Костя Иночкин мечтал стать летчиком

— Нет, слово “артист” ко мне не прилипало. Скорее уральское слово “шнура” — от “шнурить” — ну там, конфет стянуть, пока никого нет. Занимался в танцкружке и на всех городских праздниках танцевал “Яблочко”. А про кино даже не мечтал и никогда не стремился к тому, чтобы стать киноактером.

— Однажды вы открыли публике свою тайну: актер Иван Косых — ваш отчим. А родной отец имел отношение к кинематографу?

— Я родился в городе Алапаевске Свердловской области в 1950-м, мой отец был летчиком Волковым, и я по родному отцу — Волков Виктор Николаевич. Однажды во время учебного полета возникли неполадки, и он разбился. Мне тогда было годика два, брат — чуть постарше. Мама показывала отца на фотографии — мы похожи.

После этого мама сошлась с Иваном Сергеевичем Косых — она с ним училась в одном классе алапаевской школы. В 1953 году отчим уехал в Москву, вдруг почувствовав в себе актера, и поступил во ВГИК. На курсе с ним учились Мордюкова, Тихонов...

— Где же вы были, пока мама налаживала свою личную жизнь?

— Мама с отцом расписались в Москве, а я остался на Урале с дедушкой и бабушкой. Мама мне писала: “Витя, у нас из окон виден аэропорт “Внуково”, и я представлял себе громадное окно, и прямо передо мной — взлетная полоса, и самолеты садятся. Хотя потом выяснилось, что все не так: далеко они летают и садятся. После того как я впервые, в 1961-м, приехал в Москву, мама решила, что лучше мне и брату остаться с ней вместе. Я начал учиться в московской школе и чувствовал себя несчастным человеком, потому что после уроков все дети бежали гулять, а я шел в музыкальную школу разучивать гаммы и этюды. Теперь жалею, что хорошо не занимался.

— Когда вы поменяли фамилию Волков на Косых?

— Когда меня утвердили на роль в первой картине, мама ко мне подошла и сказала: “Вить, ничего, если ты в школе будешь Волков, а для кино отец напишет бумагу и усыновит тебя — ты будешь Косых Виктор Иванович?” И я стал Косых. Я его тогда еще и в кино-то не видел — только знал, что он работает в Театре киноактера. Ходил на его спектакли. Первое время я его “дядя Ваня” звал, а потом он мне сказал: “Ну, ты меня можешь папой не звать — я ж тебе все-таки не родной отец; зови “батя” хотя бы или “отец”. Я его так и звал.

— А как отчим оценивал ваши первые роли?

— На эту тему у нас разговоров даже не заходило. Мне кажется, что он просто не хотел мне мешать. Он ничего не подсказывал, никогда не был на съемочной площадке. Один раз я его издалека увидел на съемках и тут же показал ему: “Немедленно уйди!” Я при родителях ничего не смог бы сыграть. Так же как в 9 лет не мог смотреть при папе-маме телевизор, как люди, например, целуются. Мне было сразу стыдно, и я уходил.

— Актер Иван Косых поспособствовал началу вашей актерской карьеры?

— Абсолютно нет. К отцу на работу я приходил всего несколько раз — мама просила меня отнести ему бутербродики. Отца снимали в картине “Пядь земли” — он играл одного из солдат. С ним в окопе сидел Саша Збруев. Это был год 1962-й. Когда сказали “Стоп!” — я отцу в окоп отдал бутерброды. Еще Збруев посмотрел на меня и сказал: “Какой у тебя парень хороший!” Никто не знал, что я сын-то не родной. И все, я убежал.

“Для съемок искали ребят-героев”

— Прошел примерно год. И вот в нашу школу приходит человек — спортивный, симпатичный. Это был Элем Климов, режиссер фильма “Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен!”. С ним пришел ассистент. Они искали определенные лица для съемок.

— То есть отбирали главным образом по лицам?

— Лицо, фигурка должна была быть исправной. Нужны были сухощавые боевые ребята, которые могли бы Костю Иночкина выручить, прыгнуть за него в крапиву длиннющую — выше человеческого роста. Ребята-герои. Выбрали из нашего класса человек пять. Повезли на машине на “Мосфильм”. А там коридор был битком забит точно такими же мальчиками, как мы, такого же роста и возраста — лет по 12—13. И тут наша бравада улетучилась: мы-то про себя думали, что уже артисты! Элем Климов спросил меня: “Ну, что ты знаешь из школьной программы?” Я, как нас учили в школе, вылупил глаза, чтобы читать с выражением, и начал: “Погиб поэт, невольник чести, ды-ды-ды-ды...”

— Ну, точно героический тип!

— Мне говорят: “Спасибо. А теперь, Витя, давай сделаем небольшой этюд”. А я, когда входил, увидел пианино. Ну, думаю, сейчас какой-нибудь этюд заставят играть. “Ты, — говорят, — подойди к пианино (тут я уже решил, что точно заставят играть) и от него иди на нас через всю комнату — но так, как будто ты идешь во время тихого часа, когда все дети должны спать, с опаской, потому что нарушаешь лагерный режим. Слегка поглядывай по сторонам”.

Я наиграл такой ужас на лице, что меня остановил режиссер: “Витя, все хорошо, но не надо играть так сильно, что у тебя дым из пупка идет от натуги”.

— Это объяснение вам помогло?

— Я постепенно стал играть аккуратнее, и Климов, выйдя из аудитории, сказал моей учительнице, сопровождавшей нас: “Все свободны, а Виктора мы прямо домой привезем. Мы еще с ним немножко поработаем”. Видно, я начинал ему нравиться — в смысле, он понял, что из меня, как из куска пластилина, можно что-то слепить.

— В роль Иночкина тяжело было вживаться?

— Дело в том, что сначала я пробовался на роль Марата. Это мальчишка, который нарисовал карикатуру на Костю Иночкина и потом перед ним оправдывается. Когда мне принесли сценарий, я прочитал: “Марат самый первый прыгает голышом, без трусов, в крапиву”. Все, мне стало плохо. Я сразу представил: что классные девчонки скажут, что на улице подумают, если узнают меня? Не дай бог, скажут: “Это тот товарищ с пипиркой, который голышом прыгал в крапиву”. Но раз утвердили, я уже ничего не мог сделать.

“Перед камерой я ревел от ужаса”