В то время как культурную Москву закидали Пушкиным, режиссер Владимир Мирзоев окатил публику короткой очередью из шекспировских комедий. На сцене Театра имени Станиславского вышел диптих: "Укрощение строптивой" и "Двенадцатая ночь". Над обоими спектаклями работала одна постановочная команда. Спектакли вышли друг на друга похожими. Но найти десять отличий тем не менее можно. Именно благодаря им "Двенадцатая ночь" оказалась гораздо изящнее, ярче и веселее своей "Строптивой" предшественницы. Поначалу спектакль обещал в очередной раз превратиться в характерное для Мирзоева действо "элитного" театра высокой моды. Для этого театра нет лучшего комплимента, чем словечко "стильно". В спектаклях этого театра заняты модные артисты, на которых приходит посмотреть модная публика. Тон задают там художники-модельеры. А критики, восторженно примыкающие к сей "элитной касте", слагают обо всем этом оды. (Кто не слагает — тех из списков элиты безжалостно вычеркивают.) "Укрощение строптивой" — почти эталонный образец такого театра. "Двенадцатая ночь", к счастью, в данную схему не уложилась. И в этом смысле ей повезло. Оба спектакля играются в одних и тех же интерьерах (художник Владимир Ковальчук): театр явно решил не тратиться на новые декорации. Узнаваема и пластика актеров, которая под чутким руководством бессменной Ким Франк корежит артистов и придает им вид инопланетян из соседней подворотни. Удивил Павел Каплевич, изменивший наконец любимой крафтово-льняной цветовой гамме и поработавший с черным, красным и белым. Правда, не удержался и надел на всех разноцветные парики "а-ля панки", чтобы артисты, не дай Бог, на людей не походили. Зато музыка Алексея Шелыгина, насыщенная цитатами и аллюзиями — от патриотической песни в духе Шостаковича до романтической мелодии любви, — эмоционально озвучила спектакль. Спасибо Сергею Маковецкому (Мальволио): стоило актеру появиться на сцене — и все заиграли по-другому, более эмоционально и, как ни странно, традиционно. Гринева (Оливия), Толстоганова (Виола), Усов (Сэр Эндрю), Колганов (Шут), Самойленко (Тоби) оказались одновременно и смешными, и трогательными. Оливия и Виола перестали быть инопланетянками и превратились в женщин — несколько чудных, но любящих. В общем "Двенадцатая ночь" представила Мирзоева "с человеческим лицом". Правда, и в этом спектакле режиссера не миновала его главная проблема: предсказуемость и немотивированность приемов, как будто случайно попавших на профессиональную сцену из студенческих этюдов и театральных капустников. В финале оскорбленный Мальволио, закосив под Чацкого, кричит: "Гондолу мне, гондолу!" Виола и Себастьян переходят на прибалтийский акцент. И т.д. и т.п. Но нечего озадачиваться вопросом, зачем все это. Низачем. Просто так. Наверно, это стильно и, главное, модно!
