На Западе научный бизнес по доходности занимает 4-е место — после торговли оружием, химической промышленности и наркотиков. В России ученых, между тем, по приблизительным подсчетам, — миллион человек. Это почти столько же, сколько было в СССР (где народу жило на 100 миллионов больше, чем сейчас в РФ). Однако пока не видно, чтобы наука принесла стране какие-нибудь выдающиеся доходы... Чем же занимается вся эта ученая армада? Нужна ли она нам вообще? А если нет — что с ней делать?.. Синдром Левши Оклад ведущего инженера в институте Российской академии наук — 250 рублей в месяц. Оклад доктора наук, профессора и заведующего лабораторией в одном лице — 1200 рублей. Оклад кандидата — всего на 200 рублей меньше. Стипендия аспиранта в НИИ РАН — 400 рублей в месяц. И все это — нерегулярно, с большими задержками. Как прожить и не сойти с ума?.. Конечно, есть способы приработка, не связанные с основным родом деятельности. Но ученому-то хочется заработать на жизнь наукой... Единственный механизм поддержки не учреждений, а конкретных ученых с идеями и желанием работать, который придумало правительство, — это госфонды, и в первую очередь РФФИ (Российский фонд фундаментальных исследований). Сотрудники самых разных НИИ, с которыми приходилось разговаривать, в один голос заявляют, что некоторую прибавку к заработку им дают именно гранты РФФИ. Прибавка небольшая, потому что фонд бедный: больше тысячи рублей в месяц очень редко получается, чаще — меньше, но все-таки хоть что-то... Сейчас с деньгами РФФИ произошла та же история, что и с деньгами вообще. К тому же в 1998 году расходы бюджета на РФФИ были профинансированы лишь на 50 процентов от запланированного... Как это ни странно звучит, но в науке у нас уже существует рынок с его законами "покупатель—продавец" и "спрос—предложение". Конечно, рынок этот убогий, и больших денег здесь не сделаешь. Проблемы у российских ученых с продажей своих идей! У большинства из них голова еще с советских времен так устроена, что не привыкли они думать о том, сколько будет стоить в производстве их разработка. Плюс исторически распространенная в России болезнь под названием "синдром Левши": придумаем что-то уникальное — и страшно гордимся этим. Но миру давно не нужно уникальное: миру нужно то, что можно производить в массовом масштабе и дешево. А уникальное — оно ведь по определению безумно дорого... Начальник Управления экономического и правового регулирования Миннауки Олег Лебедев рассказывает печальную историю: — Приезжали в этом году представители компании "Проктер энд Гэмбл". Два месяца ездили по нашим НИИ с таким предложением: они хотели купить разработку, пригодную для производства специального перевязочного материала, впитывающего влагу, — для ожоговых отделений, для операционных... Эта компания готова была, заплатив большие деньги за разработку, построить здесь, в России, заводы по производству этого нового материала. Но они посчитали: погонный метр должен стоить не больше 90 центов, потому что если больше — производство станет невыгодным. "Мы прокляли все", — сказали представители компании, познакомившись с представителями нашей передовой и замечательной науки. В одном НИИ им предложили прекрасный и, конечно же, уникальный материал — его на станции "Мир" используют! Но 1 погонный метр этого шедевра стоит 100 долларов, и сделать его по 90 центов за метр российские ученые категорически отказываются: "Не можем", — говорят. Вот и уехали представители компании в другие страны искать других — вместе со своими деньгами... Вексель от "Газпрома" Сотрудники НИИ, занимающихся исследованиями прикладного характера, изо всех сил бьются за договора. За заказы на разработки определенной тематики, интересующей разные министерства, ведомства, администрации регионов. Но чтобы пробить приличный договор, нужно его лоббировать. Это может сделать скорее всего посредник. Но когда имеешь с ним дело — держи ухо востро: может слинять с деньгами или запросить слишком много за свои услуги, и тогда ученые окажутся в положении шахтеров... Вот почему некоторые институты стараются иметь при себе специальные коммерческие структуры — не профильные — для поиска и выбивания договоров. И риск меньше, и комиссионные (до 15 процентов). Кроме того, если деньги пойдут через такую структуру, то зарплату можно поднять с 25 процентов от суммы договора до 50... Если вы думаете, что ученые, которые эту договорную работу непосредственно выполняют, на этом богатеют, — вы ошибаетесь. По общим оценкам, это дает им ежемесячно в среднем примерно столько же, сколько гранты