Жизнь режиссера — это непрерывное погружение в мир образов — театральных, медиакратических, политических... Одна из бесчисленных тайн этого мира состоит в том, что за калейдоскопом причудливых форм в нем скрывается мир идей. Все мы являемся свидетелями и участниками радикальной смены идеологических вех. Об этом размышляет известный театральный режиссер Марк Захаров. —Марк Анатольевич, в последнее время после того, как вы вошли в инициативную группу по выдвижению Владимира Путина кандидатом на пост Президента России, вас нередко обвиняли в компромиссах с новой властью. Как вы к этому относитесь? — Я до сих пор не могу понять, почему один уважаемый телеканал на меня так обиделся за то, что я участвовал в протокольном акте выдвижения Владимира Владимировича Путина. Ведь когда началась президентская гонка, российские средства массовой информации вообще называли до двух десятков фамилий. Я полагал, что Путин в силу своей активности и того впечатления, которое он произвел на граждан России (и на меня в частности) и которое выразилось в его высоком рейтинге, достоин быть одним из претендентов на должность президента. Такая точка зрения не расходилась с мнением многих, весьма уважаемых мною людей... Например, писатель Даниил Гранин, пусть и в очень осторожных тонах, в прямом эфире программы "Глас народа" сказал, что возлагает определенную надежду на этого человека. Мне тоже так показалось, хотя я с Путиным и не знаком, и не общался. Вообще, у меня нет пока более глубоких наблюдений, они скорее интуитивны и основаны, как у большинства из нас, на телевизионном восприятии. Путин — один из тех людей, которых я уважаю за дееспособность, мобильность, умение говорить и, самое главное, активно и много работать. Не скрою, что в этом отношении моим кумиром долгие годы оставался и остается Юрий Михайлович Лужков. О таких фигурах, как Горбачев или Ельцин, я сейчас сознательно не говорю, потому что это — космические фигуры в нашей истории. — Давно известно, что политика несет в себе элементы шоу. У актера часто есть амплуа, с которым он не может расстаться на протяжении всей своей жизни. Амплуа Путина и амплуа Лужкова. Каким оно вам представляется? — Рузвельт в годы Великой депрессии в Америке 30-х годов еженедельно общался с народом по радио, говорил о самых болевых проблемах государства, о том, что ему удалось сделать, что пока не удалось и что должно быть сделано в первую очередь. Такая форма доверительных бесед на любые темы, связанные с обществом, очень эффективна. Этим качеством, этим талантом обладают и Путин, и Лужков. У меня есть, может быть, наивная, несбыточная, утопическая мечта, чтобы эти люди сумели объединить свои потенциалы. Это было бы очень полезно. Посмотрите внимательно: Путин делает почти то же, что делал Рузвельт: он говорит — это меня лично приятно удивило! — в том числе и о том, что у него не получилось, в чем он ошибался. То есть он склонен к гибкой обратной связи. Вообще, у нас в России издавна бытует завышенное представление о собственной талантливости. Да, мы — народ талантливый, одухотворенный и доказали это своей великой литературой и искусством. Но нам катастрофически не хватает сильных, дееспособных, глубоко мыслящих людей, которые умеют прогнозировать ситуацию, совершать упреждающие акции, думать на два-три хода вперед. — Уход Ельцина, приуроченный к Новому году, фактически к началу новой эры, нового тысячелетия, — жест символический. Мы вновь оказались на перепутье. И снова, как в начале века, идет поиск идеологических ориентиров. В каких политических красках и тонах вам видится будущее? — Один уважаемый мною человек, наш бывший посол во Франции, сказал мне когда-то полушутя: "Вот, Марк, был феодализм, был социализм, капитализм тоже был, а теперь приближается криминализм". Причем это относится не только к России, это относится вообще ко всему миру. Информационная революция свершилась, и повсеместно формируется информационная цивилизация. Обо всех последствиях ее воздействия на нашу психику, на нашу жизнь мы еще не знаем, не