“В моем личном пространстве есть место только для мужа”
Поделиться
Ее строчками о своей тяжелой женской доле рассказывают Пугачева, Аллегрова, Овсиенко. Популярным певицам зритель сочувствует, сопереживает. И в конечном счете радуется — ведь в финале каждой песни их ожидает хеппи-энд…
Лариса Рубальская в сказочки со счастливым концом не верит. Говорит, что задача ее — навеивать этот золотой сон людям. Сама же в нем она отнюдь не пребывает. Слишком много прожито, слишком много пережито. Год от года все меньше находок, все больше потерь. Сейчас в жизни популярной поэтессы вновь непростой период…
— Лариса Алексеевна, ваша семья — это сейчас кто?
— К большому сожалению, моя семья очень малочисленна, сейчас она состоит из моего мужа Давида и меня. Ну еще мы нашу собачонку Мотю называем “доченька”… В течение полугода у меня умерли мама и брат, так что сейчас семья сократилась до одного Давида, на котором все мое внимание и вся моя забота.
— Эти полгода тяжело вам дались?
— Невероятно тяжело. И это притом что у меня Давид еще очень больной, у него был инсульт, а недавно операцию на аорте делали… Смерть мамы я с трудом пережила. Но когда умер брат... Страшнее, я думаю, не было и не будет.
— Кем он был для вас?
— Дело в том, что детей у меня нет, а Валера на четыре года моложе. И он был мне как сын, просто дитя мое, — с самого детского возраста его опекала. До последних лет — а умер он в 58, — каждый день ему звонила утром, днем и вечером, во всех делах его участвовала. Я готова была отдать ему все...
— Чем занимался ваш брат?
— У него был небольшой бизнес, маленькая залоговая компания. Не очень процветающая и не очень доходная. Он просто был честным человеком, очень честным... Нет, я тоже честная, но я могу как-то хитро подходить к делу, мне легче добывать. А у него такого не было, слишком добрый был, я не представляю, сколько людей остались ему должны.
— Значит, на протяжении многих лет семью тащили вы?
— Ну, Давид — стоматолог, в советские времена стоматологи прилично зарабатывали. А потом он очень сильно заболел и уже много лет не работает. Но я не могу так сказать — “тащила”, для меня это совсем не воз — я вообще привыкла делиться. Вы знаете, у меня тетка была — папина сестра. Она родились в еврейском местечке. Когда началась война, тетя Соня поехала в эвакуацию, потеряла дочь по дороге… Всю жизнь прожила в деревне, но была необыкновенной умницей. Она замечательно характеризовала людей — очень четко и метко. Самым главным словом, которым она наделяла хороших людей, было слово “подельчивый”. И во мне с детства это осталось, я должна быть “подельчивой”...
— Это что значит?
— “Подельчивый”? Это значит “поделиться”. Честно скажу, мне совершенно не жалко: вот что есть — всем могу поделиться. Сколько у меня есть — пожалуйста, кому надо, присоединяйтесь. Нет, ну есть, конечно, какие-то вещи, которые я не очень люблю раздавать. Я, например, сумки очень люблю...
— А сколько их у вас?
— Три — остальные раздала. Но вот их дарю не так легко, немножко скрепя сердце…
“Мне сказали: вы не должны работать с детьми”
— Давайте мысленно перенесемся в сороковые. Как во время войны ваши мама с папой познакомились?
— Это был уже 45-й год, война близилась к концу, папа тогда учился в Военной академии Жуковского...
— 45-й? Вы же 45-го года рождения.
— Ну правильно, я родилась 24 сентября — видимо, Новый год родители хорошо справили... Так вот: мама с подружками часто ходила на танцы, они там знакомились с молодыми лейтенантами. Папа мой был очень симпатичный, но невысокий: такой кудрявый, коренастый. И маме сначала он не понравился. Но это быстро прошло, они стали встречаться, быстро поженились и прожили всю жизнь очень счастливо и верно.
— Ваше отчество — Алексеевна, но папу вашего, насколько я знаю, звали Айзик. Это был ваш выбор, сменить отчество, или его — имя?
— Нет, просто Айзик не мог в то время учиться в военной академии, и папу, когда ему выписывали военный билет, записали Алексей Давыдович. По паспорту я русская — мама у меня наполовину русская была. Но вопрос национальности для меня совершенно никакой роли не играет, я никогда ничего про себя не скрывала. Вы знаете, знакомые мне советуют время от времени: Ларис, может, тебе не стоит говорить о своем еврейском происхождении, все-таки есть в нашей стране некое предубеждение. Я говорю: может, вы думаете, меня из-за этого разлюбят? А я считаю, что благодаря тому, что меня любят, — а я, честно говоря, не знаю людей, которые меня не любят, я же хорошая, — наоборот, будут относиться хорошо ко всей нации.
— Кем были ваши родители по профессии?
— Отца выгнали из Академии Жуковского, потому что чудес не бывает и то время было не для евреев. У него не было никакой специальности, он работал в школе: то военруком, то учителем труда. И мама в школе работала, она была секретарем всю жизнь.
