— Армен, во время нашей прошлой встречи вы рассказывали, что, когда славный путь «Крематория» только начинался, все ваши друзья и знакомые говорили: «Такое выпускать нельзя». Что все-таки заставило не послушаться и танком пойти вперед?
— Тогда действительно говорить о качестве записи вообще не приходилось. Все начиналось как любительская история. Мы давали концерты в основном на квартирах и решили записать квартирный вариант альбома после прослушивания акустической пластинки Майка Науменко. Но писать-то было не с кем. В роли музыкантов выступали мой сосед, который играл на барабанах, и еще один приятель-собутыльник-гитарист. Все, что мы играли, было ужасно. Но, с другой стороны, нужно было от чего-то отталкиваться. Вот этот «пьяный бред» в результате привел к дивному пути. Дело в том, что многие мои приятели, которые тогда тоже играли и мечтали двигаться вперед, до сих пор репетируют и пытаются сделать запись, которая покорила бы весь музыкальный мир.
— Ваши пути с ними разошлись?
— Собственно, в начале это же была не группа… Только с приходом Михаила Россовского в 1987 году мы решили расстаться с этими своими друзьями и все-таки собрать профессиональный состав. С 1987 года в группу пришли профессиональный барабанщик, профессиональный басист, гитарист и скрипач. Практически 20 лет состав, за исключением позиции гитариста, не менялся вплоть до альбома «Амстердам». Это довольно внушительный срок.
— А какие метаморфозы с вашей музыкой происходили?
— Я люблю музыкальные коктейли, жанровые миксы, я не сторонник «держаться корней». «Крематорий» — это рок-н-ролл с разными примесями. Мы всегда старались записывать каждый альбом таким, чтобы он не походил на предыдущий, с помощью стилизации жанров, добавления новых инструментов и приглашенных сессионных музыкантов. Позже мы стали приглашать саундпродюсеров, пытаясь убежать от накопившихся штампов. У нас 15 номерных альбомов, и за 30 лет никогда не было цели выдавать по пластинке в год, чтобы просто создать инфоповод. И каждым из наших альбомов мы можем гордиться. Они не проходные.
— Между вышедшим совсем недавно «Чемоданом президента» и «Амстердамом» прошло пять лет. Чем вы занимались в этот период?
— К «Амстердаму» мы как раз собрали новый состав. Когда в 2006 году случилось мое временное «бегство» из «Крематория», был создан проект «Третий ангел», исключительно студийный, но, с точки зрения технологии, резко отличающийся от того, что было раньше. На первой стадии работы не было никаких музыкантов. Только саундпродюсер и аранжировщик. Все песни ваялись на компьютере, выверялись досконально, и только потом приглашались инструменталисты. Таким же образом был записан и «Амстердам». Что касается «Чемодана президента», то здесь мы решили снова сделать альбом «живым», исключив компьютер. Сегодня многие группы объединяет любовь к цифре. Они часто злоупотребляют одними и теми же технологиями, из-за чего звучание получается однообразным. Поэтому мы решили вернуться к аналоговой записи и попытаться сделать живой альбом с минимальным количеством приглашенных музыкантов, чтобы он звучал буквально так же, как на концерте. Это винтажное звучание. Такое, какое я слышу в ранних работах Slade, Bad Company или T.Rex.
— «Чемодан президента» — довольно провокационное название. Раньше вы любили уходить в иные миры, сочетая в песнях фантасмагории с реалиями. А чем сегодня занято ваше творческое сознание?
