(Окончание. Начало в предыдущем номере.)
Остановка по приказу министра
Мы познакомились с Эдуардом Анатольевичем Стрельцовым в канун пятидесятилетия не в славных «Лужниках» или заводском «Торпедо», а в небольшом зиловском спортзале, где он занимался с мальчишками.
На балконе несколько приятелей Стрельцова совмещали приятное с полезным — утоляли футбольную жажду, а жажду иного рода компенсировали портвейном «Агдам». Веселый перезвон стаканов под стук футбольных мячей вынудил и Эдуарда Анатольевича пару раз посетить дружескую компанию на балюстраде.
Может, благодаря крепленому азербайджанскому вину Стрельцов и отнесся благосклонно к нашей настойчивой просьбе — запечатлеть для «МК» его знаменитый пас пяткой.
Выглядел тогда Стрельцов немного погрузневшим и слегка утомленным. Но пошел он нам навстречу без излишнего кокетства, свойственного некоторым большим мастерам.
Под щелканье фотографического затвора Сергея Жабина и подбадривающие возгласы веселых приятелей со второго этажа он отдал коронный пас пяткой — свой футбольный автограф.
В мгновение, запечатленное Жабиным, я и увидел вновь, словно в кадрах кинохроники пятидесятых-шестидесятых, молодого и счастливого Стрельцова.
Впрочем, может, мне это только показалось. Как, допустим, под влиянием красноречивых очевидцев, не устающих пересказывать матчи с его участием, создалась у меня иллюзия, что следил за ним годами в сотнях игр.
Хотя видел его на зеленом газоне, как и мои ровесники, только в считаных матчах, в основном застав Стрельцова на поле уже ветераном.
А в детстве моем, помню, колорит образу Стрельцова придавали к тому же и обстоятельства — облетевшая, к примеру, всех история о том, как он опоздал на поезд, который вез сборную на ответственный международный матч. Стрельцов со своим партнером Валентином Ивановым догоняли поезд на машине, и не кто иной, как министр путей сообщения СССР, разрешил незапланированную остановку этого поезда на станции в Можайске.
Стрельцов во время той игры с Польшей получил тяжелую травму ноги, с поля его вынесли на руках. Он умолял доктора: «Сделайте что-нибудь, я должен вернуться и забить гол». Он вернулся и забил, реабилитировав себя за легкомыслие.
Старший тренер сборной СССР Гавриил Качалин после матча скажет журналистам: «Я не видел никогда, чтобы так с двумя здоровыми ногами Стрельцов играл, как сегодня с одной!»
Эпизод с опозданием на поезд стал одной из центральных сцен художественного фильма «Одиннадцать надежд», на который болельщики-зрители валили как на футбол, пытаясь угадать, каких любимых ими футбольных персонажей играют артисты.
Изюминку фильму добавляло и то, что жену главного тренера СССР в исполнении Анатолия Папанова воплотила в экранный образ несравненная Валерия Бескова — жена Константина Бескова, превосходно знакомая с этой трудной ролью и в повседневной жизни: Бесков в пору съемок как раз возглавлял сборную.
Три кумира
У молодежи, как говорили в ту пору, было три кумира — Илья Глазунов, Евгений Евтушенко и Эдуард Стрельцов.
На чаепитии в глазуновской галерее на Волхонке я завел об этом разговор с Ильей Сергеевичем (вечная память великому художнику). Но он недоуменно поинтересовался: «А кто такой Стрельцов?» Допускаю, что Пикассо тоже не имел никакого понятия о Пеле, а Сальвадор Дали не подозревал о существовании Марадоны. Гении живут в своих мирах…
Хотя, как я вижу через десятилетия и по отзывам очевидцев, Стрельцов мгновенно как-то проник в сердца людей, даже и от футбола далеких. Возможно, из-за кажущейся легкости своих действий на поле: а что это, как не футбольная гениальность? Ему и подражать пытались во всем, включая и прическу с желтым чубом, или, как модно было говорить в те времена, — коком. Даже бывший тогда дублером Валерий Воронин, впоследствии игравший с Яшиным за сборную мира, причесывался «под Стрельцова». А уж красавец Воронин, сбежавший ночью со сборов с торпедовской базы «Мячково» во время Московского кинофестиваля, чтобы встретиться в Доме кино с Софи Лорен — она хотела с ним познакомиться, — всегда служил эталоном футбольной элегантности.