догадываемся и даже не подозреваем. Пока очевидно лишь то, что это далеко не безопасно. Новые возможности, связанные с информационным обществом, могут способствовать тому самому криминализму, явление которого пророчески предвидел мой друг. Задумайтесь на минуту: в царской России смертоубийство было событием, которое обсуждала вся страна. А что сегодня? Я не хочу уподобляться тем людям, которые только ноют и жалуются, как все плохо. Я верю в очень медленное, трудное, с большим количеством ошибок, но все же движение вверх по спирали, может быть, по очень пологой спирали. Поскольку я пережил ту перестроечную эйфорию, когда казалось, что даже я знаю, как наладить жизнь (частная собственность, земля — крестьянам, несколько реформ западного образца — и все пойдет как по маслу), то теперь я в своих прогнозах очень осторожен. Я верю в постепенное возрождение нашего государства и вхождение его в цивилизованное мировое содружество. Но путь этот труден. У нас отсутствует понимание свободы слова, некоторые считают, что оскорблять и поносить человеческое достоинство — это и есть вожделенная свобода. Мы часто не понимаем, что такое деньги налогоплательщика, никто не осознает, что именно мы содержим милицию, Большой театр, оплачиваем войну в Чечне. Для многих это все еще — "казенные деньги". Сегодня самая ключевая проблема — это построение гражданского общества. Но мы и тут не до конца представляем цель, потому что все время находимся в разных градациях и модификациях гражданской войны, причем достаточно давно, исторически. Великий наш православный философ Бердяев определил это как "раскол", свойственный в последнее столетие России вообще и российскому государству в частности. — А как можно в принципе преодолеть раскол в обществе? — Можно, например, поменять ментальность, как это сделали немцы. Но и там оказалось, что на жителей восточных земель влияние социалистических догм было настолько сильным, что вписаться в новые социал-демократические структуры они не могут. Я думал, там только старшее поколение не может приспособиться, но, оказывается, и у молодых людей те же проблемы. Западные немцы говорят о них: "Очень много пьют кофе, все время у них какие-то перекуры и странное движение в сторону люмпенизации". Разве не ужасно, когда идеологические доктрины могут изменить работу человеческого мозга, сформировать поведенческие нормы, передающиеся даже по наследству? Антон Павлович Чехов говорил, что по капельке надо выдавливать из себя раба, именно "по капельке", потому что понимал: сразу человек не может стать свободным. Так же и нам, чтобы выйти из состояния гражданской войны и войти в гражданское общество, потребуется много времени. Я считаю, что творческой интеллигенции не стоит шарахаться и чураться властных структур, равно как не стоит и относиться к власти пренебрежительно, отстраняться от нее. В русской истории есть очень много примеров, когда замечательные представители нашей интеллигенции умело взаимодействовали с властью. Например, группа писателей, которые довольно активно оказывали влияние на Горбачева, когда тот был генсеком, добилась отклонения безумного проекта поворота северных рек. Я читал еще в самиздате письма Сахарова в ЦК партии и советское правительство о конвергенции, о том, что нам надо менять. Я присутствовал на беседах Лихачева с Борисом Николаевичем, в ходе которых академик очень глубоко, умело и целенаправленно воздействовал на нашего президента. В России отношения интеллигенции и власти — это особенный, очень сложный и запутанный клубок проблем. Есть ведь очень авторитетные люди, которые считают, что власти надо если не хамить, то уж во всяком случае дистанцироваться от нее. Чехов говорит, что надо сторониться политики, и его счастье, что он не дожил до 1917 года. Даже такой довольно аполитичный писатель, как лауреат Нобелевской премии Иван Бунин, изо всех сил пытавшийся быть в стороне, все-таки разразился "Окаянными днями". Политика его настигла и заставила занять вполне конкретную позицию в борьбе за новую Россию. — Марк