— То есть вы из абсолютно простой советской семьи?
— Конечно. В роду Рубальских — огромном и очень благородном, как всегда говорили на Украине, откуда они родом, — вообще не было никого с высшим образованием, я — самая первая. Я сама поступила в пединститут. Не потому, что была высокого полета барышней, просто у нас во дворе жила женщина, которая помогла мне поступить, она работала там в приемной комиссии. Так я получила специальность — учитель русского языка и литературы…
— В школе успели поработать?
— Да, две недели — меня выгнали быстро.
— Большой срок. Что же случилось?
— Ну комиссия из РОНО не увидела во мне советского учителя. Мы тогда сказку “Морозко” проходили, и дети мои, мною наученные, стали говорить, что собачка в этой сказке — самый положительный герой. Потому что отец — трус, мачеха — злодейка, а собачка — лучше всех. И комиссия возмутилась: разве можно объяснять детям в советской школе, что положительный герой — собачка?! Вы не должны работать с детьми!.. Потом случайно я увидела объявление в газете — объявляли набор на курсы японского языка. И начала работать переводчицей с японского языка. А потом… Потом я стала писать стихи…
“Муж не поздравляет меня с 8 Марта”
…В коридоре послышались тяжелые шаги. Это муж Ларисы Алексеевны, не выдержав одиночества, решил составить нам приятную компанию. Причем, зайдя на кухню, Давид Иосифович сразу обозначил, кто в доме хозяин: согнал супругу со своего законного места во главе стола…
“Хорошо-хорошо, — согласилась Рубальская. — Только ты сиди и молчи”. Супруг пообещал…
— Вот хорошо, что Давид Иосифович к нам присоединился. Ведь я хотел спросить: у вас такой милый, такой домашний, уютный и обволакивающий голос. Мужчины, наверное, были в восторге?
— Вы меня спрашиваете? — Давид Иосифович тут же забыл про свое обещание. — Мне ее голос не мешал. Не раздражал меня — так будет правильнее.
— Это особенный мужчина, — улыбнувшись, вздохнула Лариса Алексеевна. — Он строгий, он никогда мне ничего хорошего не скажет. С 8 Марта даже ни разу не поздравил...
— Давид Иосифович, теперь у меня точно к вам вопрос. Вы почему супругу с 8 Марта никогда не поздравляете?
— Нет, я ее поздравляю. Просто, понимаете, у всех своя мера понимания...
— Просто 32 года назад, женившись на мне, — перебивает мужа Рубальская, — он решил, что сделал мне подарок раз и навсегда...
Д. — Вы понимаете, у нас есть моменты, которые преодолеть невозможно. Если мы с Ларисой сидим вместе и разговариваем — с вами, допустим, — она не может сидеть молча, на третьем слове должна обязательно влезть и перебить. То есть такое впечатление, что она боится опоздать куда-то.
— Лариса Алексеевна — поэтесса, у нее мысль быстрая, наверное.
Л. — У него тоже быстрая мысль. У меня язык просто быстрей.
Д. — Знаете, чем мы с ней друг от друга отличаемся? Я, прежде чем сказать что-то, два раза думаю. А она — ни разу.
— Понятно, это была критика сверху.
— Это не критика, это констатация факта.
— В какой-то передаче, помню, вы, Лариса Алексеевна, сказали, что страстно мечтали выйти замуж.
— Это правда. Были расставлены силки, сети, флажки. Всех подруг я просила найти мне жениха, они искали-искали. И вот наконец нашли. Это сейчас он старый такой, а тогда хорошенький был.
— Много руды пришлось перекопать, прежде чем отыскали сей бриллиант?
Д. — Вот это повторите — бриллиант! — Давид Иосифович со значением посмотрел на жену.
Л. — Нет, из тех, кого мне приводили, он был второй. Просто этот… согласился. Ну что вы хотите — все-таки девушке уже 30 лет было. Правда, к тому времени у меня и потребности возросли — вместе с социальным статусом. Разве могла я тогда быть с водителем? Я не хочу обижать водителей, но все равно браки — они более или менее должны быть равные…
— А стоматолог, значит, — то, что надо?
— Нет, стоматолога мне тоже не хотелось. Но он особенный: он умный, образованный, он много знает, он театр любит. А в принципе стоматологическое братство — тоже не моя компания.
— Вообще люди боятся стоматологов, они делают больно.
— Нет, при всей своей внешней грубоватости Давид очень благородного устройства. Он помощник, защитник, опора. Знаете, чем мы отличаемся друг от друга? Вот мы с ним абсолютно одинаковые внутренне: у нас одни и те же понятия добра и зла, верности и предательства. Но меня люди любят, а его — нет…
— Зачем вы так, Лариса Алексеевна?
— Ему в отместку…
Д. Я вам могу сказать. У меня друзья со школы остались. Представьте себе, что мне 23 мая будет 69 лет. Представляете, сколько лет назад школу закончил? И человек 20 из нашего класса…
Л. — Дружат с ним из-за меня!
