22 апреля исполняется 130 лет со дня рождения В.И.Ленина. Юбилей великого человека — а Ленин, безусловно, один из величайших деятелей ХХ века — породит много дискуссий. Но сам я в этой связи вспоминаю о 1950 годе, когда отмечалось его 80-летие. Должен заметить — что, во-первых, тогда вообще больше уделяли внимания Сталину, а не Ленину. Во-вторых, тогда, как мне кажется, более торжественно отмечали не день рождения, а годовщину со дня смерти Ленина. То ли тем самым хотели подчеркнуть успехи его преемников, то ли из традиционной любви большевиков ко всем вовремя умершим. Но 80 лет — дата весьма заметная, и в 1950 году день рождения отмечали. Наша пионервожатая собрала актив и сообщила, что юбилей Ленина решено отметить изготовлением скворечников для установки их в молодых лесопосадках. Мы предыдущие года два эти самые лесопосадки засаживали в рамках Великого сталинского плана преобразования природы. Росли деревья очень плохо. Все объясняли наличием насекомых-вредителей. Вот теперь надо привлекать птиц для борьбы с этими вредителями. Идея со скворечниками была более чем тонким ходом. Не праздновать юбилей Ленина — неудобно. Праздновать широко — можно нарваться на гнев Сталина. Мысль ознаменовать юбилей Ленина усилиями по реализации плана Сталина говорила о гибкости ума тогдашних лидеров комсомола. Я спросил, почему не объявили о скворечниках прямо в классах? Но вожатая, понизив голос, сообщила нам, что есть серьезная проблема. В прошлом году "поступили сигналы" — и она подняла глаза вверх, — что некоторые пионеры нашей школы устроили "липу". Они вместо изготовления новых скворечников сняли с деревьев уже висевшие, принесли в школу, отчитались и вернули скворечники на старые места. Некоторые скворечники выглядели очень старыми. И пионеры выкрасили их, чтобы они сошли за новые. При этом — о ужас! — для покраски использовали остатки тех растворов с красителями, которые их несознательные бабушки применяли для окраски яиц к Пасхе. Тут "липа" перерастала в нечто серьезное. Мне все равно, заметила наша вожатая, я не собираюсь лазить по деревьям и проверять скворечники. Но "сигналы" могут поступить опять. Но теперь все привяжут к юбилею Ленина — и будут даны "политические оценки". Что такое "политические оценки" — мы уже знали. Совсем недавно арестовали одного из наших лучших учителей — прекрасное знание географии и десятилетия преподавания не возместили того, что до революции он был казачьим офицером. Ясно было и другое — есть те, кто подает сигналы, и наша вожатая фактически предупреждала нас об опасностях. К вечеру мы установили, что манипуляции и со скворечниками, и с их перекрашиванием были вызваны одной и той же причиной: полным отсутствием в нашем степном крае каких-либо досок. Их вообще не было в продаже. Вероятно, все доски уходили еще на одно сталинское начинание: на великие стройки коммунизма, в том числе и на Цимлянскую ГЭС, сооружаемую недалеко от нас. Создавалась тупиковая ситуация. Словчил со старыми скворечниками — политическая оценка. Не соорудил нового скворечника — опять политическая оценка. Для начала мы решили построить хотя бы один образец скворечника. Общими усилиями дощечки для него нашли. Но инструмента для работы с дощечками у нас не было: школьный сторож наотрез отказался давать нам и ножовку, и долото. "У меня все это с довоенных времен, мне надо чинить вам же столы и лавки". Мы понимали, что он прав. Парт мы отродясь не видали, а школьные столы и лавки были такие дряхлые, что он чинил их ежедневно. Вместо пилы приспособили железные школьные ворота. Если зажать в них дощечку прямо по линии, то резким ударом можно было дощечку переломить. Оставалось ее достругать. Для этого применили обломок косы и обломок немецкого штыка. В отличие от русских немецкий штык был не трехгранный, а ножевой — плоский. Самое трудное — как пробить круглый леток для скворца. Нашли выход и тут: если железный прут раскалять на костре — им можно этот леток выжигать. Костер сложили из сухого навоза — кизяка. В общем, первый домик был готов. Но откуда взять доски для других? Решение пришло неожиданно простое. Недалеко от нас, почти под Новочеркасском, возле железнодорожной станции был склад для деревянных ящиков, использовавшихся тогда для перевозок бутылок водки. В те годы порой не было мыла, порой спичек, порой хлеба. Но водка почему-то была всегда. Возили ее в деревянных ящиках. Теоретически ящики эти были возвратной тарой, и их привозили из ларьков и других торговых точек на станцию для отправки обратно на водочные заводы. Но на деле многие ящики привозили битыми, многие просто состарились. И на складе всю ночь горели костры из остатков ящиков. Залезть на склад мимо мирно спящего сторожа было делом минут. И мы вынесли несколько ящиков из тех, что уже были свалены возле костра. Учитывая приобретенный опыт, мы за неделю соорудили пару десятков новых скворечников. Наша пионервожатая, узнав о происхождении материала, пришла в ужас. Но уладить дело взялся наш учитель — "ботаник" Николай Тихонович. Это был замечательный человек. Воевал. Попал в плен. Бежал. Добрался до партизан. Именно он побудил нас научиться есть перловиц и лягушек, поджаренных на костре, — рассказом о том, что после бегства из лагеря, пробираясь по лесам, они боялись зажигать костры и ели лягушек живыми. И те из беглецов, кто не смог преодолеть свое отвращение, погибли от истощения. Именно он вместо демонстраций плаката с тычинками и пестиками уводил нас за десяток километров в Каменскую степь — кусок целины, сохранившийся чуть ли не со скифских времен. Уводил ранней весной — чтобы мы увидели целое море цветущих ирисов: белых, желтых, фиолетовых. Потом