При той нашей встрече в обшарпанном спортивном зале Эдуард Анатольевич с подкупающей долей откровенности стал рассказывать мне, молодому репортеру: многое упустил он по собственному легкомыслию, не сделав на поле и половины того, на что, как чувствовал, был способен. Признавался, что, с одной стороны, футбол дал ему больше, чем самые смелые детские ожидания, с другой — с горечью повторил: это совсем не означает, что он, Стрельцов, всего в футболе добился.
Неожиданно пожаловался, что столь сурового наказания, оторвавшего его на долгий срок от футбола, да и от жизни, не заслуживал. Добавив при этом с грустью, что, став старше, понял: даже несчастья расширяют жизненный опыт, который потом сказывается на характере, отношении к жизни.
Говорил мне, что тогда мало кто верил в его возвращение на поле, да и сам он на это практически уже не рассчитывал. Но как-то в очередной раз попал на прием к высокому начальству. И после разговора, что называется, по душам неожиданно услышал от хозяина кабинета: «Что же ты руку на прощание не подаешь?» В тот момент и понял, что вернется в большой футбол.
Даже не листая футбольную статистику, каждый понимает, что в истории не было случая (да и не будет), чтобы человек, пропустивший 7 сезонов, вернулся на поле. Причем не только не потеряв главного в игре, но и приобретя черты, необходимые новому футболу. Не случайно же Стрельцов после возвращения дважды признавался лучшим футболистом СССР. Но объяснить, как ему удалось невозможное, Стрельцов мне не смог. Сказал только, что все получилось само собой.
Я спрашивал: как могла бы сложиться его жизнь, добейся своего ЦСКА, когда во второй половине 1950-х молодого торпедовского форварда хотели призвать в армию? Тогдашний директор ЗИЛа Павел Дмитриевич Бородин взбунтовался: отправился на Старую площадь в ЦК КПСС и убедил партийных работников, что рабочий класс не простит, если Стрельцова заберут из «Торпедо». (И Стрельцов потом произнес историческую фразу: «Армия — армией, а Цика — Цикой».) Но Стрельцов в ответ только пожал плечами.
Я тогда не сразу, но все-таки репортер во мне победил болельщика, высказал пусть и нелицеприятное мнение, что зальчик периферийный и ватага мальчишек совсем не соответствуют футбольному статусу Эдуарда Стрельцова. Он не обиделся, напротив, искренне постарался объяснить, что старший тренер команды мастеров должен быть человеком предельно требовательным, даже жестким по своей натуре. Он же, Стрельцов, мягкий человек, и у него не поднялась бы рука отчислить кого-то из команды.
В разговоре я коснулся и книги, написанной в содружестве с писателем Александром Нилиным. Но неожиданно расстроил Эдуарда Анатольевича, потому что он стал сетовать: мало кому из настоящих ценителей футбола она попала в руки — далеко не всем удалось ее достать. (С гордостью отмечу, что благодаря Нилину у меня на полке рядом с яшинским мячом хранится авторский экземпляр.)
Я, естественно, поинтересовался: не чувствует ли он сам после оглушительной славы некоего одиночества? Но он спокойно ответил, что, хотя и не считает себя замкнутым человеком — скорее, по-своему компанейским, — в шумном обществе никогда не чувствовал особой для себя необходимости.