РФФИ. То есть плюс еще 1000 рублей к заработку профессора, завлаба и доктора наук. В государственном секторе у нас крутится только 18 процентов денег, остальные — в частном. Но прикладные научные исследования российские частные компании практически не заказывают. Разве что такие гиганты, как "Газпром", могут себе это позволить. Но какой бы ни был заказчик — частный или государственный, — со всеми одна беда: они не платят за выполненные работы вовремя, а "Газпром", например, так и норовит всучить вместо денег векселя. Годами не платят! Частных же фондов, занимающихся поддержкой научных исследований фундаментального характера, в России не существует. В конце концов, есть еще и заграница. Все, с кем приходилось разговаривать, добрым словом поминают Сороса, чьи гранты позволили ученым ощутить свои головы товаром в хорошем смысле слова. Но сейчас программы его фонда по поддержке российской науки свернуты. Гораздо хуже стало и с получением заграничных — долларовых и потому особо ценных — грантов. А можно ведь и уехать совсем к чертовой матери. Но не всем это доступно: преимущества здесь — у профессуры, академиков и совсем молодых студентов-аспирантов. Не надо думать, что все российские ученые спят и видят, как бы насовсем покинуть неласковую отчизну. Наоборот: самым предпочтительным вариантом считается такой, когда часть года работаешь здесь, а часть — там. Мои собеседники, доктора наук и профессора, чаще отправляются за рубеж на месяц-два — читать лекции или вести семинары. Поскольку тут же возникают проблемы с визами и разрешением на работу, то обычно это дело оформляют как командировку в рамках научного обмена. Западным университетам выгодно: суточные гораздо ниже, чем гонорары, и налогов с них не платят... И нашим профессорам по бедности выгодно: "Если экономить, можно еще и скопить на несколько месяцев жизни в России". Один из них с чувством глубокого удовлетворения рассказывал, что за три месяца чтения лекций в одном из университетов США он получил 6 тысяч долларов! (Дурацкое дело сравнивать, но все-таки: зарплата лаборанта в США — 2 тысячи долларов.) Впрочем, экспорт российских мозгов и технологий — отдельная тема... Зюганов и мыши Подавляющее большинство научных сотрудников ничем, кроме как наукой, заниматься не умеет. Или — не хочет. А если к тому же до пенсии осталось лет пять... И вот приходят они, как правило, неважно одетые, в полупустые огромные здания с обшарпанными коридорами, стульями, столами и невыразимо тоскливыми местами общего пользования. Берут свечку и идут в библиотеку искать литературу... Так было осенью в Институте физики Земли имени Отто Юльевича Шмидта. Кстати, здесь в случае явки сотрудникам выдается талон на бесплатный обед в институтской столовой. Столовую "держит" хозяин коммерческой структуры, арендующей помещение у института, и директор научного учреждения академик Страхов с помощью этих талончиков поддерживает трудовую дисциплину... Конечно, настроение у многих тяжелое. Особенно — у тех, кто реально не работает. Их очень легко отличить от работающих: в некоторых коллективах неработающие даже собираются в одной комнате и дружно досиживают там до пенсии, героически и организованно сопротивляясь всем попыткам администрации сократить их как-нибудь за ненадобностью. Время от времени кто-то из них с чайником в руке пробегает через комнату работающих — к источнику влаги... С чайниками бегают в основном женщины. А неработающие мужчины тихо злятся, а некоторые из них даже иногда выходят на улицы и площади с разными лозунгами, врученными им руководителями институтской ячейки КПРФ — если таковая имеется. Неработающим не надо много денег: они не хотят быть богатыми (что очень по-нашему). Они хотят, чтобы было, как раньше: государство ставило перед НИИ задачу — сотрудники НИИ ее решали, не думая о том, сколько все это стоит и кому вообще нужно, получали от государства фиксированную зарплату, на которую можно было прожить, и добрые слова на съездах партии. Такая у них правда, и вряд ли они от нее откажутся. Справедливости ради надо сказать, что многие из тех, кто работает, крутится и вертится, тоже являются приверженцами такой модели отношений общества и науки — только через государство. А куда оно смотрит, собственно, государство? Государство старается по возможности вообще никуда не смотреть, живя своей напряженной внутренней жизнью... В результате организм науки тихо помирает, а одноименное министерство лишь держит руку на пульсе ослабевшего больного, в процесс не вмешиваясь. Уже упомянутый академик Страхов некоторое время назад голодал