"Ирочка, Ириночка, заинька моя! Без тебя и доченьки я схожу с ума. Без тебя, любимая, погибаю я..." Белый клочок бумаги вылетел из зарешеченного окна и мягко приземлился у моих ног. Человек за решеткой отчаянно махал руками: "Вот стихи, опубликуйте их, пожалуйста! Моя Ирочка прочитает и вернется..." Минута — и громадный санитар оттащил узника от окна. Человеком в окне был не кто иной, как печально знаменитый Юрий Сердюк, 35-летний житель Краснодара, который 19 мая пытался взорвать себя и свою "Волгу" прямо на Красной площади, возле Мавзолея. Сердюка повязали почти мгновенно, взрыв удалось предотвратить. Несчастный самосожженец пытался объяснить, что его бросила жена и что поэтому жизнь ему теперь не в радость. Он просил позвать ему журналистов, чтобы через прессу помириться с возлюбленной. Но вместо сочувствия от "корреспондентов в штатском" он получил в лоб, после чего был отправлен зализывать раны любви в психиатрическую больницу N 7. С настоящим журналистом ему встретиться так и не дали. "МК" решил восстановить справедливость. И командировал меня, корреспондента отдела расследований, в психбольницу к Сердюку. Тем более что никаких препятствий для этого не предвиделось. В приемном покое словно ждали моего звонка: — Да-да, есть такой, во втором отделении. Часы посещений с пяти до семи. Приходите! Отлично, подумала я. Значит, больной ждет. И врачи ждут, когда найдется человек, который захочет все же выслушать несчастного. Вот оно, за одуванчиковым полем безжизненное с виду двухэтажное белое здание. "Здравствуйте!" — кричит мужчина из зарешеченного окна на втором этаже и радостно машет руками. Звоню. Дверь открывается. — Я к Сердюку. — Проходите. Пустынный коридорчик. Слева, справа — решетки, пудовые замки и только гул наших шагов. Двери за мной закрываются — одна, другая. По спине побежал холодок. Второй этаж. Звонок. Решетка. — Здравствуйте, я из "Московского комсомольца". Однако мое удостоверение никого не интересует. Сердюк выглядит ужасно. Тень от человека с бритой головой в шрамах и провалившимися небритыми щеками. — Это меня милиционеры так приложили. Они как разбили окна в моей машине, так сразу меня на мостовую вытащили и измочалили! Потом в Склифосовского зашивали. Юрий Васильевич Сердюк смотрит затравленно, говорит он быстро, будто боится, что я через минуту уйду. — Вы знаете, жена ко мне все-таки один раз приходила. Ирину в отделение пустили, а Оксану, доченьку нашу четырехлетнюю, нет, под окном стояла, на меня глядела. Сказали, не положено детям... Ириша для меня — самое главное в жизни. Поэтому, когда она сказала, что уходит, я понял: мне без нее не жить. Я Чечню прошел, Буденновск, я военный шофер. Но когда контракт кончился, нашу семью из общежития выкинули, а пайковые, да и зарплату, вообще сто лет не платили. Вот мы и решили из своего Краснодара в столицу поехать. Я стал сюда от нас осетрину возить, "таксовал" на своей машине по Москве, подрабатывал. Угол сняли в двухкомнатной квартире на Нахимовском проспекте за тысячу рублей, во второй комнате — бабушка. Дом после пожара полуобгоревший, а хозяин приходил среди ночи постоянно, жаловался, что ему самому жить негде, — так и просуществовали три месяца. Но я бы со всем справился, только бы Иришка вернулась ко мне! Вдруг — вихрь, в комнату врывается толпа санитаров с расширенными от ужаса глазами. Первая моя мысль: "Сейчас повяжут!" Все произошло в одну минуту. Растерянный Сердюк с бумажкой: "Я так ее люблю! Смотрите, вот стихи написал!" Резкий голос дамы в белом халате: "Пройдемте!" Сердюк: "Куда же вы? Помогите, мне бы шофером устроиться... Я погорячился, я нормальный!" Миг — и кавалькада в бело-голубых халатах вытесняет меня на лестницу. Гремят ключи, лязгают замки в обратном порядке, распахивается дверь на улицу. — Пустите меня к дежурному врачу! — упираюсь я. В приемном покое — буря. Дежурного врача Владимира Шустова не остановить: — Да как вы посмели? Вы — ловкая дамочка, обманным путем проникли в больницу! Не нужно мне ваших писем к главврачу, никому я их передавать не буду, я вам не курьер. А о вашем поведении мы доложим куда следует... Разыгрывается целый моноспектакль для персонала: — По-вашему получается, к нам может прийти кто хочет? И бандиты? Получается. Интересно, а если бы я была не журналистом, а тетей Дусей с соседней улицы, решившей принести гостинчик бедолаге, о котором она прочитала в газете? Ее тоже отчитали бы за "вероломное проникновение"? Или, наоборот, обрадовались бы? А может, психбольнице есть что скрывать именно от прессы? Ничего не понимаю. Однако через 15 минут злобных нотаций мне все-таки выдают минимум информации: — Никакой шизофрении у Сердюка нет. Он был невменяем только в момент совершения преступления. Но он не террорист, инкриминируют ему всего лишь хулиганские действия. Значит, от трех до пяти лет лишения свободы — когда подлечится после стресса. И вообще, почему вы у меня об этом спрашиваете? Разве у вас в газете нет штатного психиатра?.. Так бедному Сердюку второй раз не дали вволю пообщаться с журналистами. Что же, ему снова разводить костер? Теперь уже в психушке?
