Студентка Анна Адамовна из “Покровских ворот”, вся такая непредсказуемая и противоречивая, Лида из фильма “По семейным обстоятельствам”, адвокат из “Мимино” — всем запомнилась та насквозь положительная девушка-мечта с восторженными глазами и тоненькой, беззащитной шеей. Режиссеры много и охотно ее снимали. Но если вы еще не видели эту актрису на театральных подмостках, то ничего про нее не знаете. Потому что на сцене Марина Дюжева совсем другая. А какая она на самом деле, знает только ее муж, известный журналист Юрий Гейко.
У нее стальные от природы мышцы и не менее сильный характер. Она не скрывает свой возраст, хотя выглядит лет на десять моложе. Напротив, он ей безумно нравится, потому что “можно расслабиться и ловить кайф”. И именно возраст повлиял на ее решение уйти из успешного сериала “Дружная семейка”, чтобы неожиданно для всех начать театральную карьеру.
— Когда я отказалась сниматься в продолжении сериала, ко мне домой заехали на 15 минут режиссер и продюсер, чтобы сказать: “Маш, кончай дурить!” В результате они просидели часа четыре, и режиссер, которого я обожаю, сказал: “Это бред — уговаривать практически пятидесятилетнюю актрису, чтобы она снималась в главной роли сериала!” Но я прекрасно понимала, что снимусь еще в 15—20 сериях этого ситкома — и все. Бесконечно сниматься нереально, хотя и денежно.
— Марина, ваш муж Юрий Гейко считает, что вы на актрису не похожи совершенно: вас никуда не затащишь, если вас узнают на улице, вы говорите: “Вы ошиблись”, в ваших туалетах звездности тоже не чувствуется. Муж вам все время повторяет: “Дюжева, у тебя проституточья профессия. Ты просто обязана где-то мелькать”. А вы говорите, что идеальная работа для вас — сидеть в тон-студии, в темной комнате, перед экраном и читать закадровый текст. Но театр — не темная комната. Сотни глаз следят за каждым вашим движением — разве не Голгофа для человека вашего склада?
— Я действительно не хожу на тусовки, не люблю, когда меня узнают на улице, а тем более подходят. А сцена — это преодоление комплексов. Я чувствую зал, но никого не вижу — смотрю на “четвертую стену”, как учили в ГИТИСе.
Почти 30 лет, со времен студенческого театра, я не выходила на сцену, но вышла и поняла, что вернулась домой. Я бы очень хотела, чтобы мое будущее было связано с театром. Сейчас тоже снимаюсь, но театр, безусловно, на первом месте. В кино твой персонаж во многом зависит от монтажа, он как лоскутное одеяло, составленное из кадров, снятых в последовательности, удобной не тебе. А в театре ты проживаешь свою историю от начала и до конца, и тебе не за что спрятаться — посредников между тобой и зрителем нет. Дублей тоже.
— Видела вашу Берту в спектакле “Боинг… Боинг” — народ стонет от смеха. Но в спектакле “Жестокие танцы” по “Загнанным лошадям” реакция была другой.
— Мне люди звонили: “Мы видели “Танцы”. Спектакль фантастический. Но мы никому не посоветуем на него пойти, потому что потом надо долго приходить в себя”. И, наверное, поэтому, к моему великому сожалению, он сейчас не идет.
Зрители выходили раздавленными, опустошенными. Но и — потрясенными, пересматривающими свою жизнь. Потому что такой танцевальный марафон — прообраз нынешних реалити-шоу, подобных “За стеклом”, “Дом”-1, 2, 3. Разве это не обман, не жестокие танцы? Таких используют, а потом равнодушно выбрасывают.
— Там потрясающие танцы…
— На репетициях мы по 4 часа в день танцевали. Мало того что я вдвое старше своих молодых партнеров (в день премьеры мне исполнилось 50 лет), которые схватывали все гораздо быстрее меня, — я еще и совершенно нетанцевальный человек. Из-за этого, дойдя до отчаяния, я отказалась от роли. Но меня, слава Богу, отговорили, и тогда я купила цифровую видеокамеру и часами каждый день учила движения перед телевизором. Настолько все задолбила, что, мне кажется, лет через десять смогу это повторить. Несмотря на то что спектакль не идет, я на всю жизнь останусь благодарна продюсеру Эльшану Мамедову, режиссеру Сергею Алдонину, постановщикам танцев Игорю Аршуляку, Александру Мацко, которые, простите за тавтологию, дали мне возможность почувствовать свои возможности.
— Не жалеете, что ушли из сериала?
— Ни секунды. У меня сейчас насыщенная театральная жизнь: комедии “Боинг… Боинг”, “Большая Зебра”, трагикомедия “Чокнутые”. Репетиции еще одного спектакля, название которого даже произносить боюсь… А еще я надеюсь на восстановление “Пяти вечеров”, который прекратил свое существование из-за смерти Саши Дедюшко. Они с Ларой Гузеевой играли героев, а я — продавщицу. Это трагикомическая роль, в которой я купалась. Вроде бы простая история, но как людям нужна такая драматургия! Зрители смеются не над тем, что попу голую показывают, а от узнавания своей жизни, и плачут от сопереживания…
Была годовщина гибели Саши и его семьи. Мы собрались помянуть их и говорили о возобновлении спектакля. Сашка нас поймет. Он был человеком такой жажды жизни!.. У него глаза горели, как у юноши, — он был только в начале пути. Потому что стал востребованным в творчестве, а значит, и счастливым, лет в 40. Он хватался за все. Мы познакомились, когда он приехал на “Дружную семейку”, которую снимали в Одессе. Появляется качок небольшого роста. Ко мне режиссер подходит: “Маш, кого опять прислали?! У нас же комедия!”
