Карен Шахназаров — мужчина в полном расцвете сил. Знаменитый режиссер, директор “Мосфильма”. Но все мы родом из детства, и Карен Георгиевич — не исключение. Сегодня он рассказывает о тех, кто посадил его “древо жизни”, то есть о самых-самых своих близких людях. О своей семье.
“Мы сами были шпаной”
— Я родился в городе Краснодаре 56 лет назад. То, что я там родился, получилось случайно. Мама, Анна Григорьевна, была москвичкой из очень бедной семьи, а папа, Георгий Хосроевич, — приезжий, “лицо кавказской национальности”. Хотя тогда этот вопрос так остро не стоял. Сам он из Баку, карабахский армянин, фронтовик. После демобилизации экстерном закончил Бакинский университет, юридический факультет, а в Москву приехал поступать в аспирантуру. Там познакомился с мамой, они поженились. Жить было негде, вот папа и послал маму рожать в Краснодар, к папиной сестре. Потом мама уже со мной вернулась в Москву, и наша семья опять поселилась в бараке. Мои первые воспоминания — это каморка, где вместе проживали я, мама, папа, бабушка, мамина сестра и ее дочка. Помню общую большую кухню, на которой всегда толпилось много народа. Мы жили в районе Красная Пресня — сейчас этот район в Москве один из самых престижных.
— Из барака вы когда переехали?
— Мне было шесть лет, когда мы получили коммуналку. Но тогда эта коммуналка казалась хоромами царскими. Ну а потом отцу выделили наконец-то отдельную квартиру.
— А как вас воспитывали? Шахназаров-старший драл Шахназарова-младшего как сидорову козу или вы были свободным художником?
— Родители мои были людьми достаточно мягкими. Мы, дети, гуляли во дворе с 2—3 лет, причем одни. Тогда была культура дворов, мы все хорошо знали друг друга и всю жизнь проводили на улице. И никто за ручку нас не держал, поэтому мы были более самостоятельными. Когда я пошел в первый класс, меня родители, конечно, провожали, но уже через месяц я ходил сам, а школа была неблизко. Жизнь тогда была более безопасная, за детей никто не боялся. Никому тогда даже в голову не могло прийти, что бывают какие-то педофилы. Я выходил с утра на улицу и так целый день там проводил.
— А шпаны не боялись?
— Нет. Случались, конечно, драки, но зверства не было. А вечером, когда стемнеет, матери из окон начинали звать нас домой ужинать.
— Отец и мама вас воспитывали каждый по-своему?
— Конечно, больше времени я проводил с мамой. А папа всю жизнь очень много работал, так что мы с ним реже общались. Хотя, помню, иногда мы вместе с ним на лыжах ходили. С пяти лет папа меня приучил читать — это для него был очень больной вопрос, он переживал, что я не читаю. Помню, он мне дал прочитать тогда “Князь Серебряный”. Я осилил полторы страницы, ничего не понял, захлопнул книжку и больше к ней не возвращался. Но в результате к чтению он меня приучил, хотя с “Князем Серебряным”, конечно, погорячился.
— Неужели папа на вас даже голос ни разу не повысил?
— Папа был человек необыкновенный, очень мягкий, добрый. Может, пару раз он жестко со мной разговаривал, но это была такая редкость. Скорее мама могла со мной твердо поговорить. С ней даже ссоры были. Но это она так воспитывала — и правильно делала. Я на нее не обижался. Тем более, у мамы было достаточно оснований для строгости. До 5-го класса я хорошо учился, и мне это ничего не стоило. Но после я стал учиться очень плохо. Начались предметы посложнее, а я уже отвык от усидчивости — тем, что меня не интересовало, не занимался. А это были математика, физика. Я даже “двойки” получал в полугодии. И маму, конечно, это не радовало. Она жаловалась папе, но папа вообще не любил эти темы и никогда не шел на обострение.
— А почему же вы усидчивостью не страдали? Влияние улицы?
