В армии он был политруком. Легко перековался в военкоры. Сейчас он — лучший армейский журналист РТР. Отец троих детей. Мы беседовали с ним за два дня до его очередной командировки на чеченскую войну. -Сейчас уже говорят, что эта война ничем не отличается от первой — только пиаром. Ты согласен? — Неправда. Отличия есть. Сейчас воюют умнее: войска запрыгнули на Терский и Судженский хребты и по ним прошли по всей Чечне. И раньше не было плотного силового периметра по границе. Сейчас все перекрыли. — Но мирных жителей гибнет не меньше, чем тогда. — Это всегда так. Они же не приспособлены к войне. Не знают, как прятаться, как уходить из-под бомбежки, где воду брать, где питание... А сейчас же зима. Но все равно люди так нахлебались жизни под бандитами, что Россия для них — меньшее из зол. — Даже если пьяные солдаты давят девочек в Ингушетии?.. — Если есть подонки и предатели, то это они. При мне расстреляли ларек и убили девушку-продавщицу... Военные, когда про это узнали, были в шоке. Вот возьмем западные войска. Я был в Боснии — туда вошли американцы. Сербы их ненавидят. Янки понимают это: едут на военной машине — там указатель "40 км", а они только 30 выжимают. Навстречу серб — они ему честь отдают и улыбаются. Мы еще не научились этому. — У людей на войне меняется психика? — Конечно. Вот Невзоров "Чистилище" снял. Я как-то спросил у генерала Шаманова: может ли война быть чистилищем? Никогда в жизни, ответил он. Война — это всегда грязь. И мародерствуют, ковры со стен снимают те, кто думает о том, как выжить. У солдат и офицеров, воюющих по-настоящему, на это просто нет времени, да и обозов таких нет. — Наши войска должны ненавидеть всех чеченцев поголовно? — Абсолютно нет. Стариков и детей очень жалко. Но ОМОН, СОБР — другое дело. Если они не будут жестокими, то бандиты перестанут их бояться. Поэтому они в каждом человеке видят бандита. — Журналист сильно рискует жизнью на войне? — В армии самые опасные профессии — сапер и разведчик. Они всегда первые. У нас сапер — оператор. Как ни крути, он на виду, ведь, прячась за стеной, ничего не снимешь. Да и его камера-бандура — она же блестит, это как красная тряпка для быка. В январе 95-го в Грозном у меня ранили видеоинженера. Мы работаем втроем: Вадик Андреев — оператор и видеоинженер Серега Кукушкин. Попали под перекрестный огонь. Нужно было пробежать вперед через улицу в здание института. Перебегаем, а Вадик захромал, двигаться не может, остался там лежать. Вдруг смотрим — он падает. Я — назад, пощупал — вроде сильно не задело. Быстро замотал, тут же вколол обезболивающее... Спрашиваю: "Серега, как ты?.." Молчит. Прибежал полковник: "Что же вы его замотали, как мумию, он и рта раскрыть не может". Размотали — заговорил... — Военные стараются беречь журналистов? — Да. Вот пример. Первый заход СОБРа и ОМОНа в Грозный в декабре. Мы тоже попросились. А руководитель пресс-службы спецгруппы МВД Толя Платонов говорит: "Ребята, я за вас отвечаю и пойду с вами". — Какой у тебя в Чечне распорядок дня? — Приезжать в Моздокский пресс-центр стараюсь спозаранку. Кто рано встает, тому Бог дает. Как-то слышу — ребята из одной известной газеты жалуются: "Уже три дня не можем на войну попасть". Я говорю: "Чуваки, вы во сколько приходите?" — "К десяти". — "Так к десяти я уже первые репортажи даю". — Пресс-служба сильно вас контролирует? — Чем дальше, тем меньше. Сейчас глупо что-то запрещать. Хочешь дерьмом армию измазать — ради этого на войну нечего ездить, можно и сидя в Москве написать... — У съемочной группы на войне должно быть взаимопонимание, как в космосе? — Обязательно. Мы с Вадиком и Серегой за многие годы стали единым организмом. — Какие у вас отношения с другими телекомпаниями? — Конкуренции еще никто не отменял. Но сейчас у всех у нас нормальные отношения. — А в первую войну? — Тогда мы с НТВ работали по разные стороны баррикад. В армию их не пускали, и они шли к боевикам... — Война — лакмусовая бумажка, где становится видно, кто ты есть? — Я так не считаю. Очень редко ты в жизни один, а на войне — другой. Если порядочный, то таким будешь всегда. — Но ведь бывает: человек весь из себя на понтах, а приехал на войну — и, как бы это помягче выразиться... — Есть такое. Я не буду никого называть — люди-то известные. Мне достаточно взглянуть человеку в глаза — я сразу пойму, как он себя будет вести в разных ситуациях. — Правда, что можно по глазам узнать, быть ли завтра солдату живым или нет?.. — Я видел разные глаза. В 95-м, в грозненской больнице, — это был ужас. Стоит группа солдат, человек 15, курит, вокруг бомбы рвутся, просто а-ля на убой. Вот у них были глаза... Или страшный август 96-го. Я был в Ханкале и видел, как строили ребят. Через десять минут они уже должны были быть в Грозном и войти в этот огненный мешок. Можно себе представить, что у них творилось в душе. Еще в Бамуте был. Спустились пообедать вниз в полевую столовку — вроде все ничего. Смотрю, бойцы какие-то угрюмые. Говорю: ребята, куда вас? "На мясо", — отвечают и показывают вперед. Тут офицер входит — и мне: "В штабе сказали, чтобы вы садились с ними и ехали туда". У меня даже аппетит пропал. Но, правда, нормально доехали. Как раз удалось снять атаку, танки... Жутковато. — Как жена относится к твоим бесконечным военным командировкам? — Тяжело, конечно. Сейчас случайно проговорился, что через два дня опять туда, — заплакала. Сколько раз давал себе зарок завязать с этой войной, пожить как человек. Но все равно тянет. Интересно ведь, что там дальше будет...
