Градский работал над ней 30 лет, то есть начал еще при Брежневе, продолжал при Андропове, Черненко, Горбачеве, Ельцине, Путине, а закончил при Медведеве. И, получается, никто из них ему не помешал.
Мир, увы, только услышит эту оперу. На сцене она не может быть исполнена (во всяком случае, теперь). Время от времени Градский записывал фрагменты; поют около шестидесяти артистов, и собрать их вместе на сцене нет никакой возможности. А жаль.
Если бы за это взялся Воланд, то, конечно, вряд ли кто-то смог бы отказаться. Но предстоит все-таки премьера, а не бал у сатаны.
Воланда, Иешуа и Мастера поет Градский, как он и обещал. Но аппетит приходит во время еды; Градский не удержался и спел (шикарно) партию кота Бегемота.
В опере поют: знаменитая Любовь Казарновская, великолепный бас Большого театра Владимир Маторин, замечательный старик Владимир Зельдин (дай бог ему здоровья)… Партию Маргариты блестяще исполняет молодая Елена Минина, Пилата — Андрей Лефлер… А покойный Георгий Милляр — Покупатель в валютном магазине — с того света взвизгивает: “Правда!”. (Градский выстриг его голос из старого фильма, где Милляр — лучшая Баба-яга всех времен и народов.)
Другие голоса тоже подобраны с умом, вкусом и чувством юмора. Иудейского первосвященника Каифу поет (шикарно) Иосиф Кобзон. Взяточника-председателя жилтоварищества, сдуру прячущего доллары в сортире, поет (шикарно) Валерий Золотухин, председателя Акустической комиссии Семплеярова (шикарно) — Олег Табаков. Великий артист Алексей Петренко поет (сами понимаете, шикарно) маленькую, но потрясающую партию Кентуриона Крысобоя. Помните, Пилат приказывает Крысобою:
“— Преступник называет меня “добрый человек”. Объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но не калечить.
Крысобой вынул из рук у легионера бич и, несильно размахнувшись, ударил арестованного по плечам. Движение кентуриона было небрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги. Марк одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая арамейские слова:
— Римского прокуратора называть — игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?”
Вот и вся роль — 16 слов. Но вместо того, чтобы выдумывать, увы, неизвестный нам римский говор для неизвестно как звучащих арамейских слов, Петренко поет эти фразы с невероятным, непередаваемым на бумаге хохляцким акцентом: “Ты поняв мэнэ илы вдарытъ табэ?”
Опера летит дальше, и не успеваешь задуматься, и только потом с опозданием понимаешь, что тебе спели образ старшего сержанта Советской армии.
…7 сентября, две недели назад, ваш корреспондент оказался первым и единственным в мире слушателем оперы. В тот вечер Градский получил со студии пробную, только что смонтированную запись — четыре диска. Через полчаса я был у него, и, если бы не электроника и прочие чудеса прогресса, ситуация полностью соответствовала бы XIX веку: Михайловское; автор показывает только что созданный шедевр единственному слушателю.
По-журналистски следовало бы написать об этом в ту же ночь, срочно в номер, но прошло уже две недели, и живешь, понимая, что это невозможно. Невозможно объять (тем более с одного прослушивания) грандиозную четырехчасовую вещь, где тебя качают, как в колыбели, вечные темы — то а-ля Верди, то в стиле канкана, то на манер русской частушки. И через все это пробивается упоительный вальс Штрауса: трам-тирьям-тирьям-пам-пам… Хулиганская шайка Воланда, мяукая и дурачась, на все лады поет:
Мы все исполнили, Мессир,
По мере наших скромных сил!
Мы все исполнили, Мессир,
По мере наших скромных сил!!
Мы все исполнили, Мессир,
По мере наших скромных сил!!!
...Планету Земля ждет огромное удовольствие.
