Возраст словно обходит ее стороной. Стильный мейкап, стройная фигура, яркие глаза. И по-прежнему дивное меццо-сопрано — будто жемчугом по бархату. “Гляжу в озера синие”, “Ромашки спрятались”, “Я — Земля” — песни в ее исполнении сразу становились народными. Сегодня их поют под караоке.
Золотой голос России, Ольга Воронец вот уже сорок лет живет в крохотной квартирке. Белый рояль сюда бы точно не въехал! Двадцать семь квадратов на спальню с гостиной и кукольная кухня в три шага — “дворец” звезды советской эстрады. А этажом ниже жила легендарная Клавдия Ивановна Шульженко. Ее квартира всего на пять метров больше.
— Ольга Борисовна, что же государство вам не дало хоромы на Тверской?
— Я никогда никуда не ходила и ничего не просила. А просто так никто никому не предлагал. Но многим людям я выпросила квартиры. Однажды ходили с Кобзоном за кого-то просить. Только зашли в начальственный кабинет: “О! Пришла тяжелая артиллерия! Придется сдаваться!”. А моя квартира досталась мне потом и кровью. Борис Брунов не раз говорил: “Оль, пока ты строишь дом, живи в Сибири, чтобы не мотаться по стране!”. Кооператив недорогой, но платить-то за него все равно надо было!
— Вы и в партии не состояли?
— Нет, никогда. Мне предлагали: “Хорошо бы вам вступить. И вам партия будет помогать!”. — “Э-э, нет, — отвечала, — во-первых, если б я вступила, то совсем не для этого, а чтобы людям помогать, а во-вторых, мои идеи не позволяют мне стать членом партии, потому что я человек верующий”. И отстали. Меня крестила бабушка — Ольга Александровна Воронец, урожденная Еленева. Она происходила из обедневших дворян, у них было имение под Смоленском. Бабушка окончила Смольный институт благородных девиц. Их учили всему, что могло пригодиться помещицам. Бабушка все умела: прекрасно шила, вышивала, вязала, готовила. Мастерила такие елочные игрушки, каких нигде не купишь. А какую ветчину она делала!..
— Бабушка вас воспитывала в строгости?
— Выгоняла из-за стола, если я чавкала. Бабушка рано научила меня грамоте. Она не знала никаких бранных слов. Как-то за столом повторила услышанную на улице фразу, так мама чуть в обморок не упала. Даже я смеялась. А бабушка не поняла, что это значит.
— Вы родились в музыкальной семье?
— Да, мой отец был певцом, мама — пианисткой и певицей. В два с половиной года я уже распевала романсы, а в школе играла в драмкружке. Я хотела стать актрисой и говорила, что если уж петь, то в Большом театре и только с Лемешевым!
Интересно, что моя мама, в которой ее родители души не чаяли, была им неродной дочерью. Как-то бабушка со своим мужем, городским головой, ехали мимо озера и увидели толпу крестьян. Там девушка вместе с новорожденной девочкой хотела утопиться. Родила от помещика. Бабушка с дедушкой решили взять этого ребенка. Удочерили, дали прекрасное образование. Мама была удивительно похожа на своего приемного отца.
— Ваша юность пришлась на войну. Смоленск был захвачен быстро…
— Мы эвакуировались в Кустанай. Там бабушка умерла, и мама сама ей рыла могилу. Климат в Казахстане ужасный. Летом жара, зимой морозы под 50 градусов. Как-то я пошла за водой и уронила ведро. Руки заледенели, пока достала. Я говорила маме: “Лучше бы мы остались в Смоленске!”. В конце сорок третьего года я приехала в Москву, остановилась у маминых друзей и принялась штурмовать музыкальные училища. Не взяли никуда: “Не в той манере поешь”. Наконец с помощью композитора Фомина, автора знаменитого романса “Дорогой длинною”, меня приняли в оперную студию Сокольнического района, на эстрадное отделение.
— В общем, через тернии к звездам! Вы не проснулись однажды знаменитой?
— Конечно, нет. Я начинала петь в Центральном клубе милиции на Неглинной, где художественным руководителем был Марк Местечкин. Мне положили зарплату 90 рублей, но первый же концерт принес такой успех, что сразу прибавили десятку. Я пела цыганские романсы. Два года работала, пока не выгнали. Моего гражданского мужа в сорок восьмом посадили за то, что в войну он оказался в плену. Я была такая бесстрашная, ничего не боялась. Бегала по тюрьмам с передачами. Нашла мужа в Таганке. У меня была большая черная шляпа, и охранники улыбались: “Ну княжна Мэри пришла!” Он отсидел шесть лет. Я его не дождалась, вышла замуж за баяниста Рафаила Бабкова. Мы прожили 14 лет и расстались.