Жалею, что не задал вопрос — видит ли он знак судьбы, что жизнь его невообразимо сложилась в цвет любимой торпедовской команды — черно-белый? Но что теперь…
Опалу снял Брежнев
С его разрешения я поехал после интервью провожать Стрельцова. И не забуду, как, подъезжая к метро «Курская» — конечной станции нашего маршрута, — он сам неожиданно вернулся к болезненной для него теме трагедии на подмосковной станции Правда. И с горечью говорил мне на прощание: «Все не так было, Петя, все было не так!»
Видел, как он вышел на поле играть за ветеранов в матче, устроенном в его честь. Трибуны при одном появлении Стрельцова сразу радостно оживились.
Он-то знал, чего от него ждут. И не томил ожиданием болельщиков, которые, как всегда, пришли «на Стрельцова». Со свистком судьи исполнил свой знаменитый пас пяткой, переадресовав мяч партнеру. Достаточно оказалось этого штриха, чтобы самые объемные футбольные картины ожили в нашей памяти.
Привыкший каждым шагом и жестом создавать зрелище, он и теперь — пятидесятилетний — мгновенно стал близок публике, как и в былые свои лучшие времена.
Но это я забежал вперед. А если продолжить в хронологическом порядке, когда Стрельцов оказался на свободе, то нельзя не вспомнить, какая борьба шла за то, чтобы центрфорварду разрешили снова играть в большой футбол. И здесь на первый план выходит фигура секретаря парткома ЗИЛа Аркадия Вольского, востребованного и в постсоветской России — он работал председателем Союза промышленников и предпринимателей. Военному юристу и другу Стрельцова Андрею Сухомлинову Аркадий Вольский рассказал, кто наверху решил судьбу футболиста.
«Где-то в конце 1964 года, уже после октябрьского Пленума ЦК КПСС, когда после смещения со всех постов Хрущева Генеральным секретарем ЦК КПСС стал Л.И.Брежнев, прорвался я к нему на прием с докладом о положении дел на ЗИЛе. На эту встречу взял с собой двух наших представительниц слабого пола, одна — Герой Социалистического Труда, другая — депутат Верховного Совета СССР.
Рассказал ему про завод, про людей, про производство, про планы. Вообще — все как положено. Женщины мои рядом сидят, подтверждают, улыбаются. Вижу, Леонид Ильич доволен встречей.
Вопрос о возвращении Стрельцова пока не поднимаю. Рано. Здесь ведь тоже, как в футболе, тактика своя нужна: некстати вопрос задашь и вылетишь из кабинета ни с чем, да так, что больше никогда туда и не попадешь.
В конце встречи Леонид Ильич, как обычно в таких случаях, говорит:
— Ну а чем помочь вам надо?
Я поблагодарил генсека за готовность помочь ЗИЛу в решении жизненно важных вопросов. Поставил их перед ним, получил добро. Вот тут, как я почувствовал, и настала пора заговорить об опальном футболисте.
— Негоже получается, Леонид Ильич, с Эдуардом Стрельцовым. Вы заядлый болельщик и не можете не помнить его. Вернулся парень из лагерей, а играть в «Торпедо» ему не дают, дисквалифицирован Спорткомитетом. Рабочие и весь коллектив просят.
Женщины мои головами закивали в поддержку моей просьбы, улыбнулись, глядя на Леонида Ильича с надеждой.
Брежнев задумался на несколько секунд и говорит:
— Я, Аркадий, одного не пойму: если вышел из тюрьмы слесарь, то ему можно работать слесарем, а если футболист вышел, то ему, выходит, играть в футбол нельзя? Законный вопрос? Справедливо ли это?
Я и обе мои помощницы почти хором ответили, что вопрос ставится правильно, что лишать Стрельцова возможности играть в футбол несправедливо, что это нужно поправить.
И вопрос был решен в тот же день. Решен, конечно же, положительно. С 1965 года Эдик опять играл в нашей команде, и в тот же год мы завоевали золотые медали чемпионата страны.
К медалям своим Стрельцов относился спокойно, как и к собственной славе, без всякой гордыни, что полностью соответствовало скромному его характеру, невзирая на оглушительную славу.
