Белый клеенчатый плащ открывает круглые коленки. Солнечные очки в пол-лица. "Боишься, что узнают?" — "Да... Не в том дело..." Она приподнимает очки, и под правым глазом высверкивает баклажанный фингал. Далековато от имиджа звезды. Однако сидящая передо мной девушка — видеозвезда национального масштаба. Именно ее прелести ласкал под оком камеры папик, похожий на Генпрокурора. Алика позвонила в редакцию сама. "Это я была на пленке... Если через две минуты вы не спуститесь, я уеду. Иначе меня могут вычислить и убрать". Пулей сбежав вниз, я усадила ее в свой "жигуленок". "Быстрее, быстрее можешь?" — торопила меня круглолицая брюнетка. И только в районе "Сокола", когда мы устроились за дальним столиком в пустом кафе, она слегка расслабилась. Закурила "Собрание" с ментолом. А я, вглядевшись, поняла, что передо мной действительно героиня "скуратовского скандала". Ну а дальнейшая беседа только утвердила меня в этом мнении. — Я решила к вам обратиться, потому что я в полной осаде. Меня повсюду ищут. Так я, может, через вас объясню, как все было, и за мной по крайней мере перестанут с пушками охотиться. — Кто охотится? — Ну как кто... И милиция ищет, всех на уши поставили, и эти... Ну, которые там снимали. Но я тоже ведь не дура. — Так как же все было, Алика? — Эта история длинная. Вообще я из Средней Азии. Знаете песню — "В Намангане яблоки зреют ароматные..." — Вы ж крымская татарка — на пленке говорили. — Да, татарка. Но наша семья, после того как выслали из Крыма, так и жила в Азии. Адреса, конечно, не скажу. Папа был инженер по холодильным установкам, мама биологию в школе преподавала. Теперь оба на пенсии, а пенсия три копейки. — И вы поэтому... — Проститутка? Они знают, что ли... — А кассета как же? — Так они прям и смотрели. Думают, я работаю секретаршей на фирме. Ни у кого у знакомых и видео-то нет, дай бог телевизор "Электрон". И потом, у нас отношения так себе. Деньги они берут, но на меня... В общем, махнули рукой. Я ведь как бы уезжала порченая. Там у меня после школы — а я торговала в продовольственном — случилась любовь. Така-ая! Верите, нет, он был прокурор. Конфеты у меня покупал и мне же потом дарил. Жена узнала: "Или я тебя с твоей б...дью на весь город ославлю, или чтоб ее духу не было близко". Родителям звонила, вопила. А у наших нравы строгие, вы что! До замужества позволила — вот и проститутка. Даром что мама сама меня просветила про пестики-тычинки... Короче, он звонит: "Лучше и правда уехать. Я тебя в Москву устрою, учиться будешь в юридическом, работу найдем. А про меня забудь, нам вместе все равно не быть". Он меня любил все-таки. Дал денег, телефоны в Москве. Я и поехала. С одной спортивной сумкой. А его московский друг, таких бы друзей за ... да в музей, мне: "Алечка, ты у меня недельку поживи, осмотрись, все тебе устроим..." — и ночью ко мне под бок. А наутро и говорит: "Зачем тебе в юридический? Тебе с твоими способностями в другое место надо". И отвел в другое место. А там меня так зажали и я такие бумажки подписала, что все, горячий привет. — В смысле? — В смысле, дорогая моя, что обязуюсь работать на... Всего сказать пока не могу, но в общем надо было стелиться под клиентов и разводить их на всякие нужные штуки. А что было делать? Иначе, сказали, и тебя покоцаем, и достанем папу-маму-братиков-сестренок. Наша Макаровна — ну, мамка, мы все, еще пять девок, с ней жили на квартире — сразу: "Ты, — говорит, — сейчас дунька мухосранская, а мы из тебя сделаем тыщу и одну ночь, звезду Востока". Прическа там, шмотье всякое, как мужика и до конца довести, и на разговорчики развести... И скрытая камера: что ее не надо задницей загораживать, а клиента так развернуть, чтоб