— Вы сейчас замужем?
— Да, мы уже около сорока лет вместе. С моим мужем-врачом познакомились в ЦИТО, потом он закончил Академию внешней торговли.
— Ольга Борисовна, романсы тогда были не в почете.
— Мне так и сказали: “Оля, бросай немедленно романсы! Тебя заклюют!”. Романсы считались мещанским искусством. Изабелле Юрьевой петь не давали. Я стала петь русские песни из репертуара Лидии Руслановой. И “Хуторок”, и “Я на горку шла”. Вскоре меня взяли солисткой в оркестр народных инструментов Московской областной филармонии, а потом в Московскую эстраду — это “девичья фамилия” Москонцерта.
— Вы были знакомы с Лидией Руслановой?
— Конечно. Она освободилась из лагеря и начала выступать с концертами. Помню, они с актрисой Зоей Федоровой вспоминали, как сидели вместе в карцере и потеряли счет дням. А потом услышали с улицы частушки: “Прогуляли, про...ли ровно тридцать три рубли”. “Зойка, — осенило Русланову, — Пасха!”.
Однажды я попала на репетицию Лидии Андреевны с оркестром им. Осипова в зале Чайковского. В ложе сидел ее последний муж — генерал Крюков. Она пела-пела, а потом говорит: “Все! До вечера. А то кто за меня на концерте будет петь? Верблюд?”. На ее выступления нельзя было попасть — людей разгоняли с милицией. Русланова могла петь даже после Лемешева. Она тоже подрабатывала в областной филармонии. Приезжала в какой-нибудь городок — Можайск или Егорьевск. Народ валом валил. Приходили из деревень в лаптях, в заплатках, кричали: “Матушка, враги наши хотели тебя извести!”. Она стояла на сцене и не могла начать от волнения.
— У вас были совместные гастроли?
— Не раз. Лидия Андреевна собирала нас вечерами после концерта. Тогда было сложно с продуктами, а она всегда везла с собой большую корзину продовольствия. Капа Лазаренко говорила: “Давайте откроем корзину!”. — “Чего там открывать?” — отказывалась Лидия Андреевна. “Какой-то запах идет неприятный!” — продолжала раскручивать Капа. И Русланова поддавалась. Она ценила юмор.
Генерал Стученко был поклонник ее таланта. На фронте он украл Лидию Андреевну из воинской части и привез к себе. Она называла его Стенька Разин. Как-то мы с ним зашли к ней в Москве. “А-а! Стенька Разин!” — обрадовалась Русланова. Вынесла две бутылки болгарской “Гамзы” под мышкой и бутылку коньяка. Генерал чуть не упал: “Лидочка! Не мало будет?”. В то время был карибский кризис. Лидия Андреевна допытывалась: “Поживем еще или взорвемся?”. — “Обстановка в мире нелегкая”, — дипломатично отвечал генерал. “Ты не крути! — напирала Русланова. — Скажи: будет война или нет?”. — “У меня телефон в/ч, на нем подушка — так и сплю. Решайте сами!”.
— Ольга Борисовна, вы и Леонида Утесова знали?
— Тогда были программы, в которых участвовали молодые артисты и мастера. В одном концерте пела Зыкина. Потом она уехала в Омск, и пригласили меня. Вел концерт Леонид Осипович Утесов. У меня все тряслось внутри. Я шла между твистом и чарльстоном и имела большой успех. Потом позвали к Утесову. “Вы где работаете?” — спросил. “В Московской эстраде”. — “Вы мне очень понравились”. Он пригласил меня на гастроли. Всю жизнь храню его записку, начинающуюся словами “милая Оля”. Он извинялся, что не смог включить меня в следующую программу. Как-то я позвонила ему: “Леонид Осипович!” А в ответ: “Прекратите хулиганство!”. И повесил трубку. Я обалдела. Позвонила еще раз: “Если не прекратите звонки, позвоню в милицию!”. Опять набрала и сразу: “Это Оля Воронец!”. — “Извините ради бога! Что ж вы сразу не сказали! Поклонница с восьми утра звонит!”.
— Ольга Борисовна, вы много гастролировали за границей?
— Так много, что Гелена Великанова даже сказала: “Завязывай с заграничными гастролями, тебя в России никто знать не будет!”. И в Африке пела, и в Южной Америке, и в Европе. В Израиле “Русские матери” три раза на бис исполняла. Люди в зале плакали. А во Франции меня называли “Ольга-калинка” после исполнения нашей “Калинки”.