Недавно, в канун своего 90-летия (!), в редакцию «МК» приехал на встречу с журналистами легендарный Никита Павлович Симонян — подтянутый, энергичный, доброжелательный, неистощимый на разные истории. Заговорили мы с ним, конечно, и о Стрельцове. И Симонян растроганно стал рассказывать нам случай с золотой олимпийской медалью.
— Эдика мы очень любили, звали его Бэбби. Он был самый молодой в сборной СССР и подкупал нас, стариков, своей бескорыстностью, добродушием. Для юноши его возраста — Эдику было всего 18 — редкое свойство. Как правило, молодые футболисты тщеславны, честолюбивы, а у него близко ничего такого не было.
В Мельбурне, когда мы выиграли Олимпиаду, золотые медали вручали лишь тем, кто участвовал в финале. Но на последний матч тренеры поставили меня вместо Эдика, который блестяще отыграл все предварительные встречи. Его огромная заслуга была, что мы дошли до финала.
Получил я золотую медаль, а радости никакой — совесть мучает. Пошел к Стрельцову: «Эдик, медаль не моя — твоя. Ты ее заслужил». Он наотрез отказался: «За кого ты меня принимаешь». Я по-прежнему места себе не нахожу, мучаюсь. Отплыли домой на теплоходе «Грузия». Подхожу к нему, когда мы уже в море, опять с медалью — возьми, она твоя по праву. Тут Эдик осерчал: «Если еще раз предложишь мне свою медаль — обижусь».
«Лысый толстый дядька пятками пасы раздает»
Со Стрельцовым играло целое созвездие. Кого-то уже нет, кто-то коротает свой век у телевизора. Но всегдашний любимец публики Анзор Кавазашвили по прозвищу Черная Пантера — золотой вратарь «Торпедо» и «Спартака» — так же бодр, как в те годы, когда намертво ловил мячи из «девяток». И, кстати, ни один из вратарей не пропускал и не отбивал столько мячей от Стрельцова за годы совместных тренировок в «Торпедо» и сборной, как Анзор Кавазашвили, который сразу откликнулся на предложение поговорить о своем замечательном партнере.
— Когда вы появились в «Торпедо», Стрельцов еще сидел на зоне.
— Мы встретились, когда после тюрьмы он стал играть на первенство завода. Помню свое удивление: вышел на поле лысый толстый дядька, голова опущена, плечи согнуты, вокруг мельтешат футболисты, отобрать мяч не могут, а он пятками раздает голевые пасы. Я подумал: черт возьми, сам-то забьет или нет? На него летят соперники, а Стрельцов мяч отбросит пяткой партнеру — гол.
— Но вес убрал?
— Когда начал играть — похудел, но живот был заметен. Хотя за столом больше ковырялся вилкой, чем ел.
В «Торпедо» только одна тема была для разговоров: когда Эдику разрешат играть в чемпионате страны? Мы знали, секретарь парткома ЗИЛа Аркадий Иванович Вольский пытается решить вопрос через высшее руководство страны.
— Быстро он вернулся в игру?
— Люди приходили смотреть не на команду, а на Стрельцова. Ни один тренер наших соперников никогда агрессивно против Эдика своих футболистов не настраивал — держите Стрельцова, бейте его по ногам, блокируйте… Не дай бог, Эдика тронешь, он заводился так, что на нем могли висеть два-три футболиста, все равно протаранит, протащит на себе и забьет. Эту глыбу остановить было невозможно.
В Брянске или Туле стадионы не могли вместить людей. И крики с трибуны: «Эдик, я с тобой в колонии сидел…», «Эдик, я с тобой вместе на «химии» был». Иногда складывалось впечатление, что на трибунах одни зэки, которые помнили его по лагерю.
— Почему его не взяли на чемпионат мира 66-го года в Англию?
