Великого режиссера Отара Иоселиани, уже тридцать лет живущего в Париже, давно устали делить грузины, русские и французы. Все его любят и не без оснований считают своим. Москва далеко не в первый раз привечает и чествует “французско-грузинского” гения. На этот раз — выставкой его впервые экспонирующихся рисунков, а также фотографий со съемочных площадок, старинных семейных и современных фото Мастера. Например, с легендарным Федерико Феллини. Или с Папой Римским, подписанное: “А потом мы выпили с ним водки тет-а-тет”.
В день открытия выставки в трех маленьких залах Дома Нащокина собрались актеры, режиссеры, кинодраматурги, политики и “просто зрители”. В такой толпе рассмотреть фотографии и рисунки, густо увешивающие стены, практически невозможно. Поэтому многие просто общаются между собой в ожидании виновника торжества.
Ирина Хакамада, веселясь, читает смешные подписи режиссера под фото, а затем охотно говорит несколько слов для “МК”:
— Я люблю фильмы Отара Иоселиани. Традиционное авторское кино, в котором соединилось большое искусство прошлого — то, что могли делать в Советском Союзе внутренне свободные художники и сегодняшние свободные европейские режиссеры, — с корнями русскими и грузинскими. Кроме того, у него есть тонкая ирония, которой явно сегодня не хватает в нашем кинематографе. Все стали к себе относиться очень серьезно…
В вопрос, что привело его на вернисаж, актер Игорь Угольников вносит поправку:
— Не что, а кто меня привел. Жена Алла, которая из новостей узнала, что сегодня открывается такая выставка. И я увидел здесь работы замечательного художника — одного из немногих, кто умеет делать подробные раскадровки к фильмам, которые сами по себе — произведения искусства. Для нас, людей, работающих в кино, это поучительно и важно.
Перед церемонией открытия выставки режиссер Отар Иоселиани дал интервью “МК”:
— Отар Давидович, когда в советские времена художников притесняли, это приводило лишь к расширению их известности. Так проявлялась дурость властей?
— Представьте, что вы — чиновник Госкино. Завтракаете в их особом буфете, получаете пайки, кормите семью. Вам надо выжить. Не все они были злобными садистами, просто система была такая. Для правительства фильмы, которые мы снимали, “делал” председатель Госкино Ермаш. Он за это отвечал. Как дрожал, несчастный! Все шишки на него валились. Другого выхода, кроме как запрещать фильмы, у чиновников не было. Потому что такие картины были дурным примером для подражания. Позволь одному, другому — и все начнут. Никакого раздражения эти люди у меня не вызывали. Наоборот, иногда они нам и советовали, как обойти цензуру, половчее написать заявку на фильм. Была в Госкино Раиса Соломоновна Жусева — чудная женщина! Она презирала тех, кто прислуживался и снимал то, что требовалось. Чем больше при советской власти запрещалось что-то, тем большим уважением пользовался человек, который это все-таки делал. Ну, вот сослали Сахарова в Горький, и он прославился на всю Россию…
— А так никто бы и не знал о его существовании?
— Я сейчас говорю о действии властей, а не о самом Сахарове. О нем я могу сказать гораздо жестче: для того чтобы продлить существование советской власти и большевизма, он создал водородную бомбу. А потом стал раскаиваться.
— Во Франции вам легче было снимать кино?
— Вначале я думал, что приехал в свободную страну, где буду делать что захочу. Но не все так просто. В любой организации, делающей фильмы, опасаются, что эти фильмы никто не будет смотреть. То есть цензура перешла в лоно публики. А потакать вкусам публики — самое последнее дело. Было трудно, пока я не набрел на людей, которые просто любят кино и рискуют головой для того, чтобы его делать. Зато государственной цензуры нет.
— Вы один из немногих режиссеров сегодня, кто так подробно работает над предварительной раскадровкой картины, схемами движения камеры. А от готового фильма такое впечатление, что вы снимаете, как дышите…
— Есть какой-то секрет в этом. Чем подробнее приготовишь проект фильма, тем легче его снимаешь, и не остается впечатления небрежности. А за этим лежит большой труд.
— Сценарии сейчас так литературно, как вы, тоже почти никто не пишет.
— Я по-другому не умею. И к любому этапу я отношусь с полной ответственностью: к сценарию, съемкам, монтажу.
— В кино пришли новые технологии. Вам не кажется, что оно перестало быть рукотворным?
— Ремесло заключается в том, чтобы внимательно делать фильмы и не предлагать зрителям халтуру. А при помощи какой технологии это будет сделано, меня не волнует.
— Как вам современная Москва?
— Это — ужас. Остались, конечно, какие-то уголки в этом кошмаре.
— Есть в мире места, где приятно жить?
— Лучше всего жить в Риме. Это я точно знаю.