— “У нас много общего. Мы понимаем друг друга с полуслова”, — Клавдия Шульженко очень тепло пишет о вас в своей книге. Вы были соседями. А дружили?
— Дружили около 20 лет. Впервые увидела ее в Одессе на концерте. Исплакалась, пока слушала. Мы жили в одной гостинице. В фойе один мужчина купил что-то в ларьке с сувенирами и подошел к Шульженко: “Клавдия Ивановна, мне так повезло! Я знаю, что у вас прекрасный вкус. Даме можно это подарить?” — “Ну если она не заслуживает ничего большего, то можно!”.
Я часто бывала у нее на репетициях — каждый раз она пела так, будто стоит на сцене Колонного зала, и всегда по-разному. Однажды я не выдержала: “Клавдия Ивановна, что ж вы так надрываете сердце?” — “Оля, если репетировать тяп-ляп, так же будет на сцене!” После ее смерти из моей жизни ушло что-то праздничное.
— Вы были на “ты”?
— Она говорила: “Оля, не называй меня Клавдия Ивановна и на “вы”. Друзья звали ее Куня. А я не могла. Мы встречались каждый день. То она у меня, то я у нее. Занимали деньги друг у друга. У нее даже не было сберегательной книжки. Шура, которая проработала у нее 20 с лишним лет, ее помощница и наперсница, пеняла: “Клавдия Ивановна, вы когда-нибудь проснетесь и не сможете петь, а у вас ни копейки за душой! Вы хоть по 10 рублей кладите!”.
— Слышала, что ее сыну пришлось продать шубку матери: денег не было на похороны.
— Да, беличью. Норковой шубы у нее не было. Она очень долго была заслуженной артисткой, потом народной артисткой РСФСР. Как-то поехали в Севастополь. После концерта банкет. Встает адмирал: “Клавдия Ивановна, вы скажите своему конферансье, чтобы он так не ошибался. Почему он вас называет народной артисткой РСФСР, когда вы народная артистка СССР?” Потом сказал: “Завтра лечу в Москву. Поговорю с Брежневым!” А вскоре звонит мне Шура: “Спускайся немедленно к нам! Мы катаемся в шубах своих по полу. Мы — народные СССР!” Я ринулась вниз.
— А какой была легендарная Клавдия Шульженко в жизни?
— Невероятно чистоплотной. Придет: “Оля, смотри, у тебя пыль. Давай я вытру”. — “У вас там Шура убирает, а вы будете у меня! У меня постель не стелена, надо еще обед приготовить, а вечером концерт! Эта пыль еще нас с вами переживет!”. Захожу как-то к ней и слышу: “Шура! Давай мне тени зеленые!”. Я удивилась: “Клавдия Ивановна, вы же никуда не собираетесь!” — “Нет, но я переодеваю халат. Розовые тени к зеленому не подходят!”. Сейчас пишут о ней такую ерунду! Будто она гуляла одна. Вранье! Она выходила, и тут же полдома выбегало, она со свитой гуляла. Клавдия Ивановна не превращалась в старуху. Помню, афишу показывает: “У меня новая программа! Правнучка родилась, а бабушка все о любви поет!”. Или смотрит журнал мод, раздел для пожилых пролистывает: “Это не для меня!”. Она была настоящей дамой.
— А застолье Клавдия Ивановна любила?
— У нее был серебряный наперсток, в который она наливала. Выпьет чуть-чуть и смеется: “Я уже шикер-мотор!”. Как-то у нас в доме выключили отопление, холод был страшный, Клавдия Ивановна прислала ко мне Шуру с этим наперстком за коньяком.
У нее всегда был прекрасный стол. Она боялась, что гости не напьются и не наедятся. Уезжает Шура в Люберцы к матери, наготовит на три-четыре дня и предупреждает: “Клавдия Ивановна, не устраивайте здесь общественную столовую!”. Но все сметалось мгновенно. Утром я к ней завтракать бегала. Варила себе два яйца — и к ней. “Ну сейчас придет Оля из своего инкубатора, — говорила Клавдия Ивановна, — надо закрывать форточки!”. У меня были бронхиты, и я всегда боялась простудиться.
— Ольга Борисовна, вас часто приглашали в правительственные концерты?
— Очень редко. Недавно в Нижнем Новгороде после концерта подошли зрители: “У нас спор возник: почему у вас нет регалий — все у Зыкиной?”. Я говорю: “Хорошо, что у Зыкиной, она талантливая певица”. Она всегда считалась правительственной певицей.