лицо было видно. И понеслась... — А что ж это были за клиенты? — Ну, я всех не знаю, конечно, кто такие. Политика от бандита без штанов не отличишь, да политика мне и неинтересна. Что они, Кырлы Мырлы, что ли, чтоб в лицо их знать? Наше дело маленькое — приехала, отработала, уехала. Квартиры всякие, дачи, в саунах тоже было. Клиенты, конечно, попадались странные. Один, помню, был мелкий, в очечках, а все мускулы выпячивал. "Я, — заявочка такая, — каратист-любитель". И хрясь по кровати, по спинке! Та надвое... Другой, дурак в светлых брюках, так он их все залил вишневым ликером. Я — стирать, а он ржет: "Это как будто твоя девственность. Пойду друзьям покажу, пусть завидуют". В общем, много их было... Если посчитать за два года, что я в Москве... — Но теперь-то ты знаешь, с кем ты была? И почему ты скрываешься? — С этим прокурором же скандал, да? Пленку эту везде показали, да? Его, говорят, в отставку хотели, а он не хотел, вот и шантажировали. Он был такой милый, без изврата... Вообще, он, по-моему, в первый раз оттянулся с двумя девочками: такое только под Новый год бывает, мол... И я ему понравилась — когда Маринка в ванную вышла, он шепчет: "Я именно тебя выбрал". Я ведь пухленькая такая, а от этого еще у моего первого прокурора крыша ехала. Маринка вернулась и кричит: "Вперед, труба зовет!" А он: "Никуда не зовет..." Еще хотел встретиться, но это ж не от меня зависит, отвезли б — поехала, а так — куда? Я бы, кстати, с ним сама осталась подольше — больно он мне моего первенького напомнил. Тот тоже, бывало, встанешь на кухню, заявлял: "Я санкции не давал! Пожалте обратно на дознание. Щас, — говорил, — я тебе устрою допрос с пристрастием". Ну ладно... Мне теперь надо думать о себе. Потому что я знала: как только какую-нибудь пленочку покажут, мне будет плохо. Мы и так жили в страхе все время. Не дай бог не то сболтнуть... Деньги нам платили, правда, большие — две тыщи долларов в месяц. Это на всем готовом. Макаровна смеялась: "На пенсию миллионершами выйдете". Какая пенсия?! Две наши девчонки снялись с министром, пленочку потом по телеку покрутили, а девочек после этого ночью увезли, и они не вернулись. А тут опять запахло жареным. К нам приставили дополнительную охрану. Слышу — она перешептывается: телезвезды, мол, скоро будем мы с Мариной. И я поняла, что надо линять. Маринка, дура, не захотела, но мне помогла: изобразила припадок. Ну а дальше — дело техники. И вот сижу тут теперь, как идиотка, и трясусь, что меня каждую минуту могут найти и заткнуть рот. — Ты не хочешь прямо сейчас со мной пойти в милицию или в ФСБ и все им рассказать? Это хоть какая-то гарантия... — С ума сошла?! Гарантия... Фигантия! Лучше пусть они все поймут, что я все, что знаю, записала на бумажки, а бумажки в верном месте. Там все сказано: где мы жили, на кого работали и куда ездили. И кому я расписочки давала. Если что со мной — бумаги эти и всплывут. А если меня оставят в покое, я тихонечко домой уеду или еще куда-нибудь подальше. И буду молчать. — Алика, но ты уверена, что с вами был настоящий Генпрокурор? — Почем я знаю... Посмотрите — если у Генпрокурора есть под левой подмышкой родимое пятно бордовое, с рубль, значит, он. Так, я все сказала, теперь пойду. А ты сиди здесь еще пятнадцать минут. Я когда к вам ехала, коленки дрожали — вы ж могли и заложить... Но что мне оставалось? Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. — Погоди-погоди, а фингал-то откуда? — Думаешь, девушке легко одной в Москве? Запахнув плащик, Алика упорхнула. От нее осталась лишь пустая пачка "Собрания" да слабый запах перегара. Автор просит считать этот материал официальным обращением в Генеральную прокуратуру.