— Испугались. Не забудь, у нас страна была — Советский Союз. Расскажу такую историю. У него после отсидки первый выезд был с «Торпедо» в Австралию. И мне Аркадий Вольский лично сказал: «Анзор, ты комсорг команды, мы поселим Эдика с тобой в один номер, присматривай за ним, чтобы он ночью никуда не ушел». Я говорю: «А куда он должен уйти, Аркадий Иванович? Он же спать будет». Вольский отвечает: «Я тебя предупредил, глаз с него не спускай». При том, что с нами ездил человек из КГБ, как будто он из Министерства культуры, — отдельно за Стрельцовым следил. Но не уследили ни кагэбэшники, ни я.
Я уснул после игры. В дверь грохот. Вскочил, темно, а барабанят так, что снесут дверь. Открываю, стоит руководство команды вместе с тренером Владимиром Ивановичем Гороховым: «Где Эдик?» Отвечаю: «Да вон он спит». Повернулись, посмотрели на кровать, там его нет. Начинают разнос: «Почему не доложил, что его нет?» Я же вратарь, невозмутимо пожимаю плечами: «Я спал, откуда мог знать, что он ушел?» Пока эта перепалка идет, вдруг в коридоре появляются Стрельцов с нашим нападающим Володей Щербаковым и две девушки, какие-то украинки.
— Где они там украинок взяли?
— В Австралии украинская колония была, целое поселение. Оказалось, Эдик с Володей зашли через дорогу от отеля в бар, выпили пива, познакомились с девчонками, потрепались. Ну, девчонки сказали: давайте мы вас проводим… И они вместе поднялись на этаж. А здесь шум, гам, тарарам… Вдруг Владимир Иванович Горохов подходит к этим девушкам, голое пузо, в трусах: «Гуд бай отсюда на фиг…» Те обиженные ушли, а мне влепили строгий выговор по комсомольской линии за то, что не досмотрел за Эдиком.
— Стрельцов извинился?
— За что извиняться? Мы разве сами в бар не ходили? Просто нас не ловили, а его поймали, потому что слежка за ним шла со стороны КГБ.
— На тренировках по воротам он лупил или старался перехитрить?
— Эдик тренировался меньше, чем остальные, не перегружал себя в физическом плане, занимался больше всего с мячом. Легкая атлетика, беготня неинтересна была. Я его заводил с пенальти и со штрафными. Эдик мне пенальти 10 из 10 клал. И подкручивал, и силу вкладывал в удар.
— После игр застолья были совместные?
— Собирались нередко на базе в Мячкове в выходные — место закрытое, охраняемое, кухня работает по высшему классу, как в ресторане. Ну, садились, байки травили, вспоминали какие-то истории. Но Эдик после тюрьмы, когда выпивал, становился очень замкнутым человеком. Честно говоря, мы с ним почти за столом не разговаривали, он замыкался в себе, а что вы хотите — такое пережить. Но все равно в Мячкове принимал участие в посиделках с удовольствием — посторонних никогда не было, всё без шумихи. А он все время боялся, что будут задавать дурацкие вопросы, ненавидел про колонию вспоминать. Застолья всегда заканчивались в парной, а это для него было святое.
— Парная после рюмки?
— Сердце-то у нас крепкое было, молодые пацаны. Какие ограничения… Выпил — ну и что, не ведрами же мы пили. Обычно шампанское, водку — реже.
— Неужели в ресторанах не гуляли?
— Я дружил близко с Харламовым и Мальцевым, Петровым и Рагулиным. И вот такой компанией всегда в кафе «Арарат» ездили, в месяц раз или два обязательно, там шикарное мясо готовили. Но Эдик с нами за стол только в Мячкове садился, не любил незнакомых людей рядом. Поэтому либо на базу, либо домой к жене Рае и сыну Игорю.
— Жена в ЦУМе работала?
— Заведующей сотой секцией, куда партийные номенклатурщики приезжали отовариваться, да и наши футболисты заезжали покупать дефицитные костюмы. Вначале Рая была простой продавщицей, потом повысили.