— Этот альбом — по сути, разговор нескольких близких друг другу людей, которые сидят за столом, попивают пивко и рассказывают разные истории. Это то, что сейчас волнует любого индивидуума. Причем каждая песня представляет определенный социальный срез. В заглавной песне «Чемодан президента» заложена идея, близкая сегодня очень многим москвичам. Ощущение шока от города, любимого когда-то, в котором они живут, и желание остаться в одиночестве. Как — каждый решает по-своему. Кто-то мечтает нажать на кнопку, чтобы Москва стала абсолютно безлюдной, а это, кстати говоря, может быть очень привлекательным. Если вы прокатитесь на машине по безлюдной столице, она может вам опять понравиться. Кто-то мечтает перенестись куда-то за ее пределы: на остров или в любое другое место, где пока еще есть возможность созерцать живую природу, отдохнуть от дыма, гари, перенаселенности, пробок и всего, что составляет ужас мегаполиса. По такому же принципу построены все девять песен. Кто-то рассказывает о том, что с ним произошло, когда он шел по ночному переулку, кто-то — о своих семейных проблемах. Единственная песня, которая выводит из этих размышлений, — «По ту сторону зла». Это некий выход из повседневности, представления о нашем бытии, попытка выйти в тот мир, который может сегодня показаться фантастическим, но на самом деле оказывается реальным.
— Правильно ли я понимаю, что вас до сих пор больше интересует конкретная личность, чем социум?
— Именно так. Более того, я считаю, что у рок-н-ролла нет другого выхода, кроме как сконцентрироваться на личности. В мировом масштабе вся наша рокопопия составляет бесконечно малую творческую единицу. У групп нет никакого желания расширять аудиторию, да это и не имеет смысла. В массе больше нет тех людей, которые могли бы адекватно воспринимать эту музыку. Поэтому наша стезя — общение с индивидуумом, диалог, а ни в коем случае не попытка навязать наше мнение, а иногда и заблуждение, указывая ему пальчиком, что нужно, а что не нужно делать. Толпа не способна созидать, она имеет только разрушительную силу. А индивидуум, на мой взгляд, еще способен созидать, размышлять и открывать новые горизонты.
— А новые рок-н-ролльные горизонты вы видите? Недавняя смерть Лу Рида снова наводит на печальные мысли: ушел еще один человек-эпоха. Преемники «родоначальников» — сами уже не мальчики, а из молодого альтернативного батальона сегодня сложно назвать кого-то громким словом «герой». Что с этим делать?
— Если говорить о западной рок-культуре, я не был бы столь категоричен. Да, Лу Рида, как и многих других, уже нет. Но в Америке и Англии есть очень много новых групп. Да, старое поколение вымирает. Но обратитесь к любому молодому американскому или английскому музыканту, он вам расскажет историю рок-н-ролла своей страны. Он скажет: «Да, я не очень хорошо знаю творчество Лу Рида, но он сделал очень много, я плохо помню композиции Джерри Гарсия, но я знаю, что в Калифорнии его до сих пор любят. Я не знаком досконально с музыкой Pink Floyd, но я знаю, что в свое время они сделали серьезное открытие». У нас же говорить об этом не приходится. Вам хватит пальцев обеих рук, чтобы перечислить, например, все легендарные рок-группы, которые появились в Москве. А уж новых тем более нет. И наш рок-н-ролл — лишь маленькая частность в большом-большом культурном объеме. То же самое происходит у нас во всех областях искусства. Это касается и театра, и кино, и живописи. Во всех направлениях есть очень серьезные проблемы. И в рок-н-ролле — примерно то же самое. Нет того двигателя, который мог бы позволить этому искусству развиваться. В России мировых брендов нет ни в каком виде искусства, кроме классики. Думаю, что это происходит из-за социального коллапса, через который мы проходим уже много лет. Когда-нибудь, возможно, появится свет в окошке, но пока я не вижу перспектив для развития творчества.
— А кто из творческих людей прошлого на вас повлиял?