у себя в кабинете, пытаясь привлечь внимание к проблемам науки, потом голодать бросил, но время от времени пишет письма — обращения к правительству. Кандидату технических наук Черномырдину академик сообщил, что "чавкающий боров хищнического капитализма уже хрустит костями российской науки!", но Черномырдин не проникся. Теперь то же самое Страхов пишет академику Примакову и печатает свои письма в газете "Советская Россия". У академика Страхова душа болит. Частных российских инвесторов-заказчиков мало, говорит он, иностранных — еще меньше. Значит, пусть государство пошерстит богатых, присвоивших себе львиную долю национального достояния, и даст на науку сколько надо. К сожалению, не даст академикам государство сколько надо. И коммунисты, на словах очень-очень защищающие науку (Зюганов даже съездил в Пущино и мышь лабораторную по спинке перед камерами погладил), не дадут сколько надо. Кто им, коммунистам, мешал, когда бюджет обсуждали? Да, добавили 200 миллионов рублей. И все. И никто глотку за науку особенно не драл. Зато за добавку в 3,5 миллиарда рублей на промышленность, энергетику и строительство — очень драли. Насмерть бились — потому как что возьмешь с ученых? Разве что голоса на выборах, да и то не наверняка: мало они на выборы ходят, ученые... А вот с директоров заводов и губернаторов очень даже можно поиметь. Фюзеляж для страуса ...Нет вопросов: государство должно наукой заниматься и деньги на науку давать. Но куда ни ткнись — везде у нас то же самое. Все говорят, что в стране системный кризис, и в этих условиях первое дело — не создавать ничего нового и поддерживать только сильного. "Работают Математический институт Стеклова, Физический институт Лебедева и Институт химической физики — пусть работают, и дайте им стопроцентное финансирование. А другим — не давайте ничего", — говорят сами ученые. Но про себя думают: "Как же это?!" И чиновники об этом же думают: "А людей куда? Нас же сожрут с костями — убийцы, скажут!" — говорят в Миннауки. И добавляют: наше министерское дело маленькое — политику в отношении науки должны определять на самом высшем уровне, а там что-то в последние годы проблемы с политической волей... Между прочим, жена одного из сотрудников Миннауки работает в огромном и полупустом НИИ, и иногда у нее не выдерживают нервы, и просит она его слезно: "Хоть бы ты нас закрыл, что ли... А сама я не уйду — всю жизнь здесь проработала..." А муж этой женщины, сидя в кабинете на Тверской улице и глядя вдаль повлажневшим от мечты взглядом, рассказывает, как здорово с политической волей в ФРГ и какие молодцы немцы: все научные учреждения ГДР после объединения разогнали, всех ученых выкинули, а потом опять набрали — но только 20 процентов, и действительно ученых... Но у нас никого не закрывают, потому что государство у нас поддерживает не науку, не ученых, а научные учреждения. Без разбора. Никто даже не знает, сколько их, болезных (известно только, что около 4 тысяч), и чем они действительно занимаются. Так и говорят: "Убей бог, не знаем!" А раз не знают, то откуда им знать, сколько денег нужно на науку?! Ясно, что больше, чем есть, — но на сколько? При таком подходе никого не интересует: как живется сотрудникам этих учреждений, получают ли они зарплату, и какую?.. Только в прошлом году у государства дошли руки до составления Реестра научных учреждений России. В процессе работы выяснились удивительные вещи. Оказывается, в Дагестане, на границе с исламским государством Ичкерия, передовая научная мысль до сих пор бьется над проблемой разведения страусов в весьма далеких от австралийских, зато приближенных к боевым условиях. Есть такое узкоспециализированное научное учреждение... По просторам России прихотливо разбросаны специальные НИИ зайцев, козлов, кроликов, овец. Есть НИИ проса, овса, риса, гречихи. Есть — крыла, фюзеляжа, шасси. Есть — руля, мотора и прочих автомобильных деталей. На каждую деталь, животное и культуру — свой институт. Откуда их столько взялось? Одних академиков у нас — около 1000, а в советское время было нельзя, чтоб академик — и без своего института... Сколько еще будет коллективно умирать наша наука, если по-прежнему ничего не делать? Лет десять, говорят оптимисты. Потому что сейчас возраст специалистов высшей квалификации — 60 лет и старше. Среднего возраста, 40—50-летних, у нас не осталось: кто подался в сантехники, кто — за границу... Типичная ситуация: заболеет серьезно заведующий лабораторией — доктор наук в возрасте, — а поставить ему вместо себя некого: все, кто "дорос" до требуемого уровня, уехали или ушли...