— Вы в «Спартак» перешли, играли против Стрельцова?
— Не случилось. И не жалею. Против него лучше было не играть. Вот против Пеле играл, он мне гол забил. Мне часто задают вопрос: за всю историю кого считаешь лучшим — Стрельцова или Пеле? Я всегда отвечаю: каждый из них — лучший в мире.
— Но вы еще вместе с ветеранами, как говорят в футболе, попылили…
— Даже рядом с Чернобылем играли, километрах в тридцати.
— Зачем поехали?
— Дураки были. Нам сказали, мы подчинились. После матча в Брянске туда отправились. Эдик по дороге водочки выпил, его развезло, оставили в раздевалке спать. На стадионе начался скандал, народ прорвался на поле, люди стали скандировать: «Стрельцов, Стрельцов!» Мы их пытались успокоить: «Стрельцов плохо себя чувствует». Ничего не помогает, требуют: «Покажите его». Ладно, вывели Эдика из раздевалки на поле, крики: «Ура! Стрельцов!» Слава у него была космическая.
Выпьем за повара
Сохранился снимок: юный воспитанник футбольной школы молодежи Миша Гершкович на коленях у Льва Яшина, когда великий вратарь приехал в гости к мальчишкам. Пройдут годы. И нападающий московского «Торпедо» Михаил Гершкович, партнер Эдуарда Стрельцова по атаке, забьет Яшину гол. Лев Иванович после матча скажет: «Молодец, Миша! Но ты не только мне, другим вратарям тоже забивай».
Мы вспоминаем с Михаилом Даниловичем те замечательные ностальгические времена, говорим о его старшем товарище Эдуарде Стрельцове, к которому он и по сей день относится с непроходящей теплотой.
— Михаил Данилович, кто шутку придумал: «Если бы Пеле выпил столько кофе, сколько Стрельцов водки, он бы умер»?
— Фольклор торпедовских болельщиков тех лет, как говорят, в каждой шутке есть доля правды.
— Понять не могу, как он играл с плоскостопием? По тем временам с таким диагнозом даже в армию не брали.
— Я вам больше скажу: в сезоне 68-го года Эдик забил больше всех мячей — 21 гол. А у него был геморрой, причем в острой форме. После игр ходить не мог, лежал в раздевалке, кровь все время шла. Сделали операцию. Мы приехали Эдика навестить с ребятами. И врач нам говорит: «С таким геморроем нормальный человек ходить бы не смог, не то что бегать. Это за гранью моего понимания как медика».
— Вы с его паса пяткой нередко забивали…
— Есть определенные футбольные каноны, когда нападающий принимает мяч, разворачивается, оценивает ситуацию, а у него ничего не надо было ждать. По-моему, замечательный актер Анатолий Папанов как-то пошутил: «Стрельцов думает пяткой!» Неожиданно сбросит мяч пяткой, и ты уже один на один выходишь — это незабываемо!
— Михаил Данилович, знаю, Стрельцов не любил рассказывать про свою трагедию. Но ведь наверняка в ваших разговорах тема возникала?
— Да и я не любитель был его тюремную тему обсуждать, видел, насколько ему тяжело все снова переживать. Эдик держал ужасные воспоминания внутри себя. Но, бывало, нахлынет на него, рассказывал, как сидел, как пытались его сгноить. Правда, было достаточно много людей, которые вставали на его защиту. Любовь народная к нему была необычайной — так, по-моему, у нас только к Гагарину и Высоцкому относились.
Как-то за рюмкой он сказал: «Ты знаешь, мне, конечно, тяжко было всё пройти и слушать такие вещи про себя. Но когда я остаюсь один, мне легко, потому что знаю — я ни в чем не виноват. Я ни перед кем не виновен, никому не сделал ничего плохого, даже близко. Выпил, упал и уснул. Даже не знаю толком, что там происходило. Но то, что я ничего страшного не делал, могу сказать точно».