— Я считаю, что тот музыкальный коктейль, который существует в моей голове, появился еще в моей семье, когда я был маленький. Я жил в достаточно крепкой семье, где родители любили друг друга и где всегда звучала музыка как естественный «саундтрек» к жизни. Все началось с классики, с бесконечного количества опер, которые меня заставляли слушать: Монтеверди, Пуччини… «Набукко» Джузеппе Верди — до сих пор одна из моих любимых опер. Потом вдруг стал появляться эстрадный «элемент», какие-то французы — Жак Брель, Мирей Матье, Шарль Азнавур, с другой стороны «приплыли» The Beatles. Рок-н-ролльный взрыв 60-х и 70-х годов тоже на меня повлиял, потом в моей жизни было много фолка… Все это сформировало во мне определенный вкус. Далее я просто двигался, доверяя ему, и воспринимал музыку исключительно с позиции жанра, в котором она создана. Я скептически отношусь к людям, которые, кроме хэви или дед-металла, ничего в жизни не признают. Нужно как-то воспитать в себе способность воспринимать искусство шире, только тогда можно выработать свой собственный музыкальный элемент, направление. Искусство — это радуга.
— Как бы все ни было радужно в нем самом, «Крематорий» играл свою музыку на фоне довольно бурных политических событий, происходящих в стране. Да и сейчас нельзя сказать, что мы живем в спокойное и благостное время. Эти факторы каким-то образом влияют на группу?
— Мы всегда пытались реагировать на происходящее, но не с помощью прямых заявлений. Мы просто могли назвать альбом такими двумя словами, например, которые четко определяли наше состояние в те времена и нашу позицию по отношению к времени. Название альбома «Кома» не случайно. Мы чувствовали, что Советскому Союзу приходит кирдык. Когда мы выпускали пластинку «Зомби», я, конечно, представлял Горбачева, но главный образ, заложенный в названии, — образ зомби коммунизма. И в песнях с пластинки этот образ описывается и разжевывается. Мы сделали все, чтобы художник Василий Гаврилов изобразил этого «зомби» на обложке. Когда мы выпускали «Мифологию», «Крематорий» дошел до такого уровня, когда он оброс большим количеством мифов, и нам хотелось из них вырваться. Все остальное мы делали в том же ключе. «Чемодан президента» — тоже взгляд на окружающую нас реальность. Слова «чемодан» и «президент» вызывают целый спектр ассоциаций у людей с определенным интеллектуальным уровнем. Это может быть и «Чемодан» Довлатова, и ядерный чемоданчик, и чемоданчик с деньгами, принадлежащий человеку, готовому уплыть из этой страны. Мы пытаемся фиксировать реальные явления на уровне абстракции так, чтобы мыслящий человек понял, что за этой абстракцией зашифровано.
— Ваши безумные персонажи из «портретной галереи», как вы ее называете, — это собирательные образы или у каждого из них есть реальные прототипы?
— 90 процентов — реальные портреты. Не всегда близкие друзья. Иногда вы встречаете человека, который своей физиономией вызывает у вас восторг, а если эта физиономия, как оказывается при личном знакомстве, еще и сочетается с какими-то душевными качествами, то человек способен вызвать и интерес на уровне творчества. Я понимаю Пруста, который писал о себе, что идея многих его статей и эссе возникала у выхода из ресторана. Иногда ты наблюдаешь истории, которые потом перерастают в произведение, в моем случае — в песню. Я сейчас воспринимаю своих героев примерно так же, как и персонажей Александра Дюма. В том смысле, что у меня есть моя внутренняя книга, через которую проходят герои. И они для меня живые. За каждым стоит реальный человек, просто немного «приукрашенный». Благодаря персонажам реальные люди проходят через время и пространство. Простая песенка «Хабибулин» и еще более простая песенка «Маленькая девочка», за которую меня в свое время ругали, говоря, что в ней нет припева, живут до сих пор. «Безобразная Эльза», «Кондратий»... Все они создают свой мир, отдельный городок. Фрэнк Заппа в свое время сказал, что говорить о музыке — то же самое, что танцевать об архитектуре. Тем не менее, если использовать образы, это помогает совместить два мира: словесный и музыкальный. Мои персонажи уже давно живут со мной и придут помахать мне ручкой, когда я буду лежать на смертном одре.
— Надеемся, произойдет это еще очень нескоро! Поздравляем «Крематорий» с 30-летием и желаем ему еще долгих лет яркой творческой жизни!