водил, чтобы мы увидели там же уже другое море — фантастическую красную картину из маков. Водил потом — чтобы собрать степные травы в разгар их цветения. Высушенные пучки трав пахли в доме целый год. Позже я узнал, что эти пучки готовили еще половцы — из стихотворения о "емшане степной травы". Но самая потрясающая картина — когда степь покрывалась бескрайними волнами серебристого ковыля. Можно было смотреть часами — не уставая. Если я полюбил донецкую степь на всю жизнь — то это заслуга Николая Тихоновича. Как-то — уже студентом — я приехал на майские праздники и хотел отправиться "на ирисы". Отец грустно заметил: нет степи, недавно распахали. Мало кто помнит, что в борьбу Хрущева и Брежнева за подъем целины рьяно взялась вся обкомовско-райкомовская рать и по всей стране распахивали любые куски земли — лишь бы отрапортовать, лишь бы иметь повод оказаться поближе к начальству, к источнику всех благ и привилегий. Так вот, Николай Тихонович сказал, что он знает завскладом — тот тоже фронтовик и инвалид, — и отправился к нему. План был такой: склад оказывает помощь школе битыми ящиками (тогда, кстати, помогали школе все — кто чем мог). Эта помощь как бы "оформит" наш ночной налет. Вернулся наш учитель обескураженный. Его друг дать ящики школе не может. Несколько лет назад он как-то раз отдал битые ящики оставшимся после войны без мужей и детей старухам — на дрова — так его затаскали по милициям: докажи, что ты не брал денег себе в карман за эти обломки. Еле отвертелся. Продать тоже не может — нет отпускной цены на битую тару. Так что остается только жечь. Так предусмотрено инструкцией. Пораженный тем, что по нашему советскому закону сжечь вещь правильнее, чем ее использовать, я, придя домой, сразу же обратился к отцу. Он писал диссертацию по эффекту от укрупнения колхозов, оторвался от бумаг, подумал и заметил: завскладом еще не сказал всей правды. Если он добьется "наверху" цены на обломки и покажет в отчете за этот год "доход", то на следующий год ему введут задание по продаже обломков, а затем будут ежегодно это задание завышать. Так что дело кончится тем, что не вы к нему на склад, а он будет бегать за вами — купите, а то у меня сгорит и план, и премия, а то и должность. В общем, в его положении лучше продолжать жечь. На мой вопрос "как же так?" я получил от отца ответ в духе некрасовского — "вырастешь, Саша, узнаешь!" Но я считал, что уже вырос. Поэтому думал и думал. Я не мог понять, почему жечь — это по правилам, а не жечь и сделать скворечники — это почти преступление. А на дереве возле моего домика уже заливалась счастливая семья прилетевших скворцов — скворцы ведь любят подражать другим птицам, и их трели самые немыслимые и непредсказуемые. Осенью этого года меня — в числе лучших пионеров — приняли в комсомол. И среди многих замечательных людей, встреченных мною в комсомоле, первым стоит наш новочеркасский секретарь Николай Ефимович Кручина. Никогда не прощу себе его гибели в первые дни после путча. Я мог, я обязан был догадаться, что именно его — и именно за его порядочность — доведут до самоубийства, чтоб было с кем "потерять все концы". Но это уже другой урок. А тогда — как бы то ни было — в восьмидесятый год рождения Ленина я узнал многое. Я научился делать скворечники. Полюбил это занятие на всю жизнь. Научился устраивать чужое, пусть птичье счастье и радоваться этому чужому счастью. Но одновременно я узнал, что одно дело — реальное установление скворечников и другое — отчет о них. И отчет этот — важнее. Узнал, что есть просто "липа" и "липа", которая становится политическим делом — если она совпадает с ленинским праздником. Узнал, что есть всеобщая потребность в досках — и есть склад, где эти доски жгут. Вполне законно. В общем, я получил первые уроки ленинизма. Как это ни неожиданно, не расстрел рабочих в моем Новочеркасске, а эти самые скворечники начали обучать меня ленинизму. А расстрел был последней каплей. Стоя под деревьями, с которых месяц назад падали убитые и раненые мальчишки, забравшиеся туда из любопытства, я навсегда понял: это я никогда не забуду и никогда не прощу. Потом, уже в университете, я узнал, что тогдашнее поручение делать скворечники — это пример "планового задания, не обеспеченного ресурсами" — в просторечии "потолочная цифра". Потом я постоянно убеждался, что все ценное, чего добился наш народ — строительство заводов, победа над фашизмом, выход в космос, — обязательно обрастает идейными лозунгами, упаковывается в слова Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева. Первоначально я убеждал себя, что такая упаковка — вполне терпимая плата за реальные успехи. Более того, я думал, что "упаковка" вовсе не инородное тело, а вещь вполне необходимая — так предохраняет шоколад серебристая фольга. И только спустя многие годы я наконец понял другое. Все советские "упаковки" очень важны для руководящей нами бюрократии. "Идейная" упаковка позволяет бюрократии найти себе место под солнцем, позволяет ей изображать из себя нужное и полезное звено реальной жизни, позволяет ей кормиться. Еще опаснее для страны оказалось другое: десятилетие за десятилетием выдвигались вверх не специалисты "по делу", а специалисты "по оформлению". И в конце концов аппарат КПСС выродился, оказался не способным пойти хотя бы по пути своих китайских товарищей. И тогда я сделал последний вывод: страна не сможет выжить, не начав очищаться от ленинизма. И хотя эти основные уроки пришли ко мне потом — я хорошо помню, что первый раз я начал по-настоящему понимать ленинизм именно в восьмидесятый юбилей В.И.Ленина, пятьдесят лет назад, в пионерской дружине средней школы под Новочеркасском.