В глубине души, особенно когда он выпивал, тема его будоражила. Он был просто взрослый ребенок. Когда поддаст, мог чего-то там… А когда в трезвом состоянии, как говорят, мухи не обидит. И никогда не кичился, что он Стрельцов.
Расскажу одну историю про его характер. Мы с ветеранами сборной СССР прилетели играть на Дальний Восток. Потом банкет, принимал первый секретарь горкома партии, который сам и вел великолепно накрытый стол. Большой поклонник Стрельцова, он поднимал один тост за другим за талант Эдика.
Проходит какое-то время, и Эдик ему говорит: «Василий Михайлович, можно мне слово сказать?» Тот обрадовался: «Конечно, Эдик, очень приятно». Стрельцов встал с рюмкой и говорит: «Хочу произнести тост за человека, которому мы всем обязаны — сидим за таким шикарным столом, все вкусно, красиво. Давайте выпьем за повара». Первый секретарь обалдел, он-то решил, что Эдик за него поднимает бокал. Ну, встал и ушел… В этом весь Эдик — он искренне считал: кто так вкусно приготовил? Разумеется, повар, за него и надо выпить.
— Вы же моложе Стрельцова, он вас, наверное, опекал?
— Я, когда начинал в «Торпедо», жил с родителями в малогабаритной трехкомнатной квартире в Кузьминках. Потренировались на базе в Мячкове, автобус в город шел мимо моего дома. Лето, все на даче, Стрельцов говорит: «Ну, молодой, показывай, где живешь». И с нами еще двое ребят. Ну, посмотрели квартиру, Эдуард Анатольевич говорит: «Нормально, здесь мы и отдохнем. Вы, два молодых (с Геной Шалимовым), за шампанским, а мы еще друзьям позвоним». Я спрашиваю: «Эдик, а сколько шампанского брать?» Он отвечает: «Да бери бутылки четыре». Я говорю: «Нас четверо, еще ребята подъедут. Хватит ли?» Он, помню, удивился: «Молодой, я тебе говорю, сколько на человека брать».
— А вы захаживали в гости к Эдуарду Анатольевичу?
— И на Автозаводской бывал, с мамой, Софьей Флоровной, общался. Эдик побаивался ее, жесткая женщина, но настоящая хозяйка была. Потом ему дали трехкомнатную квартиру рядом с Курским вокзалом, где к экзаменам нередко готовились. Начинали-то с ним учиться во ВТУЗе при ЗИЛе, но, хотя на заводе нас на руках носили, в техническом вузе поблажек не делали. Помню, велели выучить химию, Эдик говорит: «Эта химия толще, чем «Три мушкетера», как ее выучишь?» — вот и перешли в Малаховку, в областной институт физкультуры. У Эдика «Волга» была, на ней туда и ездили, Владик Третьяк, наш коллега по студенческой скамье, иногда составлял компанию.
Помню, на «Курской» сели зубрить научный коммунизм к госэкзамену. Рая, жена, на работе. Эдик говорит: «Надо по чуть-чуть выпить, закрепить знания». Начал искать, дома ничегошеньки. Эдик стал раздражаться: «Я знаю, где-то есть». Полез в бачок в туалете, потом под кровать, на антресоли — пусто. Он идет по коридору, там Раины сапоги зимние стоят, Эдик разозлился: «Во обарахлились, пройти некуда» — и пнул по сапогам. А там — буль-буль… Раз — и он достает из сапог пару бутылок.
— Не сильно ударил-то по сапогам?
— Легонько, с носочка, не разбились. Рая вон куда догадалась убрать, думала, Эдик здесь точно не найдет. Ну, знания закрепили и экзамен сдали.
Однажды в поездке с ветеранами на юг разморило его от жарищи до матча. Мы говорим: «Эдик, ты поспи, а мы перед банкетом за тобой зайдем». Сыграли, приходим к нему в номер, будим: «Пошли на банкет». Он спрашивает: «Какой счет?» — «Все нормально, выиграли 4:3». Эдик спрашивает: «А я играл?»