Соперничества между нами никогда не было. И репертуар у нас с ней разный. И тембр. У Зыкиной мягкий переход от пиано к форте — я так не спою. А она не споет мои веселые и драматические песни. Кстати, за песню “Зачем вы, девочки, красивых любите?” мне от Зыкиной попало. Она в своей книге написала: “Конечно, легче петь “Ромашки спрятались”. Эта песня написана для актрисы Нины Сазоновой. Я спела ее вечером в зале “Октябрь” — и сразу пришел успех.
— Вы общаетесь с Людмилой Зыкиной?
— Встречаемся иногда, она была на многих моих концертах. Как-то зашла ко мне за кулисы: “Выглядишь блестяще и поешь, как ручеек”. Было приятно. А у меня не получалось попасть на ее выступления: то гастроли, то концерт. Как замечательно она пела “А лес стоит загадочный!”. Я ей цену знаю.
— А песня “Я — Земля” была написана специально для вас? У вас там голос звучит, словно из земных недр.
— Сначала ее спел Кобзон со своей первой женой Кругловой в кино, но композитору Мурадели не понравилось. Потом мне предложили исполнить ее в программе “Доброе утро” буквально экспромтом. Дали ноты. Cбоку было написано “Зыкина”. Говорят, один раз она ее где-то спела. У нее был цикл космический. Но реакция была не очень.
— Вам, кажется, с Максимом Галкиным эту песню спеть предлагали?
— Мне позвонили с телевидения с такой идеей. Я говорю: “Ну хорошо, я — за Землю, а за кого Галкин?”. Песня будет развенчана. Она ведь очень серьезная. Мурадели мне сказал: “Спасибо вам за песню”, — а письма от зрителей просто мешками шли. А Галкин — парень талантливый, но много его стало.
— А вам нравится, как Пугачева поет?
— Сейчас — нет, совершенно не нравится. (Вздыхает.) Мне никогда не нравился ее голос. Я люблю с обертонами, с пиано-форте. Но у нее своя манера. Она прекрасная артистка, она из песни делает произведение. Поэтому и Клавдия Ивановна ее заметила. Когда Пугачева пела “Арлекино”, я побежала к Шульженко: “Клавдия Ивановна, ну появилась артистка!”. Она говорит: “Да, Оля!”. Потом она с ней познакомилась. А вот Лолиту я видеть не могу. Мне дурно делается. Это же телевидение, а не кафешантан. У Ларисы Долиной хороший голос, но она холодная. Я джаз люблю, Дайану Росс. Кобзона люблю. Как пел, так и поет. Я ему всегда говорю: “Йося, я тебя люблю за твой мужской тембр”.
— Бабкина и Кадышева тоже поют русские народные песни. Что скажете?
— У Бабкиной шикарный ансамбль. Но то, что она делает сейчас, это французское с нижегородским. Кадышева мне не нравится. Это не русская песня. Мой репертуар взяли — пойте! Я не против. Но у меня свой стиль и своя манера исполнения.
— Ольга Борисовна, знаю, что вы до сих пор за рулем. Какая у вас манера езды?
— Машину вожу давно, езжу осторожно. Стараюсь не нарушать. Гонки люблю только на тройке. С бубенцами. Однажды был грех. Выпила в гостях бокал шампанского. Часа через три поехала домой, а за мной машина ГАИ. Я прибавляю, сворачиваю в переулок, надеясь, что отстанут. Они — за мной. Пришлось остановиться. Они говорят: “Вы ничего не заметили?”. Оказывается, там, где я проезжала, что-то произошло, и милиция искала свидетелей. Когда инспектор заглянул в мои права, сразу просиял: “Дайте автограф. У меня мама и бабушка вас обожают!” Господи, думаю, как хорошо! А то позор был бы. Сейчас стараюсь в центр не ездить, а на концерты прошу машину.
— Где вы выступаете?
— Куда пригласят. Недавно в ночном клубе пела песни из кинофильмов. У меня платье было фирменное, с голой спиной, с перьями, убойное! Атмосфера в клубе мне понравилась. Водку не подают. Люди пьют коктейли, шампанское. Мне подарили красивый букет. И заплатили хорошо.
— Как вы голос бережете? Яйца сырые пьете?
— Ничего не делаю. Яйца — это ерунда. Или бог дал голос, или нет. Дыхательной гимнастикой занимаюсь по Стрельниковой. Вот и все.
— С возрастом голос не меняется?
— Как не меняется? Голос стал ниже. И у Зыкиной стал ниже. И у Архиповой.
— Простите за нескромный вопрос, но какая пенсия у народной артистки России?
— Пенсия — как у всех. А стаж 62 года! Еще у меня так называемая президентская пенсия — плюс 1000 рублей. Если бы я получала столько, сколько наши артисты сейчас, которые поют под фонограмму, у меня был бы особняк.