— Да я во дворе мог часами в футбол играть. Естественно, после этого домой приходил весь в мыле, ну какие уж тут уроки. А ведь мне еще и почитать хотелось.
— То есть росли шалопаем?
— В какой-то степени да. Все-таки футбол очень много времени отнимал. Тогда еще я за “Спартак” болел.
— Вы с папой ходили на футбол?
— Один раз. Папа был не большой любитель, не фанат. Но как-то мы с ним пошли. Помню, это был матч “Спартак”—“Динамо”, мне тогда 8 лет стукнуло. Это был финал Кубка СССР. После этого я и стал за “Спартак” болеть. К тому же я тогда прочитал книгу Джованьоли “Спартак”. А когда уже пришел работать на “Мосфильм”, выяснилось, что весь “Мосфильм” тоже болел за “Спартак”.
— Какие отношения у вас были с бабушкой, маминой мамой, с которой вы вместе жили?
— Чудесные. Ее звали Домна Семеновна Шашкина. Они же деревенские были. Бабушка из села Салган, что под Арзамасом. Семья у них была зажиточная, и они попали под раскулачивание. Но никого не расстреляли, потому что дед был балтийский моряк, принимал участие в революции. Дед мой, муж Домны Семеновны, умер во время Великой Отечественной. Молодой совсем был, чуть больше 40. Умер от туберкулеза, его даже на фронт не призвали. И вот они съехали со своих мест, всей семьей отправились в Москву. Дед на стройке стал работать, а бабушка — на хлебозаводе. Когда дед умер, она осталась одна с четырьмя детьми: три дочери и сын. Бабушка была совершенно неграмотной, очень плохо писала. Но при этом — необыкновенной светлости человек! Помню, когда мы маленькие были, то с Ларисой, сестрой двоюродной, всегда ночью ждали, когда бабушка придет с работы. Она возвращалась со своего хлебозавода и приносила необыкновенно вкусные горячие лепешки. Когда бабушка умерла, мне было 12 лет. И потом, когда я вырос, часто ходил по булочным и искал эти лепешки, но нигде не находил, потому что бабушка на хлебозаводе пекла их специально для нас.
— Кем по профессии была ваша мама?
— Она закончила техникум на товароведа, но когда вышла замуж, больше не работала, всю жизнь посвятила семье. И все равно, когда ей уже было за 30, поступила в ГИТИС, писала диплом по театру Любимова на Таганке и заочно получила высшее образование.
— Ну, а папа как шел по карьерной лестнице?
— Папа сделал блестящую карьеру. Если мама была из простой русской семьи, то он — из старинного кавказского карабахского рода. Его прадеды князьями были, а его дед, то есть мой прадед, до революции работал управляющим у Нобеля, был достаточно состоятельным человеком. Все его дети, включая моего деда, учились в Петербурге. Ну а дед мой был адвокатом. Потом вся семья перебралась в Россию.
— Давайте вернемся к вашему папе.
— После войны папа приехал в Москву, поступил в аспирантуру на отделение международного права, после чего ему предложили работу в “Политиздате”. По убеждениям отец был не правоверный коммунист, а скорее социал-демократ. Диссидентом он, конечно, не был. Андропов пригласил его консультантом в ЦК. Это была андроповская идея — создать мозговой центр. Но тогда Юрий Владимирович был только завотделом ЦК, и до председателя КГБ, а тем более до генсека было еще далеко. Когда Андропов ушел в КГБ, звал с собой и отца. Но папа не пошел.
— По принципиальным соображениям?
— Нет, просто он не хотел связывать себя, ведь в КГБ надо было чин брать.
— А при Горбачеве как его должность называлась? Помощник?
— Да, он был помощником генерального секретаря. Но это уже был 86-й год, пик его карьеры. А ведь отцу тогда был 61 год.
“Маме я мог доверить даже то, о чем неловко было сказать отцу”