Д. — …Звонят мне, — видимо, Давид Иосифович давно уже научился не обращать внимания на подколы жены. — Это по поводу — плохой я или хороший…
Л. — Хороший-хороший, — Рубальская гладит мужа по руке. И добавляет задумчиво: — Хороший тяжелый человек…
“Много лет я страшно страдала от того, что нет детей”
— У вас нет детей. Эту тему мы можем затронуть?
— Можем. Раньше эта тема была для меня болевой, а сейчас… Сейчас это прошло.
— А в свое время?
— В свое время это было страшно, много лет я страдала, сильно страдала. Но так сложилась жизнь. Послевоенное дитя — чего-то, наверное, не хватало… Но за что я Давиду благодарна — он ни разу за все эти годы не сказал мне, что что-то не так: что ты не можешь родить, что у нас нет детей, что семья неполная. Он настолько к этому относился терпимо, и он настолько хорошо относился ко мне, что горестные мысли отступили.
— У Давида от первого брака есть дочка. Может, он и не хотел больше детей?
— Не то что не хотел, если случилось бы — он бы не возражал. Но страдать оттого, что у нас нет детей, он не страдал, это правда.
— Дочка Давида Иосифовича для вас стала дочкой?
— Она скорее мне подруга, мы с ней в добрых отношениях. Но что касается каких-то материнских чувств, то этого нет.
Д. — Я вам могу сказать, как молодому человеку. Чужие дети никому не нужны. Можно играть в это, говорить, что они мне как родные…
Л. — Ну я же так не говорю.
Д. — Я это говорю! И имею в виду в первую очередь ситуацию, когда мужчина начинает жить с женщиной, у которой есть дети. Все равно присутствует чувство ревности к той жизни, к тому мужчине, к тем детям. И все равно это уже не твое.
— А для вас, Давид Иосифович, дочка — в том, в общепринятом смысле, дочка? Бывает же, что мужчина, уходя к другой женщине, порывает с прежней семьей.
Д. — Это плохой мужчина.
Л. — Нет, с женой он порвал…
Д. — Ну конечно — если разошелся… Как, знаете, говорят: мы с женой разошлись, но продолжаем сохранять хорошие отношения. Какие отношения?! Если разошелся, то у нас хороших отношений быть не может. Если хорошие — так зачем ушел?
— Лариса Алексеевна, муж гордится вами, как думаете?
— Он очень гордится, у него звездная болезнь. Я сама не горжусь, а он — вот где надо и не надо: Лариса, Лариса, Лариса… Просто портит мне характер. Он балует, говоря обо мне. Но — не говоря со мной… Да что сейчас говорить о наших отношениях. Мы уже единый кусок. Вот вчера ему было нехорошо, и я не могла ночь уснуть, у меня внутри все болело…
“В моей жизни осталось место только для Давида”
— Вы сказали, Лариса Алексеевна, что семья ваша — это Давид и вы. Ну а певцы, которые поют ваши песни?
— Нет, боже упаси, — посторонние люди.
— Почему же — такие проникновенные строчки пишете для этих людей, такое впечатление, хорошо их знаете.
— Нет. Должна сказать, притом что я такая покорная, голову особо не поднимаю, — но я к себе отношусь очень хорошо. Я считаю, что не должна под них подстраиваться, я могу и диктовать тоже. Если умный ты — то услышишь и поймешь. И если случалась удачная песня — значит, у артиста хватило ума ее спеть.
— Значит, близко к себе эстрадников не подпускаете?
— А они мне не близкие, они живут совсем другой жизнью. Конечно, ко многим из них я хорошо отношусь, при встрече мы тепло и искренне общаемся. Но так, чтобы вечером позвонить и поделиться своими радостями и горестями — этого, конечно, нет.
— Мне казалось, у вас миллион подруг, и все звонят, советуются…
— Нет, у меня есть, конечно, подруги… Но, может быть, из-за последних событий моя жизнь сейчас очень сильно сузилась. И в этом пространстве узком остается место только для Давида. Я могу позвонить подругам, могу не звонить — меня сейчас, по правде сказать, мало что занимает. Знаете, если бы с вами разговаривали год назад, было бы совсем другое интервью. А сейчас вот так…
— Но вы же оптимистка по жизни.
— Нет. Нет…
— Как же — по песням судя…
— Я считаю своим предназначением этот золотой сон навеивать людям. Но сама я не пребываю в этом золотом сне. Когда-то слышала по радио интервью с кем-то из грузинских режиссеров, и тот сказал: только идиот может думать, что все будет хорошо. Что будет хорошо? То, что будет, — обязательно будет плохо. Мы можем быть уверены только в том, что кончится жизнь.
— И какие ваши строчки говорят о вас больше всего?
— М-м...…Ранняя ночь — время жизни моей. Если серьезно, то все уже поздно. И с каждой минутой темней и темней. Но темная ночь тоже может быть звездной…
