времени еще не расстались. Все друзья Гии, прочитавшие сценарий, ему говорили: что тебе в русской деревне после “Не горюй!” — это не твое… Он отдал сценарий мне, да еще согласился помочь его переделать. Мы каждый день с 10 до 15 часов втроем переписывали “Шла собака по роялю”, а с трех часов он уезжал писать сценарий “Мимино”.

— Это фильм о деревенской жизни, вам она была знакома?

— Нет. Я даже не думал, что будет так сложно. Это единственная картина, во время работы над которой я вынужден был поставить раскладушку в монтажной. Я там спал до тех пор, пока не изменил взгляд на эту историю. Я ее начинал монтировать с точки зрения жителя деревни. То есть изнутри у меня ничего не клеилось. У Токаревой литература такая отстраненная и странная. И как-то ночью я понял, что делаю все неправильно, так я ничего не склею. Я начал монтировать с точки зрения москвича, который приехал в деревню. Чего-то увидел, чего-то подсмотрел, что-то услышал. Все. Картина мгновенно сложилась.

Честно скажу, что никогда не хотел снимать взрослого кино, социального. 70—80-е в этом смысле были кривые годы, время было липкое. Мне не хотелось разбираться, почему строителям дали премию, а они от нее отказались. Это был мой осознанный выбор. Я с удовольствием делал сказки. В детском кино у меня были возможности для маневра. Во взрослом — там все было пожестче.

— В этом году вы закончили работу над фильмом “Тайна сибирской княжны”. Почему вы выбрали такого редкого и малоизвестного автора, как Лидия Чарская?

— В последнее время драматурги не пишут чувственной литературы. А я абсолютно убежден, что с сегодняшними ребятами на информационном поле говорить нельзя. Они и так перегружены. На уровне чувств о серьезных вещах говорить можно. “Сибирочку” я откопал в Ленинке. Ее издание запретил еще Луначарский. И Чарская мало издавалась в России со времен Октябрьской революции. Мы строили картину по эмоциональным пикам. Чарская — мастер эмоций. Может быть, она излишне сентиментальна, но мы добавили сюжета и интриги. Вадим Зобин, который писал сценарий этого фильма, также автор “Петербургских тайн”, “Саломеи”, сделал свою работу высокопрофессионально.

Он уважительно относится к русской истории и языку, что немаловажно. Вообще, пора возвращать русский язык на телевидение!

— Во всем мире детские проекты приносят баснословные прибыли. Почему в России так мало снимают для детей?

— Детские фильмы более дорогостоящие. На сказку или фантастику сейчас нужно два с половиной миллиона долларов минимум. Вот “Золушка” — она 55 лет работает и работает. Но разве объяснишь инвестору, что он будет получать доход 55 лет? Он не хочет так долго. Ему надо сразу и много. В первую неделю проката он хочет вернуть свои деньги. А это невозможно с детской картиной. Сейчас Путин сказал: страна должна иметь свое детское национальное телевидение. Пока получается плохо. Ведь сейчас на телевидении у нас из отечественных передач только “Спокойной ночи, малыши!” и “АБВГДейка”. Упор сделан на покупные американские мультики и старое наше детское кино, уже показанное-перепоказанное. Нам обязательно нужны передачи собственного производства.

— Ваши родители поддерживали ваше стремление к искусству?

— Нет. Отец категорически не поддерживал. Он был госчиновником, связан с Министерством угольной промышленности. Так как я закончил школу в 60-м году, когда были в моде физики и лирики, то я пошел в технический вуз. Но на втором курсе я пришел к отцу и сказал, что ухожу из института. Он сказал: закончи институт — и тогда хоть в клоуны. Но я ослушался. На “Усатого няня” отец не очень среагировал. А вот после “Шла собака по роялю” он примирился с моим выбором.

— Теперь вы сами житель Подмосковья — почему переехали?