Баек этих можно рассказывать бессчетное количество. Но поймите — главным и единственным в жизни для Стрельцова был футбол. У меня был один из самых счастливых дней, когда мы 5:1 у «Спартака» в 68-м выиграли и Эдик с моих пасов два мяча забил, да и я два раза отметился голами. И он был так рад: «Миша, я тебе сейчас свою форму подарю, которая у меня в загашнике». Принес футболку с фирменной восьмеркой и трусы. И еще говорил: «Я играл со многими, но больше всех забил с тобой». Великий талант, время опередил намного, как Пеле, как Месси, как Роналду. Он и сегодня, выйди на газон, был бы снова великим.
— Не зря его называли русским Пеле…
— Ну гении оба… А кто из них лучше — не отвечу. Сложно ведь сравнивать Моцарта и Бетховена. Но то, что попади Стрельцов на чемпионат мира, гремел бы ничуть не меньше Пеле, — ручаюсь. И не знаю, как выглядел бы Пеле, не играй он 7 лет, как Эдик. А Стрельцов вышел на поле после такого гигантского перерыва и снова стал сильнейшим.
— Эдуард Анатольевич умер после своего дня рождения — фатализм какой-то.
— Мы со Славой Соловьевым, который играл за «Динамо» в хоккей с мячом и в футбол за «Торпедо», приехали 21 июля в онкоцентр на Каширку поздравить Эдика с днем рождения. Рая, жена его, нас встретила. Он уже был в таком состоянии… Рая говорит: «Миша приехал, Миша…» Он глаза открыл, заулыбался, увидев нас.
— Узнал?
— Я думаю, да. Потому что он улыбнулся… А ночью умер.
Стадион имени Стрельцова
Мы начали первую часть совсем не юбилейного повествования с того, как 26 мая 1958 года в подмосковной Тарасовке на спартаковской базе Яшин со Стрельцовым собирались удить рыбу на Клязьме. Но Стрельцова арестовали и исполнили приказ Хрущева: «Посадить надолго!»
Происшествие случилось в подмосковном поселке Правда, но самой правды в жизни Стрельцов никогда не добьется.
За несколько дней до смерти своему другу писателю Александру Нилину Стрельцов с горечью сказал: «Одного не пойму — за что меня посадили?»
Болезнь его была обнаружена неожиданно, он лечился от воспаления легких, но оказалось — рак легких. Лежал в отдельной палате, подолгу с закрытыми глазами, ни на что не жалуясь. Умирая в сознании, отказывался от обезболивающих уколов.
Обещал, что в субботу, на день своего рождения, будет дома. Но к двадцать первому июля ему было совсем плохо. По Москве прошел слух, что Стрельцов умер, — на стадионе «Динамо» после объявления диктора о дне рождения публика поднялась, преждевременно почтив его память.
А за три месяца до кончины, Стрельцов все-таки нашел в себе силы и мужество приехать на похороны Яшина. Постоял в почетном карауле, потом выразился по-житейски: теперь его, Эдика, очередь. Так и получилось через три месяца.
В середине прошлого века его посадили, в конце столетия стадион «Торпедо» назвали его именем, перед ареной поставили памятник гениальному футболисту Стрельцову.
В моих мыслях его судьба странным образом перекликается с финалом булгаковского романа. Стрельцов в моем понимании такой же — не от мира сего Мастер, — только, разумеется, большой игры, да на другое он никогда и не претендовал. Ничего, кроме мяча, по-настоящему его и не волновало.
И если уж осмелиться совсем по-булгаковски, то мне хочется верить, что там — на вечных футбольных сборах — Яшин все-таки поведет своего многолетнего партнера и друга на любимую рыбалку.
Куда не доберутся до Эдуарда Стрельцова ни желто-синий милицейский «воронок», ни всесильный первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев.