Анатольевич, а что такое сегодня "занять позицию"? Вряд ли под это определение подпадает деятельность некоторых СМИ, тем более если она вызвала ту нездоровую ситуацию, которая сложилась в отношениях между московскими и федеральными властями. — Знаете, сначала мне было не по себе, я сопереживал Лужкову. Он в свое время произвел на меня сильное впечатление. Я не скрываю своего отношения к нему, к его заслугам в деле преображения нашего города из довольно унылого, по мировым меркам, и провинциального мегаполиса в полноценную европейскую столицу. А потом я понял, что это удар по культуре. Это удар по авторитету государственной власти. Если мы стремимся к построению гражданского общества, мы не можем пользоваться такими приемами, которым пользовались некоторые СМИ в период предвыборной агитации. На меня и на многих людей это произвело довольно тягостное впечатление. — Вы считаете необходимой консолидацию между конфликтовавшими (или искусно подведенными к конфликту) сторонами? — Я бы очень этого хотел. Это в интересах государства. Мне дорога целостность России, ее границ, ее государственное единство, поэтому любые импульсы, связанные с сепаратизмом, я воспринимаю негативно. — Мы прошли трудный путь реформ и принесли слишком многое в жертву. Сейчас речь идет о создании новой российской государственности, но кто скажет, каких усилий это потребует от общества? — У меня много друзей в Германии, и как-то я их спросил: если бы в 1945-м здесь не стояла американская армия и не текли очень большие американские субсидии для возрождения экономики и организации новой государственной структуры, вы сами бы справились? Они мне ответили: "Нет, у нас бы не получилось". И, представьте себе, это меня хоть как-то успокоило: значит, мы переживаем в какой-то степени общечеловеческие проблемы. Известно, что почти так же было и с Японией. Возможно, им было проще, потому что это — моноэтнические народы, там нет нашей российской многонациональности, их легче было увлечь одной идеей. Я клоню вот к чему. Наш, российский переход в другие исторические традиции государственности, который мы совершаем без посторонней активной помощи, это очень трудный процесс. Не так давно одна двадцатилетняя девушка из Саратова выиграла конкурс философских эссе по поводу взаимоотношений настоящего и будущего. Закрытый конкурс, где участвовали весьма серьезные философы, и она — никому не известная, но как минимум талантливая, если не гениальная — заняла первое место. Это обнадеживающий знак: может быть, все-таки вопреки всем сокрушительным потерям нашего генофонда (один трехмиллионный исход в 17—18-х годах чего стоит!), может быть, сейчас начнут появляться те граждане, те россияне, которые постепенно сумеют привнести в нашу жизнь элементы нового мышления и нового мировосприятия. — Марк Анатольевич, вы решили для себя, что будете делать в день выборов, за кого будете голосовать? Или, скажем так, в принципе — за что вы собираетесь голосовать? — Персонально еще не решил. Я слышал, что планируется встреча творческой и научной интеллигенции с Путиным, мне очень хотелось бы его послушать, поближе посмотреть, режиссеру иногда это очень важно. Я для себя этот вопрос отложил. Если же рассуждать здраво, несмотря на то, что нынешний его рейтинг может несколько видоизмениться, — вероятно, Путин будет избран. А в принципе для нас в стране главное — бережное отношение к людям, которые умеют работать и умеют размышлять не всегда точно так же, как размышляешь ты. Осознание этого вообще у нас во власти довольно редкое качество. По своему театральному опыту знаю, что когда я был молодым режиссером, то очень ценил тех сотрудников, которые думают абсолютно как я. А сейчас понимаю, что очень важно иметь рядом таких людей, которые в чем-то отличаются от тебя и что-то знают о жизни, чего не знаешь ты, свободно выражают свою точку зрения, иногда даже входя с тобой в конфликт. Я лично в своем маленьком театральном пространстве стал это ценить. Думаю, что и в масштабах государства это самое необходимое власти качество.