На съемках используешь любую возможность свалить из павильона, в котором живешь 12 часов в сутки, но, когда Сашка начал играть, мы забыли обо всем и смотрели, как он работает. Это было смешно так, что все в него влюбились. Второй раз я испытала изумление, когда он пришел на читку “Пяти вечеров”. Я ожидала увидеть другого партнера. И вдруг Дедюшко. Он весь свой юмор, мужественность и обаяние вложил в эту роль. И я не знаю, кто теперь может играть Ильина. Сашина смерть — потеря чудовищная.
Больная или святая?
…Она очень независимый человек. Никогда ни перед кем не заискивала и никого ни о чем не просила. После окончания ГИТИСа молодая актриса была нарасхват, но в штат “Мосфильма” ее почему-то не брали. Ее тогдашний свекор занимал высокий пост в Министерстве культуры СССР и предлагал свою помощь. Она отвечала: “Если вы это сделаете, я уйду из дома”. Марина и в театр-то тогда не пошла, потому что считала: подумают — по блату. Хотя из трех выпускных спектаклей в двух играла главные роли.
Юрий Гейко рассказал мне и другую историю, которая его потрясла в самом начале их семейной жизни: “Вечером звонок: “Марина Михайловна? Из ЦК КПСС беспокоят. Вашу кандидатуру ЦК ВЛКСМ выдвинул на поздравление членов Политбюро с сороковой годовщиной разгрома немцев под Москвой, — а я сижу с ней в обнимку и слышу каждое слово. — Вам надо сказать всего несколько фраз, прочувствованно”. Я понял: вот она — наша “золотая гиря”! И вдруг моя жена отказывается: “Вы знаете, я занята, у меня много съемок”. Голос продолжает: “Марина Михайловна, мы позвоним, и вас освободят. Там всего две репетиции”. И вдруг она говорит: “Да у меня нервы не в порядке! Вы хотите, чтобы я перед ними расплакалась?” Я думаю: она больная или святая? А Маша смотрит на меня своими глазищами: “Ну как я могу говорить им прочувствованно, если я их ненавижу?” И я, уже взрослый, сформировавшийся мужик, который через год стал “золотым пером” “Комсомолки”, понял, что такое истинная гражданственность. Это не треп на кухне, а способность во имя своих убеждений к личным жертвам. Я был поражен. Об этом она вам никогда не расскажет. Так она всю жизнь прожила”.
— Марина, вы — уникальный случай: сколько интереснейших ролей сыграно, и никаких званий, в то время как их раздают направо и налево!
— В том-то и дело, что раздают направо и налево, часто как бы за выслугу лет. Обидно только, когда — сколько раз так было — в газетах, телепередачах появляется строка, титр — “Марина Дюжева, заслуженная артистка”, — как будто я сама себе присвоила. Но, честно скажу, мне эти звания... А сколько сейчас заслуженных и даже народных в безвестности, нищих, без работы. А у меня есть всё, я счастливая женщина. Как актриса я, пожалуй, только теперь, на сцене, становлюсь счастливой. Когда играю роли, где есть что играть, над чем думать.
— Вы умеете говорить “нет”?
— Очень долго училась. И считаю это самым главным своим завоеванием. Вдруг я подумала: а с какой стати я говорю “да” и участвую в том, что мне изначально не нужно? На меня очень подействовало рождение детей. Когда я родила первого, Мишку, пришла домой и посмотрела на себя в зеркало. Я там увидела такую потрясающую красоту и такую личность, что вдруг поняла: через меня проходит вечность. Что я не какая-нибудь там девочка, чья-то хорошая дочка, вечная отличница, которая должна стоять на лапках перед дядями-режиссерами, про себя говорить: “Нет-нет! Не хочу!” — а все выполнять. Я — мать, я жизнь дать могу! И я себе впервые понравилась. Потом это прошло, но ощущение себя личностью осталось. И научилась говорить “нет”, спорить с режиссерами, отстаивать свою точку зрения и даже перетягивать людей на свою сторону.
— В начале девяностых почти не снимались фильмы, и театр медленно умирал. У вас было чувство отчаяния?
— Случались моменты, но это глупость, спонтанные приступы. Я занималась тем, что вязала вещи, детские и подростковые, а Юра сдавал их в комиссионку. Причем вязаные изделия не принимали, но я работала с выдумкой, времени было много… И эти вещи уходили влет.
— Но муж ведь работал в центральной газете. Разве он не мог содержать семью?
— Мог. Но жить за счет даже любимого человека я не могу ни секунды.
…Романтическая история их знакомства на съемках в Ялте достаточно известна, но мало кто знает, как признанный специалист по автоликбезу учил рулить свою будущую жену. “В армии я солдат обучал вождению, — рассказывает Юрий Гейко. — Почти все делали обычную ошибку: бросали сцепление, машина дергалась и глохла. Я мучился, пока не подсказали: “А ты врежь по шее — знаешь, как закрепляется рефлекс!” И когда Дюжева стала рвать мою машину и раз, и два, и три, то я не выдержал: врезал ей довольно сильно, а рука у меня тяжелая. Я испугался, что она выскочит со слезами, и испуганно говорю: “Маша! Так рефлекс закрепляется. Вот увидишь — больше ты сцепление не бросишь!”
— Признайтесь, вы тогда не обиделись?
— Нет. Я с ребятами привыкла дружить. У меня было очень мало романов за всю мою жизнь, все они — исключение из правила. С Юрой все начиналось с дружбы. У меня не было никогда такого: я — женщина, относитесь ко мне как к женщине. Я думала, вот мне исполнится лет тридцать и я стану женщиной — научусь красить губы, делать прическу. В пятьдесят я поняла: не изменится уже ничего. И прекрасно.
Климакс зашевелился