— Семья как-то так решила, что жить в городе стало невозможно. Жена Наташа вообще редко бывает в Москве, совсем стала деревенским жителем. У меня, конечно, существует проблема: дорога, когда перекрывают Рублево-Успенское шоссе. Два часа — туда, два — обратно, и это в лучшем случае. Зато можно сосредоточиться в пути, чего-то поделать. Машина уже превратилась в мой рабочий кабинет, все бумаги вожу с собой. Так что свежим воздухом я дышу только ночью, поскольку в полночь приезжаю домой, а в 7 утра уже на ногах, чтобы ехать обратно в столицу.

— Вы сказали, что жена стала совсем деревенской. Наверное, огородик свой, сад?

— Нет, цветы. Ну, есть маленькие грядочки для укропа, кинзы, лука, чеснока — так, закуска. А цветами серьезно заняты. У меня огромная коллекция тюльпанов — 360 сортов. Есть все цвета: фиолетовые, есть черные, как смоль, — в Голландии купил, с бахромушками такими. Где я ни бываю, привожу оттуда луковицы. Обожаю этот взрыв весенний, когда они выскакивают из земли. Красота сумасшедшая. Покупаешь одно, а вырастает нечто совершенно неожиданное.

Почему у меня к ним такая любовь? Может, потому, что мы с ними рождаемся в одно время — 1 июня, в День защиты детей. В них есть такой скоротечный восторг. Анемоны, подснежники — они красивые, но вылезают из-под снега такие робкие, зыбкие. А тюльпаны — наглые. Тюльпан как бы говорит: вот он — я. Они недолгие. В этом очарование.

— Садом сами занимаетесь?

— С садом очень плохо: земля не плодородная, глина. Мы ее и так обрабатывали, и эдак. Ямы разрывали, привозили и засыпали в них почву. Сажали яблони, груши, сливы. Потом решили, что не стоит утруждать себя: ужасно видеть, когда дерево высыхает. А вот ягоды — очень мощные: крыжовник, смородина — потрясающие кусты. У нас есть человек, который нам помогает по саду. Вот для тюльпанов нам удалось создать благодатные условия. Их селекцию, сортировку, планировку клумбы — где, какого цвета и размера лучше посадить — я никому не доверяю. Раньше была большая проблема с тюльпанами. После цветения луковицы уходили в землю. Сейчас голландцы предложили новую систему.

Сажают в специальных пластмассовых корзинах. В конце июля их надо выкапывать, сушить, а в августе-сентябре опять высаживать в землю. И в корзинках очень удобно все это делать. Тюльпаны — это такое увлечение, кто подсел — всё.

— У вас огромный коттедж на Рублевке или деревенский домик?

— Дом совсем небольшой, в конце Рублевки, в Звенигороде. Мы живем в бане, к которой приделали второй этаж. Получился небольшой деревянный очень комфортный дом. Там есть телефон, горячая вода, подогретые полы. Большой дом только собираемся строить — это дело накладное и непростое. Так, скажем, у нас на участке несколько маленьких домиков. Деревенских жителей там осталось совсем мало. Через два дома от меня купил себе дом Борис Акунин. По большому счету это уже не деревня.

— Семья большая?

— Ну да. Два сына и четыре внука. Мужская футбольная команда. А хочется девочку: нежности, косичек и ласки. Еще хочется собаку, но у нас в доме всем заправляет кот. Чудовищно нахальный. У него такой характер, что другое животное в доме немыслимо. Он ни с кем не уживется. Это его пространство, и он за него будет биться до последнего. Один внук живет с нами постоянно, а остальные — с родителями.

— Внуки гордятся дедом, фильмы ваши смотрят?

— Что-то смотрят. Но фанатизма нет. Когда маленькие были, любили сказки “Мио, мой Мио”, “Аленький цветочек”. Федька и Иван обожают “Маленькую принцессу”, куда я вложил много своих эмоциональных переживаний. Культа нету — так чтобы сесть и смотреть, а потом обсуждать всей семьей.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру